Какое-то время он не слышал ничего, кроме хриплого бульканья и свиста – это Маст пытался вдохнуть. Потом, не в силах поднять глаза на умирающего, мальчик выдавил: – Так это, сука, розыгрыш? Он вскочил, трясясь словно в припадке. – Вот это? Это твое сокровище? – Его голос поднялся до крика. – За ним ты охотился целых тридцать лет, ты, придурок гребаный? Ха, тоже мне сокровище! Ты, больной на всю голову кусок дерьма, я же тебе почти поверил, слышишь? Он замахнулся фонариком, дрожа от неутолимой жажды врезать тяжелым корпусом по горелой черепушке Маста. – Ты, нюхач паршивый, утырок, тебе повезло, что ты подыхаешь, слышишь? Клянусь, я бы тебя сам поджарил… Ты, ты… Чтоб тебе провалиться! Ушиби тебя Господь! Слова изменили ему. Он смахнул слезы, зарычал, вскочил, приготовился побольнее пнуть кусок мяса… Но замер. И неподвижно стоял в тишине ТОСКи. Настоящей тишине, нарушаемой лишь тонким посвистом ветра в разбитом окне, еле слышным урчанием автомобильных турбин где-то на улице и далеким воем патрульной машины. Влажное клокотание… Стихло. Натан Маст стал просто куском горелого мяса. Хари так разозлился, что снова хотел пнуть его. А смысл? – Хрен с ним. Сдох, и хрен с ним, – буркнул мальчик себе под нос, торопливо оглядываясь в поисках того, что можно стырить. Все, хватит с него халявы, раз попробовал, и будет. Назавтра он взял неплохую цену за стволы, снятые с двух мертвых копов в квартире Маста, а еще через день ему отвалили даже больше за их удостоверения. Хватило почти на месяц ренты. Неделю-другую он и его чокнутый папашка были почти в шоколаде: даже ели нормально, как все. Следующая вылазка принесла ему новые очки ночного ви́дения, и он сразу выбросил старый фонарь, на который ему тошно было глядеть. Студию Центр он старательно обходил стороной. Но знал, что долго не продержится. Еще тысячи раз мальчик ходил на дело. Случалось, его ловили. Иногда били. Иногда бил он сам. Годы спустя он нашел иной способ заработать на жизнь себе и своему старику. Но этот способ оказался куда рискованнее прежнего. Мучительнее. И страшнее. Но иногда, беззвездной ночью или раскаленным днем, пьяный или избитый до полного бесчувствия, а то и немой от горя, короче, в самые тоскливые моменты своей опасной, трудной и страшной жизни он приоткрывал в глубине своего черного сердца крохотный уголок, где по-прежнему трепетала цветными крылышками бабочка, сотканная из света… Интервью с Мэтью Стовером Мэтью Вудринг Стовер живет в Чикаго, штат Иллинойс, где работает барменом частного спортивного клуба при стадионе «Юнайтед центр», доме «Чикаго буллз» и «Чикаго блэкхокс». За свою жизнь Мэтью успел побывать актером, театральным продюсером, автором пьес, официантом, бариста (что за зверь такой?), делал гамбургеры, продавал марочные вина по телефону и пылесосы – вразнос. Вместе с женой, известной художницей и начинающей писательницей Робин Филдер, основал театр «Ифф», где был режиссером. Мэтью бегает марафоны, занимается кикбоксингом, практикует стиль савата дегерберг бленд, тхэквондо, айкидо, английский бокс, квартерстафф, филиппинские искусства боя на мечах (кали/эскрима/арнис) и муай тай (рецензентам на заметку!). При этом он умудрился написать три романа и не намерен останавливаться… И. Расскажи о том, как ты стал писателем… и почему именно фантастом. А. Ответ прост: Роберт Хайнлайн. Мне было двенадцать, когда я прочитал его «Есть скафандр – готов путешествовать», потом сразу проглотил «Дорогу славы», и все, моя судьба была решена. Хайнлайн, ранний Желязны, Фриц Лейбер, Эванджелин Уолтон – они вывели меня на этот путь, и с тех пор я иду по нему без остановки. Я давно и много читаю о философии, мифологии, магии, религии и концепции героя (по Джозефу Кемпбеллу). А фантастика – или фэнтези – единственное направление в литературе, которое позволяет объединить все эти темы. На вопрос «как я стал писателем» отвечу: по рецепту Рэя Брэдбери. Тысяча слов в день, шесть дней в неделю, зимой и летом, и не сдаваться, даже если получается такая