– Ладно. Он смотрит на меня так, будто ждет продолжения, но я смотрю на него в упор и молчу. Он раздраженно встряхивает головой и жует губами так, словно пытается избавиться от противного вкуса во рту. – Тебе следует знать, что мы поддерживаем Ма’элКота. После смерти Тоа-Фелатона нам даже методом ручной подборки вряд ли удалось бы заполучить лучшего Императора. Он сплотил народы Империи так, как это не удавалось никому со времен Диль-Финнартина, превратил их в единую нацию. Он не впускает в Империю недочеловеков, а тех, что уже здесь, держит под строгим контролем. Он достиг взаимопонимания с Липке, а это еще при нашей жизни может привести к слиянию двух великих Империй. Крил говорит, а глазами так и зыркает поверх моего плеча, на святилище в углу. Похоже, что-то привлекает его там. – Не исключено, что Ма’элКот сейчас самый важный человек в мире. Именно от него зависит само выживание нашего вида, ты это понимаешь? Возможно, именно ему, и никому другому, удастся объединить все земли людей; а ведь если мы перестанем грызться друг с другом, никаким недочеловекам против нас не выстоять. Мы считаем, что Ма’элКот способен на это. Он – тот конь, на которого мы сделали ставку в этом забеге, и мы не позволим тебе выбить нас из седла. – Мы? – Совет Братьев. Весь Совет целиком. Я презрительно фыркаю. Совет Братьев, когда собирается целиком, не может прийти к согласию даже в том, какой сегодня день недели. – Повторяю, я в Анхане по частному делу. – Если бы ты повстречал Императора лично, поговорил с ним, ты бы сам все понял, – продолжает Крил, и его глаза вспыхивают мессианским огнем; похоже, он верующий. Крил протягивает к алтарю руки так, словно делает жертвоприношение. – Его присутствие всеобъемлюще, а мощь его интеллекта потрясает! То, как он сумел взять Империю в свои руки… – Поубивав своих политических противников, – негромко говорю я, и по лицу Крила вдруг проскальзывает выражение глубокого удовлетворения, как будто я наконец сознался. Может быть, так оно и есть. А может быть, и наоборот, но тут уж я ничего не могу с собой поделать. Беспримесный восторг, с которым он говорит о новом Императоре Анханана, превращает его в такую удобную жертву насмешек, что я не в силах устоять перед искушением. – Враги Ма’элКота – это враги Империи, – стоит он на своем. – Враги человечества. Так неужели он должен церемониться с предателями? Разве это сделает его лучшим правителем, чем он уже есть? Я прохладно улыбаюсь ему и цитирую: – «Тот, кто делает мирную революцию, делает кровавую революцию неизбежной». Он откидывается на спинку кресла, словно отшатываясь от меня: – Так вот, значит, каково твое отношение. Дартельн говорил то же самое, только другими словами. – Да, Дартельн умен, – отвечаю я. – И как человек он во много раз лучше тебя. Крил устало отмахивается от моих слов: – Дартельн – ископаемое. Он не хочет видеть, что Ма’элКот – наш шанс сделать огромный рывок вперед, одним скачком достигнуть цели. Нет, он считает, что к ней надо идти старыми проверенными методами; вот и применяет теперь эти старые проверенные методы к выращиванию пшеницы в обители Утес Джантогена. Наше свидание что-то затянулось, и это заставляет меня нервничать. Подавшись вперед, я упираюсь локтями в колени и посылаю ему самый честный взгляд, на какой я только способен. – Крил, слушай. Я очень рад за тебя – ты занимаешь большой пост, и я понимаю твою заботу о Ма’элКоте. Но если хотя бы половина того, что я о нем слышал, правда, то ему некого бояться, в том числе и меня, даже если бы я и вправду хотел его убить. Но я здесь за другим – моя девушка где-то тут, в городе, и попала в беду, а я пришел, чтобы ее выручить. Вот и весь мой интерес. – И ты готов дать мне слово, что ничего не предпримешь ни против самого Ма’элКота, ни против тех, кто правит с ним Империей? – Крил… – Дай мне слово. А он хорошо выучился командовать; каждая нотка в голосе дает понять, что увильнуть не удастся. Даю слово – простая фраза, которая легко соскальзывает с губ; мое слово – не больше, чем я сам, и нарушить его не труднее, чем сломать человека. Но мое слово и не меньше, чем я сам, и жажда жизни у него такая же, как у меня. Поэтому я пренебрежительно пожимаю плечами и говорю: – Что значит мое слово? – Вопрос риторический. – Слово – не цепь у меня на руках, как оно помешает мне поднять кулак на кого угодно? – Наверное, ты прав. – Усталость вдруг проступает во всем его облике, словно мантия посла тяготит его тело и якорем виснет на его духе. Пыл, горевший в его глазах совсем недавно, угас, губы изгибаются в циничной усмешке. – Что ж, думаю, мне все же пришлось бы это сделать, так или иначе. Ты лишь слегка облегчил мне задачу. Он встает – тяжело, как старик, – и подходит к двери покоя. Остановившись, он оглядывается на меня, словно сожалея, снимает засов и распахивает дверь: – Благодарю за ожидание, Ваша Светлость. Кейн здесь. Шесть человек в синих с золотом мундирах Королевских Очей маршевым шагом входят в комнату. У каждого на поясе короткий меч и кинжал. Входя, они натягивают тетивы очень компактных арбалетов, на каждом из которых уже лежит по стальной стреле. За ними входит седьмой – заурядная внешность, мышиного цвета волосы. Зато на нем блуза из темно-бордового бархата с перевязью из белого шелка с