Он положил ракушку на стол. – Не очень. Она указала пальцем на морскую диковину: – Красивая. Это из твоих путешествий? – С берегов Карибского моря. Одно из напоминаний. Она обратила внимание на то, что речь его была совершенно спокойна, никаких признаков вчерашнего волнения, никакого дрожания голоса. Это абсолютное спокойствие ее немного задело. Наверное, поэтому она задала довольно нелепый вопрос, не сумев скрыть досады: – А что, тот берег очень отличается от нашего? Саймон снова нахмурился. Видимо, ему было не до болтовни на отвлеченные темы. – Тот берег значительно теплее, – ответил он сдержанно. – Об этом я могла и сама догадаться, – обиделась Дафна. В глазах его стояла все та же бесстрастность, когда он произнес: – Дафна, я полагаю, ты пришла сюда не для того, чтобы обсудить разницу между тропиками и умеренным климатом? – Нам нужно поговорить о том, что случилось вчера ночью. – Так я и думал, что ты пожелаешь продолжить этот разговор, – спокойно ответил он. Ей захотелось подойти поближе к нему и стереть невозмутимое выражение с его лица. – Да, я хочу этого, – сказала она, повышая голос. – Потому что чувствую себя… – Она не смогла закончить фразу, ей сдавило горло. – Сожалею, если ты считаешь себя обиженной… преданной. Но ведь я не хотел… старался избежать брака. – Слишком легкое оправдание, – с горечью проговорила она. Тон, которым он ответил, показался ей оскорбительно-назидательным: – Могу лишь повторить, что собирался всю жизнь оставаться холостяком. – Это не те слова, Саймон! – Это именно те слова! Он скинул ноги со стола, кресло опустилось со стуком на все четыре ножки. Дафна вздрогнула, щеки ее слегка побледнели. – Как ты думаешь, – продолжил он, – отчего я так упорно избегал брака? Первопричину ты уже знаешь. Но, кроме того, не хотел… не мог позволить себе жениться и… лишить свою жену возможности иметь детей. – Ты думал не о будущей жене, – возразила Дафна. – Ты думал только о себе. – Возможно, – согласился он. – Но когда моей вероятной женой должна была стать ты, все для меня изменилось. – По всей видимости, нет. Он пожал плечами. – Ты не права. И сама знаешь это. Я никогда не хотел обмануть… причинить боль… в чем-то задеть тебя… был до конца искренен. – Сейчас ты причиняешь мне боль, – тихо проговорила она. – Если помнишь, Дафна, – произнес он, – я не соглашался сделать тебе предложение, даже когда твой брат так категорически, если не сказать больше, настаивал. Под страхом смерти… Прости, что напоминаю об этом. Дафна ничего не возразила. Она знала – они оба знали, – что на той лужайке, где должна была состояться дуэль, он мог бы погибнуть. И что бы ни думала она о нем сейчас, как бы ни осуждала, даже, быть может, презирала за испепеляющую ненависть, от которой он не может и не хочет избавиться, она хорошо знала: Саймон никогда – при тех обстоятельствах – не поднял бы пистолет против ее брата. Никогда бы не выстрелил в него. А Энтони, оскорбленный до глубины души за сестру, никуда бы не целился, кроме как прямо в сердце Саймона. – Я сделал это… – снова заговорил Саймон. – Решился умереть, так как знал, что не смогу стать для тебя хорошим мужем. Отцом твоих детей. Ведь я не раз слышал от тебя… ты не скрывала… что хочешь иметь детей, за что, естественно, я не смел тебя порицать. Особенно когда узнал твою семью… – Ты тоже можешь иметь семью, Саймон. Словно не слыша ее, он продолжил: – Даже в те минуты, когда ты помешала начать дуэль и благородно предложила себя в жены, я предупреждал: детей у меня не будет… В ней снова проснулся былой гнев. – Ты говорил, что не можешь их иметь. Но оказалось, просто не хочешь. Это совсем разные вещи! – Нет, – холодно возразил он. – Для меня не разные. Так или иначе, я не могу. Моей душе претит это. Я уже говорил сто раз. – Я помню, – упавшим голосом подтвердила она. Ей, она сознавала, было уже совершенно нечего ему возразить. Исчерпаны все слова, все доводы. Что ж, если ненависть к отцу намного сильнее любви к