дрянь, что страшно жечь написанное – как бы не нарушить Закон о чистом воздухе[3]. Брэдбери гарантирует: когда счет написанных слов переваливает за миллион, начинаешь соображать, как это делается. Он прав. И. Твой первый роман «Iron Dawn» вышел в 1997-м. Его сиквел «Jericho Moon» был опубликован в 1998-м, в один год с «Герои умирают». Три первоклассных романа за один год. Как это объяснить? Ты исключительно плодовитый автор? Работаешь над несколькими проектами одновременно? Или пускаешь в ход материал, написанный годами раньше? Иными словами, мне уже резать вены от зависти или еще подождать? А. Пощади свои вены – это были романы, написанные «в стол». Эх, если бы я мог писать так быстро… Над «Iron Dawn» я корпел весь 1993-й, закончил в самом начале 1994-го и сразу разослал по издательствам, сам, без помощи литагентов. Естественно, рукопись попала в отказ. В ожидании ответа я писал «Герои умирают» (точнее, переделывал гораздо более ранний текст, такой громоздкий, что его точно никто бы не опубликовал). В конце 1995-го заботами чуткого редактора я заполучил отличного агента, и не прошло и месяца, как он продал текст «Iron Dawn» на аукционе. К тому времени роман «Герои умирают» был готов, но тот редактор из «Roc Books» сразу предложила мне подписать контракт на продолжение, и я согласился: сюжет «Jericho Moon» зрел у меня давно, и его пора было выкладывать на бумагу. Поэтому «Героям» пришлось подождать, пока будет готов «Jericho Moon», то есть до конца 1997-го, когда стартовала переработка «Герои умирают». Так что три романа я писал пять лет… нет, восемь, вместе с теми тремя годами, когда я сочинял первую версию «Героев». В общем, три книги за два года – это оптическая иллюзия. И. Гора с плеч! А то было бы просто нечестно, если бы кто-то действительно писал так быстро и так хорошо! Твой ответ будет, как мне кажется, особенно интересен начинающим авторам, ведь если я правильно понял, «Iron Dawn» обнаружил в куче отбракованных рукописей редактор, который затем порекомендовал тебе агента. Какой совет ты можешь дать писателям, которые еще только прокладывают себе путь в мир агентов, редакторов и подачи рукописей? А: Я думаю, что лучший путь к агенту – тот, которым шел я: то есть через редактора, который захотел купить мою рукопись. Агентов больше интересуют тексты, продажа которых более или менее гарантирована. А мне попался редактор вдумчивый и дальновидный. Это она снабдила меня списком агентов, работающих с текстами моего плана. Лучший совет, который я могу дать начинающим авторам фэнтези, будет, пожалуй, таким: прочтите две книги: «Дзен в искусстве написания книг» Рэя Брэдбери и «Как писать, чтобы написанное продавалось» Скотта Мередита. В них есть все, что вам надо знать. А если вас интересует, как добиться успеха именно в жанре фэнтези, то вот готовый рецепт: напишите историю про невинного подростка, который вдруг обнаруживает у себя магические способности и теперь обречен на то, чтобы одолеть Черного Лорда, спасти мир, а заодно найти лекарство от перхоти и победить эпидемию угревой сыпи. И: «Iron Dawn» получил необычайно горячий читательский отклик, особенно для первого романа. В чем различие между этой книгой и сиквелом? А: Я не знаю, в чем различие. Могу только сказать, что́ мне нравится в одной книге и что в другой. Прежде всего герои. Именно с них начинается любая моя книга: мне становится интересен герой, и я придумываю для него историю, в которой он – или она – сможет показать себя во всей красе. Когда я начал писать «Iron Dawn», мне очень понравился персонаж, который придумала моя жена, Робин Филдер, – это наемница из страны пиктов, женщина-воин по имени Барра. Вообще-то, я уже давно обдумывал историческое фэнтези на основе «Илиады» Гомера, но тут появилась Робин со своей Баррой, в которую я просто влюбился. Она и стала главной героиней моей новой книги. Вообще-то, героев трое, и все трое – экспатрианты, живущие в чужой стране, среди чужого народа, причем Барра самая экзотическая из них: