Берн слегка повернул голову и обнаружил, что Тоа-Ситель смотрит на него в упор; на мгновение их взгляды встретились под подбородком Ма’элКота. Берн изобразил дружелюбную, несколько туповатую улыбку, на что Тоа-Ситель ответил пристальным взглядом, означавшим: «Я за тобой слежу». Берн пожал плечами и вернулся к чистке ногтей. – А что, если… – осторожно продолжил Герцог, – что, если мы его схватим? – Полагаю, что в таком случае, – ответил Император, – вы недосчитаетесь многих своих людей. – И он встряхнул львиной головой, с печальным недоумением глядя на покрытый сгустками крови каменный пол внизу и на балконе. – Двадцать семь убитых. Еще двадцать пять ранены и покалечены, иные на всю жизнь. Новая строка в кровавом счете Шута Саймона – счете, к которому теперь причастен и Я, хотя и против Моей воли. – Надеюсь, что Император извинит мои слова, – прошептал Тоа-Ситель, – но таковы, по моему скромному убеждению, неизбежные последствия для всякого, кто связывается с Кейном. Император медленно кивнул, опустив голову, словно в молитве: – Да. И Я знал это, когда призывал его к Себе. – Он медленно выдохнул. – Двадцать семь погибших… какая бессмысленная бойня. – И он устремил взгляд на противоположную стену так, словно видел в толще камня нечто, неподвластное взорам других. – Будь Кейн даже Актири, он и то не причинил бы больше вреда. 14 Всегда дочиста промытый, всегда хрустящий от чистоты, белоснежные зубы сверкают в полированной улыбке. – Это «Обновленное приключение», ваш круглосуточный источник новостей Студии, и я, Бронсон Андервуд. В Анхане полдень, и мы представляем вам новейший отчет Студии об отчаянных поисках Кейном его жены, прекрасной Паллас Рил. Как вы видите по часам в углу вашего экрана, по нашим самым оптимистическим прогнозам ей остается не более восьмидесяти «Часов Жизни» плюс-минус десять часов, то есть в самом лучшем случае около четырех суток, а в самом худшем – чуть более трех. Весь мир, затаив дыхание, надеется и молится, что Кейн найдет ее вовремя. С нами Джед Клирлейк. – Спасибо, Бронсон. Из Студии сообщают, что на данный момент Кейн и вместе с ним местная женщина по имени Таланн и Ламорак, то есть Актер Карл Шанкс, по-прежнему скрываются в Крольчатниках. Империя ведет за ними настоящую охоту, масштаб правительственных действий беспрецедентен: город буквально наводнен войсками, военные обыскивают дома и улицы, стремясь обнаружить беглецов. Конечно, Кейн будет сидеть тихо, пока все не кончится, и, думаю, вряд ли это доставляет ему радость в данных обстоятельствах. – Уверен, что нет. Так каков сейчас статус поиска Паллас Рил? – Как ты наверняка помнишь, Бронсон, накануне Кейн, рискуя собственной жизнью, устроил беспрецедентный побег из Донжона двоих соратников Паллас, надеясь, что кто-нибудь из них или они оба приведут его к самой Паллас. Однако его надежды разбились о неожиданно жесткие ответные меры властей, лишившие беглецов возможности передвигаться по городу. Ходит слух, что друзья Кейна проверяют все обычные места встреч даже сейчас, пока мы тут беседуем. – Я слышал, что в Анхане сложилась любопытная политическая ситуация. – Какую политику ты имеешь в виду? – Политику в сексе, Джед. – О да, – сухой смешок, – что ж, можно и так сказать. Весь мир уже знает о том, как рисковал вчера Кейн, чтобы спасти Ламораку жизнь. Кстати, мало кто знает, Бронсон, но в жизни Кейн и Ламорак добрые друзья. Думаю, что большинство наших зрителей не знают и того, что Ламорак и Паллас Рил тоже друзья – близкие друзья, возможно, даже чересчур близкие. – До меня доходили слухи… – Это не просто слухи, Бронсон. Вообще-то, это давно уже не секрет, по крайней мере несколько месяцев. Вопрос в том, что об этом знает Кейн? Студия молчит. Думаю, что всем сейчас интересно: как поступит Кейн, когда все узнает? – Это хороший вопрос, Джед, крайне интригующий для нас. Но вот Ламораку, я полагаю, сейчас несладко. – Что ж, Бронсон, как говорится, как постлал себе постель, так и выспишься. – Снова сухой смешок. – С вами был Джед Клирлейк из Студии Центр в Сан-Франциско. – Спасибо, Джед. В следующем часе с нами в прямом эфире будет – держитесь за стулья! – эксперт Студии по «хаотическому возбуждению многомерных суперструн»; готовьте ваши вопросы. Эксперт объяснит, почему так велика погрешность при подсчете «Часов