– Я всегда честен, когда позволяют обстоятельства. – Хм… Правдивый ответ. Что ж, хорошо. Раздевайся. В горле Кейна как будто закрылась заслонка, и он только и смог выдавить: – А? – Нельзя служить Мне телом, не допустив Меня в свое сердце, Кейн. Император лениво повел рукой в сторону платформы. Внизу пажи большими круглыми черпаками собирали кровь из бассейна в бронзовые чаши – те самые, которые они приносили в Малый танцевальный зал, где шел замес глины для Великого Труда. Кейна слегка затошнило. «Ну, чего разнюнился, придурок? – мысленно одернул он себя. – А ты думал, откуда берется кровь?» Вслух он сказал: – Ты серьезно полагаешь, что я соглашусь пойти сейчас туда и сунуть башку в дырку в паре сантиметров от меча Берна? – Да. Ибо если ты не доверяешь Мне, Кейн, то как Я могу доверять тебе? Поклянись в верности Мне, покажи, что веришь в Мою справедливость, и стань Моим слугой. Или откажись от Моих почестей и никогда не служи Мне больше. Короче, выбора не было. В памяти эхом зазвенели слова Шанны: «Ему плевать, что со мной происходит». Кто знает, вдруг это его последний шанс спасти ей жизнь. Раз так, то хватит мешкать. – Ладно, – согласился Кейн. – Давай попробуем. 5 Речная баржа пользовалась такой же дурной славой, как и ее капитан, седой пропойца с красными отечными глазами и вечно шмыгающим носом, а когда Паллас спустилась в трюм, то у нее защипало глаза от резкого запаха застоявшейся мочи и тошнота подкатила к горлу еще от какой-то вони: ей показалось, будто она попала внутрь огромной дохлой черепахи, которая четыре дня провалялась на солнцепеке, а все местные коты сбегались, чтобы пометить ее панцирь; но, оглядевшись, она невольно улыбнулась: с неряшливо просмоленной переборки на нее, криво ухмыляясь, смотрела знакомая рогатая голова – судя по тому, что древесина была еще совсем белая, ее нацарапали совсем недавно. – Гляди-ка, Шут Саймон, – сказала она, поворачиваясь к капитану и тыча через плечо пальцем. – Смотри огребешь по полной, если будешь ходить под таким флагом. Капитан утер нос тыльной стороной чумазой ладони: – Не, меня за это не притянут. Команда у меня с бору по сосенке, дольше одной ходки никто не задерживается, ясно? Откуда мне знать, кто это тут накорябал. – Наверное, у тебя тут нередко случается такое, о чем ты ничего не знаешь? – намекнула Паллас. Капитан дернул плечом: – Я в чужие дела не лезу, если ты об этом. – И ты, конечно, не знаешь, почему этот рисунок все еще здесь, хотя нацарапан он недели две назад, не меньше. – Ошибаешься, красотка, – проворчал капитан. – Барона Тиллво с семейством из Оклиана я возил еще пятнадцать лет назад, когда и его, и мои дела были получше нынешних. А он был добрый человек и никакой не Актири, что бы там ни говорил Император. Я ничего не имею против Императора; да вот, сдается мне, возле него есть те, кто нашептывает ему ложь в оба уха, а добрые люди из-за них страдают; так вот, я за то, чтобы этот Шут Саймон, кто бы он там ни был, спровадил их куда подальше, а то и самим головы бы поснимал. А это… – он протянул руку и погладил рисунок, – это так, для памяти. Ничего не значит. Паллас тоже протянула руку, и между ее большим и указательным пальцем сверкнула золотая монета. Она крутанула запястьем, и в ее пальцах возникла вторая монета, крутанула еще раз – третья. Все три засверкали, как солнышки, при свете потолочной лампы. Пропойца-капитан так и впился глазами еще в первую монету, а к появлению третьей он едва удерживал слюни во рту. – Купишь на это провианта. На сорок человек, на неделю. Покупай в разных местах, чтобы не вызвать подозрений. На оставшиеся деньги наймешь команду. Все, что останется после этого, возьмешь себе за труды. – Я… э-э-э… Снова оборот запястья. Монет стало четыре. – Одно очаровательное семейство перебирается к родне, которая живет ниже по течению. Всего сорок человек. За каждого плачу монету, при условии, что все сорок душ доберутся до Тиннары живыми и невредимыми, и еще немного сверху накину. В благодарность за особенную службу. Капитан принялся так яростно тереть обеими руками лицо, что его ладони с тыльной стороны покрылись светлыми дорожками соплей. – Это… э-э-э… непростая работенка. Может, добавишь задатку-то, на поправку нервишек?.. – Придется тебе верить мне на слово, – сказала она и покачала головой. – Точнее, нам