золотым шитьем. Еще на пороге он бросает беглый взгляд на святилище в углу и коротко кивает статуе. Тонкий меч с усыпанной драгоценными камнями рукояткой, который свисает с его перевязи, выглядит скорее церемониальным, чем боевым оружием. В одной руке он держит черный бархатный кошелек на завязках. Кошелек раздут от монет – цена моей головы, не иначе. – Крил, – произношу я, – в свое время я говорил о тебе немало неприятных вещей, а думал и того хуже, но даже тогда я не верил, что ты действительно меня сдашь. Но он, ничуть не смущаясь, отвечает: – Я ведь говорил тебе, мы будем помогать Ма’элКоту всеми возможными путями. Человек в бархатном костюме делает шаг вперед и говорит: – Я Тоа-Ситель, Герцог Общественного порядка, а ты, Кейн, мой пленник. Я вскакиваю со стула так резко, что монахи за моей спиной хватаются за посохи, а люди Тоа-Сителя вскидывают арбалеты и живой стеной отгораживают Герцога от меня. – У меня нет времени. Тоа-Ситель спокойно отвечает: – Твое время принадлежит мне. Я поклялся доставить тебя к Ма’элКоту, и я сдержу клятву. Но я смотрю не на него, а на Крила. Сделав шаг, я оказываюсь так близко к нему, что могу разглядеть черные точки пор на его лице и корку из чернил каракатицы, засохшую на печатке Магистра. – Знаешь, нет ничего опаснее, чем интеллектуал у власти, – говорю я ему таким панибратским тоном, словно мы, как встарь, беседуем за кувшином вина где-нибудь в Твердыне Гартана. – Он способен найти рациональное объяснение любому преступлению и никогда не позволит абстракциям, вроде справедливости, верности или чести, сбить его с толку. На щеках Крила выступает краска, но тут же исчезает. – Пора бы тебе уже повзрослеть, Кейн. Ты же знал, что это случится: мы не позволим тебе подвергать опасности Ма’элКота. – К черту Ма’элКота, – говорю я спокойно, втайне цитируя Берна, который произнес эти же самые слова совсем недавно, улыбаясь так, словно сам не верил, что произносит такое. – Я о нас с тобой. – Кейн… – Ты нарушил святость Убежища, Крил. Посольство укрыло меня в своих стенах, а ты выдал меня врагам. Ты знаешь, какое за это полагается наказание. Или ты думал, что я тебя не убью? Он вздыхает почти презрительно, его взгляд скользит по четверым монахам и людям Герцога с их арбалетами. – Вряд ли такая опасность грозит мне прямо сейчас, Кейн, учитывая обсто… Ребро моей ладони отрубает остаток предложения, мой лоб с хрустом врезается в его переносицу, ломая ее. Внезапность моего нападения не позволяет ему собраться, мышцы его шеи расслаблены. Обеими руками я хватаю его за голову и резко поворачиваю: его затылочный позвонок переламывается с хрустом промокшей деревяшки, перебивая ему спинной мозг. Никто в комнате и пальцем пошевельнуть не успел, а он уже лежит на полу и дергается в конвульсиях. Среди всеобщего молчания я говорю: – Ну вот, а я-то надеялся, что проживу здесь спокойно целый день и никого не убью. Остолбеневшие было монахи разражаются громкими криками. Они подскакивают ко мне с занесенными посохами, но останавливаются при виде тускло поблескивающих наконечников арбалетных стрел, которые направлены теперь почему-то на них, а не на меня. Герцог Тоа-Ситель говорит: – Этот человек – мой пленник, а я дал клятву доставить его к Ма’элКоту. – Его бесцветный голос не оставляет сомнений: если понадобится, он прикажет стрелять. – Отойдите от него. Взведенный арбалет – механизм деликатный; дрогни у кого-нибудь из моих людей рука, он и выстрелит. Один из монахов, по виду старше остальных, может быть, даже мой ровесник, протягивает свой посох вперед, как барьер. – Не тратьте время. Ты, беги за братом целителем. Сегодня дежурит жрец Хрила, может быть, он сможет спасти посла. Младший монах выскакивает за дверь, и его шаги быстро удаляются по коридору. Я говорю: – Он не успеет. Старший монах смотрит мне в глаза и пожимает плечами. Еще минуту-другую мы не двигаемся с места и смотрим, как умирает Крил. В одной из моих старых книжек я читал, что есть такие удары, которые убивают на месте, и один из них – это удар в нос, когда хрупкие косточки околоносовых пазух ломаются, а их осколки, пробив фронтальную кость черепа, одну из самых мощных в теле человека, врезаются в мозг. Чушь полная, но иногда мне хочется, чтобы это было правдой. На самом деле такой вещи, как мгновенная смерть, не бывает; органы умирают каждый со своей скоростью, по-своему, заставляя человека дрожать крупной дрожью или мелко трястись, биться в конвульсиях или просто обмякать и падать на землю, как куль с мукой. И если вам предстоит умирать в полном сознании, то ваш конец будет тяжким. Крил умирает в сознании. Говорить он не может; ломая ему шею, я раздавил ему горло, так что его легкие наполняются кровью, зато он смотрит на меня. В его глазах ужас; он словно просит меня сказать ему, что это все не по-настоящему, что это происходит не с ним, не сейчас, а сам чувствует, как конвульсивно дергается его тело, чувствует запах своих экскрементов, когда мочевой пузырь и кишечник опорожняются одновременно. Но что сделано, того не переделаешь. Если бы повернуть время назад, я бы не повторил это снова. Иногда умирающие спрашивают, кто словами, а кто и просто глазами: «Ну почему? Почему я?» Крил не спрашивает – он знает ответ. Это потому, что я такой старомодный парень.