Жизни» Паллас Рил, а также ответит на любые ваши вопросы касательно Трансфера Уинстона. Я – Бронсон Андервуд. Оставайтесь с нами. 15 Артуро Кольберг запихнул за щеку остатки булки и со злобой уставился на огромную изогнутую поверхность экрана. Каждый раз, когда Кейн поворачивал голову и вместо залитой ярким солнцем улицы Кольберг видел потрепанный тюфяк, из прорех в обшивке которого лезли клочья соломы, и груду грязных тряпок, под которыми лежал Ламорак, в его голове словно включалась, набирая силу, одна и та же мантра: «Умри, ублюдок, умри, крысеныш, сдохни, сдохни, сдохни». Но он не умирал. Когда Кейн и Таланн наконец выволокли его из пещер под городом, он был без сознания, его била дрожь; другой на его месте давным-давно бы умер. Но эти двое отогрели его и, когда он изредка открывал глаза, скармливали ему одну-две ложки бульона, который принесли им Подданные. А еще он задействовал какую-то целительную магию; они даже ухитрились сложить вместе обломки его раздробленной кости и наложить шину, пока он притуплял боль и расслаблял сведенные судорогой мышцы бедра, которые реагировали на трение костных обломков внутри. Когда с переломом сделали все, что было возможно, Ламорак заявил, что к концу дня сможет идти, опираясь на костыль, и тут же провалился в сон. Пока он спал, Кейн, Таланн и доморощенный хирург-любитель из числа Подданных распороли шов у него на бедре, подняли лоскут кожи, вычистили из-под него личинки, промыли рану крепчайшим бренди, какой им только удалось найти, и зашили заново; глубокий разрез на животе тоже заштопали. Глядя на все это, Кольберг потихоньку наливался бешенством. Он знал, что не может позволить негативным эмоциям влиять на руководство проектом, а потому проглотил еще капсулу амфетаминов и наелся сладкого, пока наркотик не успел убить в нем аппетит. После сладкого он почувствовал себя немного лучше. Но мантра, тот самый припев, не отступала, она продолжала звучать в его мозгу, утратив смысл, превратившись в набор слогов, звуков, которые, если бы во вселенной существовала справедливость, выдавили бы последнюю каплю воздуха из легких Ламорака и остановили его фальшивое сердце. Каждый раз, когда краем глаза он замечал ядовитый гриб кнопки экстренного извлечения, у него тяжелело в груди, а руки сами собой сжимались в кулаки. Нет, он не беспомощен, он может себя защитить, напоминал себе он. Одной оговорки Кейна о том, что Шахта чем-то похожа на трущобы Трудящихся, хватит, чтобы выдернуть его оттуда в любую минуту. «Но я еще подожду, погляжу, что он будет делать дальше, – говорил себе Администратор. – Поймать нужный момент – вот что сейчас главное». 16 – Величество ушел, – говорит парнишка и потрясенно добавляет: – В жизни не видел, чтобы он с кем-нибудь гулял… Я отворачиваюсь к окошку: не хочу показывать пацану, что не помню его имени. С места, где я сижу, на острой грани между тьмой и ярким светом, мне хорошо видна та часть базара, вон там, у изгиба стены стадиона, – где я уложил этого самого парнишку бараньей ногой, которую взял с прилавка Лума; как давно это было, полжизни назад. – А Паллас? – Никто не знает, где она, Барон. Мы с Томми пошли туда, а там никого нет. Мы ждали и все такое; Томми и сейчас там, но никто не появился. Я поворачиваюсь к Таланн, которая сидит на полу, возле тюфяка с Ламораком, но она отвечает мне лишь раздраженным пожатием плеч: – Это единственное место, которое я знаю. Что я могу поделать? Разумеется, ничего. Удивительно, что она смогла извлечь из своей памяти хотя бы одно место встречи, вопреки всепроникающему действию чертова заклятия. Вообще, с тех пор как я объяснил ей, что именно сделала Паллас, она все время дергается, будто злится. Но я ее не виню. – Ага, – поддакивает парень, – никто ее не видел после вчерашнего побоища. – А ты ее видел? – Что-то у меня в груди как будто разжимается, и мне становится легче дышать. Я хрипло спрашиваю: – Как она? В порядке? Как она выглядела? Он ухмыляется мне в ответ: – Да нормально она выглядела, не считая того, что половина чертовых Серых Котов неслась за ней вдогонку по улице. Вот тут-то и началось побоище. Славно мы их закидали говном. – Каким еще говном? – Ой, а я думал, ты знаешь, Барон. И он начинает сагу о том, как Паллас сражалась с Серыми Котами в Промышленном парке; послушать его, так подумаешь, что