И только он протянул к ней руку, как дверь палаты с треском распахнулась и внутрь ворвалась бригада врачей с каталкой; телеметрия показала шесть разных угроз его жизни. Позже, когда врачи, удовлетворившись результатами лечения, погрузили Хари в левитационное кресло, его передвижной дом на ближайшие месяцы, он держал Шанну за руку и, глядя ей в глаза, думал: «Вот черт, значит, я и девчонку получил! Вот это классно!» Так, рука об руку, он в тихо жужжащем кресле, а она пешком, рядом, они вышли на воздух. Над ними распахнулся широкий купол неба, в котором неслась, прочерчивая сверкающую дугу, золотистая искра – такси. Хари посмотрел на Шанну: – Ты правда думаешь, что у нас получится? – Я надеюсь, – ответила она. – В конце концов, я ведь поклялась, что никогда тебя не оставлю. Обещания надо выполнять. – Ага, – отозвался он, – надо, конечно… Знаешь, я тут вспомнил, я тоже дал кое-кому обещание. Такси опустилось на землю, и Шанна помогла Хари загрузиться в него вместе с креслом. В салоне Хари подался вперед, стукнул по клавише «ОТМЕНА ПРОБЕГА» и велел водителю взять курс на социальный лагерь Бьюкенен. – Бьюкенен? – удивилась Шанна. – Зачем нам туда? Хари улыбнулся чуть заметно: его сердце было слишком переполнено эмоциями. Счастье всегда выражает себя незаметно. – Хочу познакомить тебя кое с кем. В тоске Рассказ Мальчик лежал на прохладной ночной крыше ничком, так что над ее ветхим, словно обгрызенным краем были видны только его глаза да черная вязаная шапчонка. В десяти-двенадцати метрах под ним, в верхней части вентиляционного колодца, виднелось разбитое окно; в железной решетке безопасности тускло блестели осколки стекла. Стену над окном, и без того грязную от смога, будто кто-то лизнул черным от копоти языком: верная примета свежего пожарища. Запах гари, которым тянуло из разбитого окна, был так силен, что перебивал даже вонь от говна внизу. Кварталы Тружеников в районе Миссия славились нехваткой исправных сортиров. Он еще раз пересчитал окна: третье сверху. Пятое от юго-восточного угла. По одному окну на каждую комнатушку ТОСКа. В тех, которые вокруг колодцев, всегда так. Нечего и сомневаться: тут был пожар. Мальчик нахмурился и дернул плечом. Ну и что? Не все же там сгорело. Как можно медленнее он пополз от края крыши назад. Его штаны и рубашка давно пропитались гудроном, и хорошо: так он почти сливается с крышей, а значит, его не засекут ни видеокамеры патрульных машин, ни инфракрасные камеры стационарных пунктов наблюдения, прямо под оранжевыми брюхами низких облаков. Еще бы гребаные датчики движения засунуть в задницу тому, кто их выдумал, – вот это был бы кайф. На середине крыши мальчик достал из заплечного мешка моток черной от дегтя веревки, встряхнул ее, закрепил вокруг трубы вентиляции и снова медленно пополз к краю. Держась за веревку, он бесшумно, как капля масла, скользнул с крыши на стену и медленно пошел по ней, спиной к колодцу и лицом к зарешеченным окошкам с матовыми белыми стеклами. В кварталах Тружеников окна, выходящие в колодец, всегда матовые; если бы мальчик задумался, почему это так, то сообразил бы: чтобы жильцы хоть ненадолго почувствовали себя в одиночестве. Типа если никого не видишь, то как бы и нет никого. Его отец наверняка сказал бы, что матовые стекла – идея какого-нибудь Администратора, которую он предложил лет сто тому назад, и с тех пор никто так и не удосужился проверить, работает она или всем по хрен. Зато мальчику от таких окон определенно была выгода: через прозрачные стекла его давно заметили бы, и тогда прости-прощай, бизнес! Ноги в уличных носках легко скользнули между железными прутьями решетки. Распинав осколки стекла, мальчик переплел лодыжки, затем постепенно перенес на них вес тела. Только убедившись, что решетка держит, он выпустил веревку из рук. Вися головой вниз, он на ощупь открыл боковой клапан рюкзака и нашарил там свой любимый инструмент: старинный складной винтовой домкрат. К одной из его стоек была приделана эластичная петля; мальчик сунул в нее руку, закрепил петлю вокруг запястья и только тогда потянул инструмент наружу. Домкрат обошелся ему в три грамма чистого кокаина, так что шиш он выпустит его из рук или даст улететь на дно колодца в восемнадцать гребаных этажей глубиной. Он бросил туда взгляд и невольно сглотнул. Шестьдесят метров с лишним – вот уж гробанешься так гробанешься. Фиг он гробанется: он же не дурак, чтобы есть перед работой. Приподнявшись, мальчик одной рукой ухватился за железный прут, который обнимали его лодыжки, подтянулся и просунул другую руку, с домкратом, внутрь решетчатого короба. Закрепив домкрат между двумя прутьями, он крутил винт до тех пор, пока инструмент не встал враспор, потом нащупал в рюкзаке рукоятку, всунул ее в гнездо и принялся за работу. Медленно, очень медленно – только у долбаных любителей железо скрипит и стонет. А Хари Майклсон в свои одиннадцать лет был кем угодно, но только не любителем. Из разбитого окна несло паленой свининой и жженым волосом. Значит, кто-то