– Так от него есть защита? – вдруг вмешивается в разговор Ламорак с таким видом, будто ему и правда очень интересно, но он почему-то предпочитает выдать свой интерес за простое любопытство. – И какая же? – Серебряные сетки, под которыми Коннос прятался сам и прятал свою семью, – отвечает ему Паллас. – Помнишь, прямо перед тем, как… – Я помню, – с нажимом говорю я. – И знаешь что? Это уже не новинка. Ма’элКот уже вовсю пользуется этим способом. Гребаный Аркадейл пытал Ламорака в костюме из такой сетки. Расскажи ей. Он бледнеет и смотрит на нее пристыженно, – наверное, ему не очень-то приятно вспоминать о Театре Истины. – Это правда, – говорит он. – Как я ни бился, ни одно мое заклинание не могло сквозь нее проникнуть. Паллас мрачно кивает и ненадолго задумывается. – Ничего удивительного. Коннос ведь выполнял иногда заказы правительства. Горло у меня горит так, словно я глотнул кислоты. – Но ты все равно продолжаешь настаивать. – Они еще не нащупали связь между этими двумя явлениями, – говорит Паллас. – они пока не поняли, что сетка может помочь им искать Шута Саймона. Через день-другой они, конечно, и это поймут. Но мне-то нужно всего двадцать четыре часа. Так что стоит рискнуть. – Ты что, сдурела? – Токали… – начинает она. – Да срать я хотел на твоих токали! – Вот именно. Иного я от тебя и не ожидала. В этом и есть проблема. Жжение в горле разрешается нечленораздельным рыком. – Чер-рт! Черт, черт, черт! Я делаю круг по разрушенному полу и, справившись со своим норовом, возвращаюсь к ней. Можно продолжать разговор. – Ламорак, ну хоть ты ей скажи. Все, что исходит от меня, она воспринимает в штыки, о чем бы ни шла речь. – Кейн, ты и сам знаешь, что это неправда. Это просто ребячество с твоей стороны, – говорит Паллас, а Ламорак морщится так, словно, задумавшись ненароком слишком сильно, надорвал свою красивую головку. – Кейн, я… э-э-э… – начинает он медленно и тихо. – Прости меня, но тут я соглашусь с Паллас. – Что? – У нее есть право следовать велению своего сердца, разве нет? – заявляет этот образец добродетели, и они с Паллас обмениваются такими умильными щенячьими взглядами, что мне немедленно хочется отшлепать их обоих. – Я на ее стороне, и я помогу ей, чего бы мне это ни стоило. Очень медленно я опускаюсь на пол: боюсь, что голова моя не выдержит и лопнет, если я буду двигаться слишком резко. Из желудка поднимается волна горечи. Невероятно. Просто невероятно: после всего, что я сделал, через что прошел, я все же теряю ее. Ведь я знаю, я вижу, я чувствую это нутром – другого шанса у нее не будет. Черт с ним, с Ламораком, черт с их романом – это я выдержу, перенесу, привыкну, лишь бы она жила где-то и была счастлива. Я справлюсь. Но вот чего я не вынесу, так это сознания того, что ее больше нет в мире, что ее жизнь погасла, как фитилек свечи на ветру, что я никогда больше не увижу ее, не коснусь ее, не поглажу по непокорным волосам, не смогу ощутить тонкий аромат ее кожи – никогда. Паллас спрашивает: – Это портит тебе Приключение, да? – Тон у нее подозрительный, как раньше. Я поднимаю голову и гляжу ей прямо в глаза: – Не понял. – Чего уж тут не понять. Ты же из-за этого так расстроился? – говорит она, тыча в меня пальцем. – Тебя послали, чтобы ты спас меня, а я не хочу, чтобы меня спасали, и это уменьшает твой процент от прибыли. Я сижу тихо, пытаясь найти хотя бы уголек того гнева, который должны были воспламенить во мне ее жестокие слова, но ничего не нахожу. В моей груди пустыня, остывшее пепелище и горькое чувство поражения. – Паллас, ты можешь мне верить или нет, дело твое, – с трудом ворочая языком, отвечаю я. – Но меня послали сюда не затем, чтобы я спасал тебя. Мне всего лишь разрешили спасти тебя, но только заодно, в свободное от основного задания время. А так им скорее выгодно, чтобы ты умерла, – история от этого только выиграет, в ней добавится драматизма. Паллас отодвигается от Ламорака. Что-то в моем тоне зацепило ее, она знает, что я кто угодно, но только не враль. И она садится так, чтобы он не мог дотянуться до нее рукой, и замирает, сдвинув брови. – Объясни, – просит она почти шепотом. Я пожимаю плечом и встряхиваю головой: – Ты никогда не спрашивала себя… никогда не задавалась вопросом, почему тебе позволяют бороться здесь с правительством, которое в общих чертах очень похоже на наше? Она