она там все в клочки разнесла, пока удирала от Котов в Крольчатники, и что да, он лично был там, с радостью ответил на ее призыв и собственноручно запустил первый влажный ком говна, который расквасил нос самому Графу Берну. Пацан так точно подражает мимике Берна, когда тот впал в ярость от такого оскорбления, что я против воли начинаю хохотать; рассказанная парнем история заставляет меня потеплеть к нему, я думаю: «Как жаль, что я сам там не был, сколько я пропустил». Он, видя мою реакцию, повторяет рассказ снова и снова, каждый раз прибавляя все новые детали, так что мне наконец приходится его остановить. В конце концов, даже мысль о том, как Берн получил хороший заряд дерьма прямо в морду, перестает быть такой уж забавной… если ее повторить сотню раз. Я смеюсь искренне, и все же вместе со смехом ко мне приходит одна мыслишка, неприятная, как тычок пальцем в ребра, призрак кинжального удара: а чего это она так хорошо без меня справляется? Наверное, где-то в глубине души я все же лелею надежду, что без меня она ничего не сможет сделать, что она нуждается во мне больше, чем сама готова признать. Может, я даже завидую тому, что, оказавшись один на один с Берном, который едва не убил меня на днях, и Ма’элКотом, который может раздавить меня, как муху, она выстояла и даже добилась своего. То есть она свободна и действует, так что беглецы, которых она покрывает, тоже живы и прячутся где-нибудь. И если бы не странный побочный эффект того заклятия, то мне бы и делать здесь было нечего. – Ты знаешь, куда она могла завести Берна с Котами? – спрашиваю я. – И что она вообще делала в Промышленном парке? Он пожимает плечами: – Не-а. Хотя, кажись, кто-то мне чё-то говорил… не, не помню. А это что, важно? – Да нет. Спасибо тебе, парень. Не в службу, а в дружбу: спустись вниз и пригляди там за величеством. Парень сильно ударяет себя кулаком в кольчужную грудь в идиотском салюте, который придумали себе Подданные и который так любят демонстрировать при каждом удобном случае, закашливается от удара, потом гремит мечом: проверяет, хорошо ли клинок ходит в ножнах. Потом, исчерпав все поводы для того, чтобы торчать у меня на глазах, он поворачивается на пятках, неуклюже имитируя военный поворот «кругом», и поспешно выходит из комнаты. Я слышу, как он топает по рассохшемуся, пораженному сухой гнилью деревянному полу, и вспоминаю, как это – быть таким юным. Безнадежно – моя юность осталась так далеко позади, как будто с тех пор я прожил несколько жизней. Я возвращаюсь к наблюдательному пункту у окна. Тем временем у стадиона появился целый взвод регулярной тяжелой пехоты: солдаты обливаются потом под кирасами и, злые как собаки, бросаются на каждого встречного-поперечного, хватают прохожих, задают им какие-то вопросы, а то и затрещины отвешивают. Откуда-то с запада на солнце наплывает большое облако, значит скоро опять будет дождь. То-то солдатикам повезло – сначала испеклись на солнце в своих кирасах и потому были злые, теперь промокнут и замерзнут и тоже будут злыми, хотя и по другой причине; зато под рукой бесконечный запас Простолюдинов, на которых можно беспрепятственно срывать зло: мечта любого служаки. – Хотя кое-что я помню, – вдруг начинает Таланн, так медленно и равнодушно, что, я думаю, часа два репетировала интонацию, прежде чем сказать. – О Паллас. Несмотря на заклятие этого, как-его-там. Я помню, как она сблизилась со всеми нами и как заботилась о каждом из нас, особенно о Ламораке. Мне случалось получать хорошие удары под дых, в том числе от Профессионалов. Однажды я даже от самого Джерзи Купцщхина огреб, а он был тогда чемпионом мира в тяжелом весе. Так вот, ответственно заявляю: тогда мне не было так больно. Да есть ли на свете хоть один человек, который еще о них не знает? Я долго не отвечаю, смотрю на Ламорака, на его лицо, такое красивое и мужественное, прямо как у серфера, даже несмотря на все синяки и ушибы. Все его тело укрыто тряпками, а вот лицо на виду, и я наблюдаю, как подергиваются под опущенными веками его глаза; вот он стонет и мечется во сне, и я думаю: «Уж не Театр ли Истины ему снится? Надеюсь, что так». – Да, – говорю я. – Она такая и есть. Заботливая. – И она будет очень-очень, ну просто очень благодарна тебе за все, что ты сделал. – Она подается ко мне. – Особенно за Ламорака.