ней… что тут можно поделать? Только смириться. – Видимо, больше нет смысла говорить об этом. Он молча кивнул. Она тоже наклонила голову и произнесла ровным голосом: – Всего хорошего. И вышла из комнаты. Почти весь остаток дня Саймон не видел Дафну. Он избегал встреч с ней, ибо не хотел, страшился лишний раз чувствовать себя виноватым. В то время как – старался он убедить себя – вины его ни в чем не было. Ровно ни в чем. Ведь – повторил он в десятый раз самому себе – он честно предупредил ее о своих намерениях и предоставил выбор. Он ни к чему ее не принуждал. Разве не так? Разве его вина, что она истолковала смысл его слов несколько иначе и решила, что он не может, физически не способен иметь детей? Какая, в конце концов, разница, по какой причине? Факт остается фактом в любом случае. Однако несмотря на все укоры совести и на то, что постоянно думал о Дафне и мысленно видел ее расстроенное лицо, он все-таки испытывал облегчение от того, что тяжесть тайны упала с его плеч и Дафна теперь знает все о его семейных невзгодах. Если можно их так назвать. А если знает, то способна понять и хотя бы немного разделить их. Да, окончательно решил он уже к вечеру, хорошо, что никакая тайна не разъединяет их больше. А к ночи почти убедил себя, что вообще не совершил ничего предосудительного. Почти – потому что не смог окончательно отрешиться от мысли, что, вступая в брак, понимал: сердце Дафны будет разбито и он – прямо или косвенно – будет виновником. Он понимал, что она достойна лучшего: хорошей семьи, семейного счастья и, значит, кого-то, кто в состоянии все это ей дать. А с другой стороны, она была честно предупреждена и сама, словно мотылек, летела на огонь. Он содрогнулся от мысли о том, другом, кто мог бы стать мужем Дафны. Нет, он не хотел этого! Даже одно предположение было для него невыносимым! Она принадлежит ему и только ему! Она его жена… Но ведь она желала и желает настоящей семьи, детей и, значит, будет с ним несчастлива всю оставшуюся жизнь. А он хочет ее и желает ей счастья… И как же быть? Что делать? Он чувствовал себя в замкнутом кругу. И туда же завлек Дафну… Но ведь она сама… Стой! Довольно!.. Это ни к чему не ведет… А что ведет?.. И куда?.. Он вскочил с кресла в кабинете, куда опять вернулся с наступлением ночи. Нужно еще раз поговорить с Дафной. Объяснить решительно все, снять с себя ощущение вины перед ней и добиться, чтобы она поняла и простила его. Да, именно поняла и простила… Она обижена. Кроме всего прочего – на то, что он не пожелал с ней разговаривать, когда она пришла к нему в кабинет. И потому не спускалась ни к завтраку, ни к обеду. Но ведь она его жена, черт возьми! И он вправе видеть ее за столом… и в постели. Да, в постели!.. Везде, где он захочет!.. Он решительно прошагал по лестнице, по коридору, так же решительно отворил дверь их спальни и встал на пороге. Дафны там не было. Но где же она? Уже скоро полночь. Она должна лежать в постели. А, наверное, у себя в туалетной. Надевает эту дурацкую сорочку, которую он почти тотчас же снимает с нее. – Дафна! – позвал он, подойдя к двери. Ответа не последовало. Да и света там нет – не проникает в щель под дверью. Он толкнул дверь. Туалетная пуста. Саймон яростно дернул шнурок звонка. Еще и еще раз! Не дожидаясь, пока появится кто-нибудь из слуг, он вышел в коридор. На его зов спешила горничная верхнего этажа, хрупкая блондинка, чьего имени он не удосужился узнать. Она сразу поняла, что хозяин чем-то разгневан. – Где моя жена? – выкрикнул он. – Ваша жена? – Да, – повторил он, – я говорю о ней. – Девушка смотрела на него с таким недоумением, что он посчитал разумным пояснить: – Полагаю, вы догадываетесь, о ком я говорю. Она примерно вашего роста, волосы темные, густые… У несчастной служанки было такое испуганное лицо, что ему сделалось стыдно за свой сарказм. Он подумал, что она сейчас спасется бегством и тогда он вообще ничего не узнает. Не будить же всю прислугу и выставлять себя на посмешище!