воительница из такой далекой страны, что многие считают ее вымышленной, и в то же время именно Барра чувствует себя в чужом для нее мире как дома. То есть она чужая и в то же время своя, именно в ней заключена связь между разными культурами, каждая из которых по-своему интерпретирует эту историю. Барра говорит на языке этой страны; она отлично знает город, потому что там живет местная семья, которая приняла ее в свой дом, и именно страстное желание Барры защитить эту семью и город становятся главной движущей силой сюжета. Характер интересует меня только тогда, когда в нем есть и страсть, и ярость; о светлоликих юнцах и юницах, над которыми с самого рождения тяготеет загадочная судьба, пусть пишут другие, их и без меня хватает. И это, кстати, наводит меня еще вот на какую мысль: мои первые книги не о борьбе Света и Тьмы, Добра и Зла. Они о людях, которые жертвуют собой, чтобы защитить свои дома и семьи, а еще они о Барре, которая, к несчастью для себя, не умеет отделять эмоции от работы. Вообще, идея противостояния Добра и Зла как абстрактная моральная дихотомия появляется в истории только с Зороастром, то есть лет на пять-шесть позже времени действия моих книг. Барра, кстати, отвечает на вопрос о добре и зле так: «Среди прочего вот чему я научилась за минувшие годы: если человек – твой враг, то это еще не значит, что он обязательно плохой человек». И. Именно это особенно привлекает меня в «Герои умирают»: здесь ты создаешь неоднозначных персонажей, которых ставишь в ситуации, ну, скажем так, сложного морального выбора, что, вообще-то, нехарактерно для фэнтези. Может быть, в этом и заключена твоя сила как автора? А. Я понятия не имею, в чем моя сила. Судя по письмам читателей и отзывам критиков, люди любят в моих романах совсем не то, что я сам считаю их сильными сторонами. Скажу так: я стараюсь быть точным в деталях, я люблю моих персонажей, а зло для меня – вопрос точки зрения. Ни один человек на свете не считает себя плохим; возьмите хотя бы серийных убийц, комендантов нацистских концлагерей или тех, кто устраивает этнические чистки, – что, кто-то из них считает себя злодеем? И. Ну, кроме тех случаев, когда это им по кайфу. Хотя Гитлер никогда не считал себя злодеем, скорее наоборот. Но есть ведь другие, те, кто сознательно встает на сторону зла и даже готов сделаться его воплощением. Как там сказано: «Лучше царить в аду, чем служить в раю…» А. Ну, это уже из области аберрантной психологии, а не метафизики. Твоя цитата – из «Потерянного рая», а там Люцифер – трагический герой, мощный характер, но с большим дефектом. В чем он? Да в том, что герой отказывается делать то, что ему велели. Но для сознания более современного, чем у Мильтона, это скорее достоинство, чем порок. А в свете трагического опыта двадцатого века и вовсе добродетель. Вспомнить хотя бы отговорку, которую так часто повторяли на Нюрнбергском трибунале: «Я только выполнял приказы». Так вот, я в моей книге хочу показать одно: у реальности нет морального измерения. Мораль – это сугубо человеческая придумка, призванная поддерживать общественный порядок в рамках определенной культуры. Я не говорю, что мораль не нужна, нет, она нужна и полезна, просто не надо притворяться, будто она проистекает из указаний некоего сверхъестественного существа. Если мы говорим себе: это плохо потому, что так говорит мой папа (Бог, Иисус, Мохаммед или кто угодно), то мы ведем себя как дети. И если поведение другого не нравится нам потому, что оно отвратительно, или потому, что мы сами не позволяем себе подобного, притворяться, будто оно продиктовано им какой-то злобной суперсилой, значит просто переводить стрелки: «Дьявол заставил меня так поступить». Не считая кучки психов, которые оправдывают свои поступки влиянием мирового зла, все остальные, кто поднимает так называемое зло на щит, на самом деле видят в нем лишь оппозицию неким действующим социальным нормам; это такой персональный бунт, причем не против Бога, или Истины, или Справедливости как таковых, а