с тобой придется верить друг другу на слово. Если я не приду и не принесу золото, то на берег в Тиннаре высадятся сорок бесприютных людей, за голову каждого из которых любой офицер или шпион даст один, а то и два нобля. – Сорок ройялов, значит… – бормотал капитан. – Хватит, чтобы починить старушку, команду настоящую нанять… – Значит, договорились, – сказала она, передавая ему четыре ройяла. – Договорились, – ответил он и полез за ней по лестнице на палубу, теплую от лучей дневного солнца. – Дай мне два дня на подготовку, а на третий, к полудню, приводи своих людей – к закату нам надо будет пройти не одну милю вниз по течению. Капитан проводил Паллас до борта и даже галантно подал ей руку, помогая сойти на трап. – А ты, – шепнул он вдруг, воровато оглядываясь: в доке было оживленно, – ты и впрямь работаешь на Шута этого? И что, он настоящий, Шут-то, взаправдашний? – Да, – ответила она, – настоящий и взаправдашний. – И он впрямь хочет свалить Ма’элКота, как народ болтает? – Нет. Ничего такого он не хочет, – серьезно ответила она. – Он лишь пытается спасти жизни. Эти люди никакие не Актири, капитан. Они – обычные граждане, ни в чем не повинные, которым приходится бежать из Империи, иначе их убьют. А убьют их потому, что они не нравятся Ма’элКоту. – Ну тогда… – Капитан опустил руку, поглядел на палубу у себя под ногами и сплюнул в медлительную коричневую воду Большого Чамбайджена. – Что ж, тогда удачи Шуту Саймону. И тебе, дамочка, тоже. Паллас коротко улыбнулась старику, касаясь его плеча: – Спасибо тебе от нас обоих. Жди меня, через два дня я буду здесь. И она пошла через док, мимо стальных конструкций и длинного ряда складов, куда свозили по реке грузы со всей Империи. Все получится: в Оболочке капитана она не увидела ни искры предательства, и хотя она никогда еще не пыталась перевезти столько токали зараз, но была уверена, что ей это по силам. Заклинание Конноса пришлось как нельзя кстати – с ним всех тридцать шесть токали можно будет спустить в трюм и накрыть там Плащом. И никто из слуг Империи, будь он хоть адепт магии, не увидит ничего, кроме грязной воды и смоленой древесины, а заклятие Вечного Забвения разрушит в сознании этого гипотетического не в меру любопытного адепта всякую связь между натяжением Потока, которое он ощутит здесь, и возможностью применения заклятия Плаща. Правда, чтобы все прошло гладко, ей придется все время следовать за баржей по берегу, чтобы проводить ее через таможни на реке, но это ничего. Золота у нее хватит. Главное, чтобы все получилось, чтобы ей удалось переправить людей за пределы Империи самостоятельно, а жадные ублюдки из Бюро расписаний Студии пусть утрутся. А когда все закончится и она вернется домой, на Землю, у них с Хари состоится серьезный разговор, и она скажет ему, чтобы он проваливал из ее жизни. Зря она согласилась, когда он уговаривал ее не подавать пока на развод; ну разъехались они, и что толку? Ни ему, ни ей от этого не легче, наоборот, все это мучительно, как затяжная Смерть от Тысячи Порезов. Надо было довериться своему чутью и развестись. Конечно, это было бы больно, все равно как сорвать повязку, присохшую к ране, но зато раз и навсегда. Или как ампутировать конечность. Так вот оно что, догадалась вдруг она, думая о неприятном покалывании, которое чувствовала внизу живота, стоило ей только подумать о том, как он ищет ее, и представить, как она натягивает ему нос и уходит вниз по реке; вот это что такое – фантомные боли. Просто когда-то в ее организме была часть, которая привязывала ее к Хари, потом ее не стало, но боли все еще дают о себе знать – чисто психологическое явление, так после ампутации болит отрезанная рука или нога. И это из-за Хари она была так жестока с Королем Арго, по крайней мере отчасти; величество был лучшим другом Кейна. Поэтому, когда ей захотелось наброситься с кулаками на Кейна, а рядом оказался величество, он стал заменой. Однако, пользуясь им в своих целях, она с удивлением ощутила, что презирает его: кто он, в конце концов, такой – обычный бандит, только похитрее других, уличный хулиган, такой же, каким в юности был Хари, – правда, Хари вырос и стал кое-чем более значительным, надо отдать ему должное. Но ни Хари, ни Кейн никому не позволили бы обойтись с ними так, как она обошлась с Королем Арго; Кейн и вовсе придушил