смотрит на меня озадаченно: – Но я не борюсь с правительством. Я всего лишь пытаюсь спасти нескольких человек от смерти. – Ты мешаешь Ма’элКоту, выставляешь его на посмешище. Его власть над элитой держится почти исключительно на их страхе перед его всемогуществом. И тут приходишь ты, и оказывается, что он при всем своем могуществе не может тебя поймать. Она встревоженно хмурится: – Но я не хочу свергать Ма’элКота. Если на то пошло, он прав… – Ее рот изгибается в жалком подобии улыбки. – Актири действительно представляют величайшую опасность для его Империи. Просто он поймал не ту Актири, вот и все. Я медленно качаю головой и не могу сдержать горькой усмешки: – Если бы ты знала, как ты сейчас права. – Не понимаю, – говорит она, озадаченно сведя брови. Но вот непонимание в ее глазах уступает место сомнению, затем удивлению и, наконец, беспримесному ужасу. Одними губами она спрашивает: – Ты? Дурак, дурак, черт побери, какой же я дурак! Как я мог забыть, что она такая умная? Опровержения, протесты, отрицания бурей проносятся у меня в голове, но не успевают сорваться с губ: Паллас протягивает ко мне руку, ее ладонь, сухая и теплая, ложится мне на запястье, и это прикосновение проходит через меня, как электрический разряд, перехватывая мне горло, останавливая дыхание и даже сердце. – Кейн… – шепчет она. – Господи, Кейн, скажи мне, что я ошиблась, что ты имел в виду совсем не это. – Таков договор, – несчастным голосом говорю я. – Я обещал это сделать, а за это мне разрешили прийти сюда и попытаться спасти тебя. Она сидит передо мной, оглушенная, ослепшая от ужаса, потрясенная до глубины души. – Вторая Война за Престол… и это еще в самом лучшем случае; это если ты не погибнешь страшной смертью, а шансы на это исчезающе малы… Кейн, я этого не стою… Набравшись храбрости, я кладу руку поверх ее ладони и сжимаю ее: – Стоишь. Ты стоишь всего на свете. Я вижу в ее глазах слезы, и мне хочется найти такие слова, чтобы она поняла, как она бесконечно дорога мне, но она тут же мотает головой, стряхивая слезы, отказываясь слышать меня, понимать, отказываясь от собственной ценности и жизни. – Это последний шанс, здесь либо пан, либо пропал, либо жизнь, либо смерть, – говорю я. – Я боролся… я пытаюсь оставить позади всю эту часть моей жизни, но они не дают мне… – Надо было раньше, – шепчет она. – Теперь они никогда тебя не отпустят. Ламорак уже давно переводит взгляд с нее на меня и обратно, и тут электрическая искра понимания наконец прошибает ту кашу у него в голове, которую он ошибочно принимает за мозг. – Ты подписал контракт на Ма’элКота? – выпучив глаза, выдыхает он. – Забодай меня коза… У тебя же нет шансов! Конечно, он прав. Я и сам так думаю, но слова не идут у меня с языка, потому что только что, вот прямо сейчас, глядя на его избитое лицо с синяками и кровоподтеками, я ощутил, как в голове у меня точно лопнула ледяная корка, сковывавшая мой мозг. Сверкающие осколки посыпались с тихим звоном и холодят мне спину, так что по ней бегут мурашки, а волоски на руках встают дыбом. Но осколки уже не лежат на месте, а складываются в совсем новую картину, о которой я даже не думал до сих пор, и каждый кусок встает на свое место с тихим «клик», как будто язычок ходит в хорошо смазанном замке. Забодай меня коза – многие говорят так, когда испытывают разочарование, гнев или сильное удивление, но дело в том, что именно такую фразу я слышал совсем недавно. От Берна. «Клик». Я слышу голос величества, он говорит: «Кто-то ее сдал…» И снова «клик», на этот раз увереннее, громче. Второй «клик» приходит из воспоминаний Паллас, которые я разделил с ней: Ламорак у окна, солнце подсвечивает его безупречный профиль, пока он зажигает огонек, чтобы закурить. Заклинание простенькое, незначительное, но его силы как раз хватает на то, чтобы подать кому-то снаружи знак. И его слова потом: «Пожалуйста, поверь – я не хотел, чтобы так случилось. Прости меня, Паллас. И вот чем приходится платить». И наконец последний, важнейший фрагмент встает на свое место, и не с тихим «клик», как все остальные, а со страшным тяжелым стуком, с каким, наверное, падал когда-то нож гильотины. Сам Ма’элКот рокочет из глубины моего живота: «Я обнаружил, что два агента, независимо друг от друга идущие к одной цели, достигают ее быстрее, чем один, – их подгоняет соперничество». Тр-рах.