против ограниченных взглядов общества на то, что этими вещами является, а что нет. Поболтайте как-нибудь с сатанистом: в большинстве своем они нормальные парни. И. Кто из писателей повлиял на тебя особо? О Хайнлайне и Лейбере ты уже говорил; роман «Герои умирают» во многом напоминает мне Муркока. И не только тем, что там есть волшебный меч и много магии, но и положенной в основу научно-фантастической идеей – хотя теперь, благодаря квантовой теории, скорее уже научно-теоретической – о том, что во Вселенной существуют разные реальности, более или менее гармонично соотнесенные друг с другом. А. Майкл Муркок – один из моих героев. Конечно; декадентский, морально двусмысленный мир его историй об Элрике… Кирендаль со своим борделем в «Герои умирают», по сути, прямая отсылка к Муркоку. О Фрице Лейбере. Нет никакого совпадения в том, что события моего первого романа «Iron Dawn» помещены в Тир, туда же, где разворачивается сюжет «Гамбита адепта», единственной, насколько я помню, истории из саги о Фафхрде и Сером Мышелове, которая происходит на Земле, а не в Невоне. Роджер Желязны… Первая версия «Герои умирают», написанная много лет назад, была вдохновлена его «Островом мертвых»… ну и «Девятью принцами Амбера», разумеется. Другой мощный источник вдохновения – книги Стивена Дональдсона о Ковенанте; их я прочитал еще в колледже, именно они сформировали мое представление о возможностях фэнтези как жанра для взрослых. Дональдсон показал мне, что герой фэнтези может быть совершенно не похож на тех, кого обычно признают героями, но в то же время способен захватывать воображение, вызывать эмоции своей искренностью. За пределами жанра наибольшее влияние на меня оказал Джозеф Конрад. Он убедил в том, что человек только тогда понимает, чего он стоит, когда обнаруживает, что правил не существует; мои герои часто оказываются в ситуации, когда правила, которые они сами для себя установили, вдруг становятся несущественными. И тогда им приходится действовать – причем действовать быстро – без опоры на ту стратегию, которая поддерживала их всю жизнь. Побеждает тот, кто раньше других находит верное решение в вакууме морали. А насчет квантовой теории… да, тоже интересно… Дело было так: пару лет назад я впервые взял в руки «Гиперпространство» Митио Каку. Сижу читаю и вдруг говорю Робин: «Вот это да! Ты не поверишь: оказывается, Надземный мир существует в теории!» И. Как бы ты сам описал роман «Герои умирают»? А. Это агрессивное развлечение в форме размышления об агрессивном развлечении как концепции и одержимости современной культурой. Это история о любви: романтической, отцовской; история о подавленном гомоэротическом влечении, любви к деньгам, к власти, к стране, о любви преданной и любви в роли кнута и пряника одновременно. Это роман о разных героях и разных способах умереть. Короче, это крутая вещь, первоклассное попсовое чтиво с порнообертонами, гарантирующими стопроцентный стояк! И. Йех-ху! Даже захотелось перечитать! А скажи, много ли своего актерского, драматургического опыта и опыта мастера боевых искусств ты вложил в события и характеры «Героев»? А. В этом романе я касаюсь темы творческого напряжения, которое существует между актером Хари Майклсоном и Кейном, его персонажем. Я сам был когда-то актером; я знаю, что, когда вечер за вечером ты играешь одного и того же персонажа на сцене, его личность заражает твою личность вне сцены. Причем не так прямолинейно, как об этом обычно говорят: «актер заблудился в своей роли», нет, все куда тоньше. Просто в один прекрасный день ты ловишь себя на том, что ты стоишь, как твой персонаж, жестикулируешь, как он, даже говоришь иногда его голосом, причем совершенно непроизвольно. А когда твой герой еще и совпадает до какой-то степени с тобой настоящим, вот тогда ты обнаруживаешь, что поступаешь так, как поступил бы в данной ситуации он, думаешь, как он. Так происходит и с Хари; часть романного конфликта состоит в поиске героем способа освободиться от саморазрушительной манеры