бы ее, если бы увидел у нее в руках кристалл Очарования. Конечно, она не была слепа и прекрасно понимала, что ее презрение к величеству – это отчасти защитный механизм, которым она оправдывает свой дурной поступок. И все же… Кейн вообще человек цельный, он уважает сам себя – хотя, казалось бы, за что? – и требует того же от других; а вот величество – совсем другое дело; внутренняя цельность – это не про него, он – не человек, а хищный приспособленец, хорек двуногий. Да, иногда, особенно в час нужды, он оказывается полезен, и все же хорек, он и есть хорек. Голубое небо понемногу синело, и сумерки тихо спускались на город, когда Паллас направилась к складу, где она спрятала токали. Она не обращала внимания на толпу, которая обтекала ее с двух сторон: близился комендантский час – и люди всех полов и возрастов, всех рас и профессий спешили покинуть Старый город. Паллас шла, грустно размышляя о том, что даже теперь она продолжает сравнивать любого мужчину с Хари. Она покачала головой, осуждая свою сентиментальную глупость, и свернула на улицу, прилегающую к Промышленному парку, – чем дальше вглубь, тем улицы становились темнее. В который уже раз она перечислила себе причины, по которым у них с Хари никогда ничего не выйдет, вспомнила все их размолвки и баталии, случаи подозрительности и ревности. Нет, зря они тогда поженились: любовниками они были замечательными, их роман был горяч, полон страсти, от его непредсказуемых поворотов обоих бросало в дрожь, а потом выяснилось – все, что делало их идеальными любовниками, превратило их в паршивых мужа и жену. Людей притягивает друг к другу непохожесть, а привязывает сходство. Прежде всего они были на разных полюсах как Актеры. Она стала Актрисой потому, что только в Надземном мире она могла получить власть, в которой ей и ее семье было отказано в беспощадно негибкой кастовой системе Земли. Шанна происходила из подкасты Торговцев. В Надземном мире это не имело значения, и она могла помогать людям, могла менять их жизни, причем менять к лучшему. Не кривя душой, Шанна могла утверждать, что с ней Надземный мир стал хотя бы чуточку лучше, чем был до нее, и она по праву гордилась этим. А вот Кейн всегда был на стороне кровопролития, потому и в Актеры пошел. Она спасала жизни; он их отнимал. При этом его Приключения продавались в три раза лучше, чем ее. Когда Шанна бывала честна с собой, то признавала, что зависть – это тоже часть проблемы. Тут нечем было гордиться, но и отрицать это тоже было невозможно. Она вздохнула и велела себе сосредоточиться на текущих проблемах. С Кейном она разберется позже, когда деваться от него все равно будет некуда. Просто она слишком устала – вся эта беготня, драки и прятки последних часов утомили ее так, что она почти забыла о деле, а между тем нора, где прячутся токали, уже близко, и рассеянность может сослужить ей плохую службу. Токали скрывались в пространстве под предательски шатким, полусгнившим полом выгоревшего складского помещения, которое стояло в одном ряду с другими складами, также разрушенными огнем или опустошенными по другим причинам. В руинах было сыро, но там, где хотя бы клочок крыши уцелел, цепляясь за чудом устоявшие стены, ютились сквоттеры с малыми детьми и стариками. Паллас не стала выставлять часовых, не стала писать знаки на стенах, чтобы не привлекать ненужного внимания. Сухой, огромный, как пещера, подвал был ее третьим логовом: вместе с Таланн, близнецами и Ламораком она приготовила его, нанесла на стены и двери изнутри колдовские печати, защищающие от поисковой магии и других ухищрений такого рода. Даже величество помогал им таскать туда припасы, правда он был в чужом обличье, так как презирал честный труд, особенно физический, и не хотел работать на глазах у всех. Чары Паллас помогли не только изменить его наружность, но и заткнуть ему рот, чтобы он не жаловался во время работы, а также отбить ему память, чтобы потом он не выдал местоположение склада. Все остальные, кто знал об этом, уже мертвы, грустно подумала Паллас. Вход в подвал был из помещения бывшей складской конторы; чтобы найти ее, нужно было попетлять в лабиринте обрушившихся перегородок, не забывая о том, что гнилые половицы в любой миг могут обрушиться под ногой. Но, уже подойдя к обугленному фасаду, Паллас вдруг передумала входить и прошла мимо.