– Актер? А ты не врешь? – Нет. Я тауматург… Знаешь, кто это? – Это по-гречески, – тут же выпалил мальчик. – Означает «тот, кто творит чудеса». – Ха, верно… – И снова свистящий вдох из тьмы. – А ты откуда знаешь? Хари скрипнул зубами. Вот ведь дурак. Любитель чертов. – Мысли твои сраные читаю. – Не груби… пацан. Я просто… хотел сказать, много ли Воров знают про греческий? – А много Актеров живут в ТОСКах? – Ха. Тоже верно. – Новый болезненный вдох. – Знаешь… мой был не такой уж и тосклив… раньше. Ну, до этого. Мне случалось жить и похуже. – Ясно дело. ТОСК – Территория Одиночного Съема Квартир – это для лузеров. Лазая по квартирам, мальчик умудрялся наскрести в месяц столько, что им с отцом – долбаным психом, не способным удержаться ни на одной работе, – хватало на съемную трешку. ТОСК – полное дно, хуже только ночлежка в трущобах. – Так кем ты был раньше? – Вряд ли ты слышал. – Не хочешь – не говори. – Это было давно. Ты еще не родился. – Как скажешь. – В Надземном мире… – Капелька меланхолии смазала ржавые петли голоса невидимки. – В Надземном мире я был Ириаль Телухаи. Меня называли… – Ткач Света… – выдохнул Хари. – Ни хрена себе… – Ты меня знаешь? – Ни хрена себе! Ты Натан Маст? – Ты что… фанат? Их что, еще показывают? – А то! Ты чё, еще как! – ответил Хари; в Сети было полно пиратского барахла, особенно старого. – Вы, олдтаймеры, вообще крутяк. Умели из говна конфетку сделать. Рэймонд Стори, Пэрриш Тан. Лузеры все до одного. Джонатан Мкембе, вот тот был киллер. Я видел тебя с ним в «Рейдерах Вестмарча». И еще в «Сумерках в Железном застенке» и в… – Слушай, пацан, зажги-ка свет, а? Восторги мальчика немедленно остыли и камнем упали куда-то в низ живота: он вспомнил, где он и почему. Вспомнил труп у окна. Коробка со спотыкачом в его руке нагрелась. – Зачем тебе свет? – Чтобы показать тебе… мое сокровище, парень. – Ага, типа я раньше о таком не слышал. – Не шути со мной, парень. – Голос Маста набрал силу. – Ты знаешь, что сокровище существует. Ты же за ним пришел. – Тебе видней. – Они тоже за ним приходили. – Они? – Одного ты встретил, когда входил, парень. – Человек во тьме горько хохотнул, будто хрюкнул. – Я сам виноват, нечего было пасть разевать. Знал же, что нельзя болтать, знал. Так бывает: знаешь, что ведешь себя как дурак, и все равно делаешь. И ведь я не обдолбанный даже был. Трезвый как стеклышко. Ну почти. Но секрет уже не держался во мне, так и пер наружу. Столько лет я молчал, а тут приспичило. Тебе не понять. Да ну? А чего же я тогда здесь торчу? – Как скажешь. – Тридцать лет, пацан, я за ним гонялся. Мое сокровище. Единственное, что мне осталось от Надземного мира. Единственное, чего у меня никому не отнять. Хари почувствовал, как у него перехватило дыхание. Из Надземного мира… Может, ему снится? – Тридцать лет. Ты даже не представляешь, как это долго. Чего тут не представить – бесконечность, помноженная на три. Хрен с ними, с деньгами. Пограбит в другом месте. А вот эта штука из Надземного мира, ее надо раздобыть, чем бы она ни оказалась. И удержать любой ценой. – Ладно, – сказал Хари. – Я зажигаю свет. А ты… ты просто сиди. И ничего не делай, понял? Совсем ничего. – Я не могу… даже если захочу. Мальчик переложил спотыкач в левую руку и перевел дух. Вытянул руку вперед, навстречу шепоту, а другую сунул в карман, за фонариком. Но фонарик скользил в мокрых от пота пальцах, и зажечь его одной рукой никак не получалось. Тогда он зажал исцарапанный стальной корпус фонарика в зубах и стал вытирать о штаны потную ладонь. Давя зубами на корпус, свободной рукой он все же повернул головку фонарика; та подалась нехотя, со скрипом, от которого у него завибрировало в зубах, потом вспыхнул свет и… Перед ним была груда обугленного мяса, которая смотрела на него щелкой заплывшего глаза. – Ну как… – выдохнуло мясо. – Теперь ты… понял? Белые ленты наручников удерживали его запястья на металлических подлокотниках; другая лента обвила соединенные вместе лодыжки, привязывая их к ножке кресла. Хари вынул изо рта фонарь и уронил канистру. – Я ж те грю… я тя не обижу, пацан… не могу… Почерневшая кожа кое-где лопнула, из трещин сочилась жидкость, которая в свете фонарика блестела, как мазут. Полионовый комбинезон не сгорел, но там, где материя все же расплавилась, она почернела и слилась с кожей, так что нельзя было понять, где кончается живая ткань и начинается синтетическая. Ошеломленный, мальчик выдохнул: – Святые потроха… – Красота, правда?.. – О господи, мистер… в смысле, боже мой… – Мальчик беспомощно помотал головой. – Тебе что, не больно? – Типа… боль снаружи. Мыслевзор. Болит… но далеко… пока я держу мыслевзор. Мыслевзор, значит. Во рту у мальчика внезапно стало горько, и в этой горечи растворилась его последняя надежда. Перед ним был чокнутый. Мыслевзор – это то, что делают маги. Которые в Надземном мире. Типа медитации. Или измененного сознания. Так они подключаются к Потоку, который подпитывает их магию. Но на Земле это не работает. Значит, чокнутый. Со вздохом Хари обвел лучом фонарика жалкую однушку. Значит, никакого сокровища тут нет. Просто одинокий псих умирает, привязанный к креслу. Луч фонарика по очереди выхватил из темноты два трупа. Один лежал у окна, второй в дверях: ноги в квартире, а торс и голова – в коридоре. Хари наверняка споткнулся бы об него, убегая. Оба трупа были такие же черные, как кусок мяса в кресле. А еще на полу валялись мелкие круглые жестянки – приглядевшись, Хари понял, что это канистры из-под горючего. Такими сейчас уже не пользуются. Вернее, пользуются нюхачи: выдавливают жидкость на тряпку, подносят ее к лицу и дышат. Крышу сносит нормально. Хари тоже пару раз пробовал: сначала здорово, но потом тошнит. К тому же на улице нельзя: если мозги набекрень, любой гад тебя достанет. Вот почему молодых нюхачей не бывает. Кто рано начинает, тот рано и заканчивает. Нюхач должен быть стар, страшен и болен какой-нибудь гадкой болезнью, чтобы ни его задница, ни рот никому не приглянулись даже бесплатно. Хари помотал головой. Его чуть не стошнило от таких мыслей. – Мужик, а ведь ты был крут. – Чего?. – Гребаный Ткач Света. – То, что Хари видел перед собой, никак не совмещалось у него в голове с тем, что он слышал. – Что с тобой стряслось? Как великий Натан Маст дошел до такой жизни, когда его трахают какие-то нюхачи? – Ты не… понял… – Чего тут не понять. Вон сколько этой дряни на полу… – Нет… послушай. – Кусок мяса в отчаянии повысил голос. – Нюхач – это я, пацан. Те двое – копы. Хари вытаращил глаза.