поведения Кейна, сохранив при этом связь с положительными чертами его личности. Один из уроков, который накрепко усваивают все актеры, состоит в том, что выдуманное бывает более реальным, чем настоящее. В этом, собственно, и состоит актерство. Ну а для драматурга нет ничего хуже, чем, сидя в театре на показе собственной пьесы, обнаружить, что ты «потерял» зрителя. Это всегда слышно: когда публике перестает быть интересно, театр вдруг наполняется шорохами, скрипами, шелестом – люди начинают ерзать, кто-то кашляет, кто-то сморкается, кто-то открывает пакетик с мятными леденцами… Вот почему моя книга выстроена как приключенческий роман. В прессе «Герои умирают» называли энергичным, бодрым повествованием и даже яростной, кровавой мясорубкой. А как иначе? Хочешь, чтобы зритель смотрел тебя, не отрывая пятой точки от кресла, будь добр, обеспечь драйв. Что до боевых искусств, то ими я занимаюсь последние двадцать лет, то одним, то другим. Перепробовал около дюжины разных стилей, но профессионалом не стал ни в одном. Зато накопил огромный багаж теоретических знаний об искусстве рукопашного боя – и да, самому мне тоже приходилось драться, на ринге и вне его. Мне не понаслышке знакомы ощущения человека, которому крепко напинали; знакомо мне и то, что испытывает боец, вступая в единоборство с заведомо сильнейшим соперником и все-таки побеждая. Именно эти ощущения хотелось передать читателю через Кейна; Кейн, разумеется, не Брюс Ли, не Ремо Уильямс и, уж конечно, не сэр Ланселот. Он не мифический непобедимый воин. Все, что Кейн делает на страницах моего романа, – это вполне обычная драка, приемы которой может воспроизвести любой мало-мальски подготовленный человек. Кейн – не чемпион, среди героев моего романа найдутся бойцы и получше. Но в настоящей драке мастерство зачастую оказывается не главным. И. Актер Хари Майклсон живет в капиталистическом обществе, подчиненном жестким кастовым законам. Как ты думаешь, у нас возможно такое? А. Коротко говоря, да. На Земле, где живет Хари Майклсон, победил капитализм американского типа, только без его эгалитарных претензий. Поймите меня правильно: я за капитализм. Просто любая общественная система становится пагубной, если допустить ее развитие до крайних возможных пределов; а мы, американцы, любители крайностей, мы всегда пытаемся выйти за рамки возможного. В романе упоминается некое катастрофическое событие двухсотлетней давности – то есть в нашем недалеком будущем, – которое развязало руки транснациональным корпорациям, освободив их даже от видимости правительственного контроля. Возникшее общество строится на кастовых законах, поскольку именно они отражают любопытный психологический феномен индустриального общества: ты – то, что ты делаешь. Кстати, кастовое общество – самая стабильная форма социума, ведь тем, кто входит в ту или иную касту, выгодно поддерживать статус-кво. Вот почему высшие касты могут спать спокойно, ведь низшие сами способствуют собственному угнетению. К тому же такое общество прямо-таки воплощает давнюю капиталистическую мечту о самосовершенствовании: путь наверх можно купить. Никому не хочется раскачивать лодку, потому что никому не хочется просрать свой шанс подняться в один прекрасный день на ранг-другой выше, присоединиться к правящим классам. Хотя нам сейчас и социальная катастрофа не нужна: еще несколько лет республиканского большинства в конгрессе и мы сами к этому придем. И. Может быть, республиканский конгресс и есть та самая катастрофа. А. Эй, ты что, хочешь, чтобы к нам обоим с проверкой заявились? И: Твой Надземный мир – мир Кейна – тщательно выписанное пространство. Сложные и даже причудливые образы обитателей Анханы, подробное изображение их жизни и верований, страхов и желаний – все это напоминает опять же Муркока и Лейбера. Да и магия в твоем романе показана с не меньшей достоверностью, чем, скажем, драки Кейна. Надземный мир выглядит таким живым и настоящим, что на его фоне «наш» мир, откуда родом Кейн и все Актири, как-то бледнеет.