был дома, когда случился пожар. Хари поморщился и передернул плечами. Ну и фиг с ним. Не пожара надо бояться, а копов: вдруг нагрянет бригада по расследованию поджогов. Аккуратно развинтив домкрат, Хари убрал его в рюкзак, ногами вперед скользнул в образовавшуюся дыру и начал ощупывать ступнями пол под подоконником. Ступни сразу уперлись во что-то толстое и круглое. Оно оказалось податливым и шероховатым, как будто в трещинках. Затаив дыхание, не отрывая рук от прутьев решетки, готовый, если понадобится, одним рывком вытянуть себя через окно, ухватиться за веревку и смыться, мальчик продолжал исследовать пол. Постепенно, пиксель за пикселем, в его голове складывалась картинка. Кажется, это ковер: скрученный в трубу и еще сложенный пополам, нейлон расплавился и превратился в корку. Но под ней, по ходу, что-то твердое. Ага, точно. Значит, это не что-то, а кто-то. Чей-то труп. Мальчик вытянул ноги и нащупал ступнями пол. Потом подтянул ноги к себе, перекинул через щиколотки лямку рюкзака, занес его внутрь и опустил на пол. Вцепившись в решетку, он перенес ноги через лежащий под окном труп и поставил обе ступни на пол. Только тогда он оттолкнулся от окна, поймал равновесие и сунул руку в карман в поисках фонарика. – Эй, пацан… Хари метнулся в сторону, задев по дороге ногой что-то твердое, и врезался в стену. Прильнув к ней всем телом, чтобы слиться с темнотой, он затих и стал слушать, беззвучно переводя дух. И тут же различил чужое дыхание в темноте: шумное, хриплое, неровное. Как тот голос, который окликнул его только что. Черт, как же он не услышал его, пока лез внутрь? Все из-за этого трупа, драть его в зад… – Пацан… эй, пацан, подойди… Хари сделал глубокий вдох, расслабляя горло: так голос будет звучать ниже и старше. – У меня нож. И он не врал, хотя сейчас у него в руке был только спотыкач – полупустая упаковка тонкой проволоки, которой копы стреляли в бандитов, спутывая им ноги. Хари снял ее с трупа одного копа в Джигейт-парке после разборки с Братьями асфальта. Так что этого мудака он с двадцати футов повяжет. Если только увидит. – Пацан, зажги свет. Не бойсь, я тебя не трону… не могу, даже если захочу… Хари не сдвинулся с места: – Никто никого не тронет. Я сейчас уйду, как пришел. Извините, мистер, обознатушки вышли. Не думал, что тут кто-то живет. Ржавый смешок. – Побудь со мной… минут двадцать. Хари с опаской глянул на разбитое окно: стоит ему только отделиться от стены и на фоне оранжевого ночного неба он будет как на ладони. Он прикусил губу и посмотрел в другую сторону. На месте входной двери зиял черный проем, значит коридорную подсветку разбили. Он тихо скользнул вдоль стены к выходу. Темнота всегда была его лучшим другом. – Эй, парень, погоди, не спеши… черт… – Голос прервался, у говорящего вязко булькнуло в горле раз-другой. – Ты что, не видишь… я привязан… к креслу… Нет, без очков ночного ви́дения, которые он обронил пару недель назад, удирая по пожарной лестнице из шестиквартирного дома Ремесленников – на холме за этим районом, он ничего не видел, а зажигать мини-фонарик, которым он обходился с тех пор, ему не хотелось – ведь это значило выдать себя. – Парень, брось: Богом клянусь… у меня кое-что есть для тебя. Хари крепче сжал спотыкач и подумал: «У меня тоже, мудила». – Тебе не надо меня отвязывать… – Хриплый полушепот на миг прервался, говорящий тяжело, с присвистом, вдохнул и сказал: – Я был Актером, парень. Хари замер. Сердце забилось чаще. Да нет… Брешет. Разве Актер станет ютиться в ТОСКе, в квартале для Тружеников. Бред. Но его ноги точно приросли к полу. – Вряд ли ты меня знаешь. Но я Актер. Был им. Когда-то… люди считали, что я стану звездой. Не все, конечно. Звездой вроде Мкембе. Давно это было. Хари не сводил глаз с черного прямоугольника двери: вот куда ему надо. И чем скорее, тем лучше. В темноту на лестнице и вниз – на улицу. Здешние улицы он знал как свои пять пальцев. Исходил их вдоль и поперек: и трущобы, и кварталы Тружеников. Повидал всех: алкашей, шлюх, пидоров и нюхачей. Улица была для него даже не вторым домом, а первым. На улице он был в безопасности. Два прыжка – и драпай во весь дух. Но… А что, если мудак не врет? Сколько еще Актеров ему повезет встретить? Студия Центр находилась всего в паре километров отсюда. Он мог дойти до нее с закрытыми глазами и ни разу не споткнуться. Студия… Сколько раз он стоял, прижимаясь лицом к холодным железным прутьям ее главных ворот: ощущение до того знакомое, что у него начали привычно ныть натруженные ноги. Хари часто ходил туда. В любое время дня и ночи. В любую погоду. Просто постоять. И может, увидеть живьем кого-нибудь из Актеров. Все равно кого. Только бы своими глазами увидеть того, кто действительно был там. Кто все это делал. Медленно, неохотно, зная – нет, чуя нутром, тем самым нутром, в котором затаился ледяной комок страха, – что он делает глупость, ведет себя как долбаный любитель, а значит, поделом ему будет, если этот мудак порвет ему задницу, Хари открыл рот и переспросил: