Тоа-Ситель говорит задумчиво: – Ты обладаешь экстраординарными способностями к убийству. Однако не надейся, что тебе когда-либо удастся застать меня врасплох. Я смотрю на него, а он на меня. Тень улыбки скользит по его губам, когда он опускает глаза на затихшего на полу Крила. – Это большая редкость – встретив человека, немедленно убедиться, что его репутация полностью заслужена. Как по-твоему, кто опаснее: интеллектуал… – тут он снова поднимает глаза и смотрит на меня в упор, – или идеалист? – Не оскорбляй меня. Да и его тоже. – Мм… – Он кивает. – Идем. Один из монахов помоложе ровным, недрогнувшим голосом заявляет: – Теперь тебе нигде не будет спасения, Кейн из Твердыни Гартана. Тебе нигде не укрыться от мести Монастырей. Я встречаю взгляд монаха постарше: – Он нарушил закон. Ты видел. Тот кивает. – И ты засвидетельствуешь это. Он снова кивает: – Я не стану марать себя ложью ради такого человека. Тоа-Ситель опускает черный бархатный кошелек на пол рядом с телом Крила. Из кошелька вываливается золотой ройял и катится по каменному полу, вычерчивая отчаянную дугу сначала вокруг головы лежащего, а затем между ног стоящих монахов. Все глаза бесстрастно следят за движением монеты, никто не двигается и когда она, подребезжав, затихает на полу. Тем же бесцветным голосом Тоа-Ситель продолжает: – Что ж, по крайней мере, на богатые поминки он себе заработал… Он делает жест рукой, и солдаты вскидывают арбалеты так, чтобы в случае чего не зацепить меня выстрелом. Мы уже уходим, когда в коридоре раздается приближающийся металлический лязг – это идет жрец Хрила в доспехах. Слишком поздно. Теперь, когда Крил мертв, никому в Посольстве не хватит власти, чтобы задержать Герцога Империи и его людей, так что мы беспрепятственно выходим на улицу. За воротами они очень профессионально кладут меня на мостовую, надевают наручники и кандалы на лодыжки. Мостовая холодная, камни блестят после дождя. Я не сопротивляюсь – ясно же, что любой из них с радостью пустит стрелу мне в колено, если я хотя бы дернусь, так что лучше обойтись без глупостей. Тоа-Ситель лично протягивает мне руку и помогает встать. Долго и медленно мы идем по улице Богов к дворцу Колхари. Встает луна, перламутровая из-за влажной пелены, которая опустилась на город с закатом и теперь усердно полирует камни, влагой оседает у меня на лбу. Шагать тяжело – кандалы трут, к тому же Тоа-Ситель лично держит конец прикрепленной к ним цепи в руке. Все молчат, да и что тут говорить. Я размышляю о том, отдаст ли Совет Братьев приказ отомстить мне за смерть Крила или нет. Пятьдесят на пятьдесят, – может, решат, что и я заслуживаю смерти, а может, наградят. В конце концов, я сделал за них грязную работу. Обет давать Убежище гонимым – один из самых священных для любого монаха, а его нарушение обычно карается смертью. Но это все уловки, отговорки, которые я придумываю, как будто и впрямь собираюсь стоять перед Монастырским Судом. Если говорить правду, то я все равно бы его убил: за то, что он предал меня, за то, что разлучил меня с Шанной, за то, что из-за него топор палача, быть может, уже занесен над ее шеей. Никто, ни один человек на свете не должен жить, сотворив такое. Перед нами медленно вырастает величественная арка ворот Диль-Финнартина, а за ее серебряным мерцанием вздымается к небу потрясающая громада дворца. Тоа-Ситель называет капитану у ворот пароль, и створки распахиваются, пропуская нас внутрь. Ха. Что ж, зато не надо теперь ломать голову над тем, как проникнуть во дворец. Может, мне удастся… 19 – Администратор? Мм… Администратор Кольберг? – приглушенным почтительным шепотом окликнул Артуро Кольберга с экрана его личный секретарь. Кольберг нервно сглотнул – он уже знал, что предвещает этот тон. Торопливо смахнув со стола крошки от ужина, он яростно вытер салфеткой губы и как мог тщательнее вытер руки. Затем сделал глубокий вдох и долгий выдох, успокаивая не в меру расходившееся сердце. – Да, Гейл? – Администратор, линия один, это Женева. Когда Кейн скрылся за дверями дворца в Анхане и связь с его мыслепередатчиком прервалась, Кольбергу пришлось переделать сотню дел – начиная с приказа о регулировке введения питательной жидкости для первоочередников и заканчивая редактурой первого клипа «Обновленного приключения». С обрывом связи все первоочередники мира перешли в режим автоматического цикла, так что в кол-центр калифорнийской Студии хлынули звонки со всего света: технические директора других студий интересовались, что произошло, причем одни просто выражали любопытство, другие были в панике. Оказавшись в гуще этого хаоса, Кольберг мужественно боролся с искушением решить все проблемы одним махом. Но первое, что он предпринял, был звонок Совету Директоров в Женеву. Ожидая реакции оттуда, он занялся другими делами; немногим больше часа ушло у него на то, чтобы привести в чувство всех технических директоров, погрузить первоочередных зрителей Кейна в мирные циклы искусственного сна, заказать себе ужин и продвинуть пару задач помельче – принять маркетинговые решения по двум звездам меньшего калибра, а также высказать свое авторитетное суждение насчет расписания одной многообещающей Актрисы. Все это позволяло ему притвориться, будто «Из любви к Паллас Рил» не поглощает все его внимание целиком. Но теперь напряжение вернулось, и Кольберг почувствовал, как ужин буквально свернулся у него в желудке, а плечи налились тяжестью. И все это ради Кейна, ради его успеха. Если бы Майклсон знал, сколько труда вкладывает в это он, Кольберг, чему он подвергает себя ради того, чтобы его Актер преуспел! Он нажал клавишу с цифрой один, и на его экране вспыхнул логотип «Приключения без границ» – Рыцарь в доспехах потрясает мечом, а крылатый конь под ним встает на дыбы. С этой картинкой он и будет говорить: женевские Директора никогда не показывались ему лично. Хорошо модулированный, искусственно нейтральный голос Совета без преамбул перешел к делу: – Ваш запрос о возможности срочного извлечения Актера находится в стадии рассмотрения. У нас возникли сомнения, которые вы должны для нас прояснить. Совет Директоров включал в себя от семи до пятнадцати Свободных самого высокого ранга, на них и была возложена ответственность за формирование политики всей студийной системы в целом. Решения, принятые Советом, не подлежали пересмотру, более того, на сам процесс их принятия нельзя было повлиять, натравив, предположим, одного члена Совета на другого, возбудив между ними вражду или ревность: никто просто не знал, кто сейчас заседает в Совете; логотип на экране вместо изображения и механический голос вместо настоящего служили именно этой цели – чтобы Кольберг не знал, с кем он сейчас говорит. Впрочем, Кольберг был почти уверен, что в Совете в данный момент по крайней мере один саудит, один Уолтон и один Виндзор, но даже это знание никак ему не помогало: все равно губы у него то и дело пересыхали, а голос дрожал. Быстро, на одном дыхании, он выложил свою заготовленную заранее речь: – Основываясь на опыте посещения Кейном дворца Колхари в прошлом, я прихожу к выводу, что возможность использовать кнопку мгновенного извлечения может оказаться нелишней предосторожностью, когда речь идет о жизни крайне высокодоходного Актера. К тому же связь с внутренними помещениями дворца Колхари пресечена, так что в случае преждевременного прекращения Приключения Кейна мы не услышим даже обычного смертельного позывного… – Нас мало интересует жизнь этого Актера, равно как и прибыль, которую он приносит. Нас заботят куда более серьезные материи. Кольберг моргнул: – Я… я не уверен, что я… – Вы лично уверяли нас, Администратор, что устранение этого Анхананского Императора не будет иметь отношения к политике. Кольберг сглотнул и осторожно переспросил: – К политике? – Мы изначально сомневались в целесообразности этих новейших Приключений Паллас Рил. Вы осознаёте опасность, исходящую от героини, которая занимается не чем иным, как свержением гражданских властей? А последствия, к которым может привести восторг ее фанатов оттого, что их героиня оказывает противодействие законному правительству? – Но… но она же спасает жизни ни в чем не повинных людей… Такая тема не может быть неприемлемой для… – Вина и невиновность – понятия относительные, Администратор. Эти люди были осуждены по законам своего общества, а правительство, которому оказывает противодействие Паллас Рил, также существует по закону. Быть может, вы возьмете на себя ответственность за действия ее подражателей, которые наверняка найдутся здесь, на Земле? – Но… но я даже не думал… – Вот именно. Вы даже не думали. Десять лет прошло с тех пор, как был подавлен Кастовый мятеж, а вы так ничему и не научились. Разве вы забыли, как уязвима наша социальная структура? Кольберг ничего не забыл – те страшные дни он пережил, запершись в своей квартире в кондоминиуме Дома Гибралтара. Начало тем событиям положил харизматический Актер из Десятки Лучших, Киль Буркхардт, своей неосторожной проповедью в Надземном мире; он играл жреца Тишалла, бога Смерти, и его призыв к абсолютной свободе, ограниченной лишь персональной ответственностью каждого, который он обращал к крестьянам, разжигая восстание против Баронов-грабителей из Джелед-Каарна, стал лозунгом, под которым вспыхивали мятежи в разных городах Земли. Повстанцы-Трудящиеся выступали сначала против высших каст, затем их гнев обратился и на средние касты, а потом восстание сожрало само себя. К счастью, Буркхардт погиб во время осады замка одного из ненавистных Баронов, а подразделения быстрого реагирования Социальной полиции вскоре расправились с мятежниками на Земле, и все же Мятеж Низших до сих пор был страшным напоминанием о том, какое воистину гипнотическое воздействие могут оказывать Актеры на свою аудиторию. – Но… – начал Кольберг, тыльной стороной ладони вытирая пот, каплями стекавший по его верхней губе, – но она же потерпит поражение, понимаете? Ей никак не обойтись без Кейна – совершенно аполитичного Кейна, – который либо спасет ее, либо отомстит за ее смерть. – Мы тоже так думали. Но как вы объясните вот это? Студийный логотип исчез с экрана, и на его месте возникло лицо посла Монастырей, увиденное глазами Кейна, а из громкоговорителей раздался его голос: «Тот, кто делает мирную революцию невозможной, сделает кровавую революцию неизбежной». «О боже! Только не это», – пронеслось в голове у Кольберга. Логотип вернулся. – Вот это уже политика, если не сказать больше – призыв к свержению правительства, государственная измена. Вы знаете, кого он тут цитирует. Кольберг торопливо мотает головой: – Нет-нет, конечно же нет. – Вот и хорошо.