Я поднимаю глаза на этого мертвеца и говорю: – Ты. Это ты. Он каменеет. В моих глазах он явственно видит свою смерть, но не понимает почему. – Кейн… э-э-э… Кейн? – мямлит он. – Паллас, в чем?.. Она повисает у меня на руках, но я высвобождаюсь и встаю. Ее слова долетают до меня из несказанной дали: – Кейн? Что-то не так? Но ее голос заглушает ураган, который ревет посреди пропасти, вдруг раскрывшейся в самой сердцевине моей души; его рев заполняет мою голову, рвется наружу, пока весь мир вокруг меня не наполняется ненавистью. Я делаю к Ламораку шаг, одновременно пытаясь найти голос, чтобы объяснить Паллас, в чем дело. Я должен сказать Паллас… – Это Ламорак. Я не узнаю свой голос: во рту у меня точно мелют каменные жернова – бесстрастно, размеренно. Никакой крик, визг, вопль и даже стон гнева не в состоянии передать, что я чувствую сейчас. Этот вихрь у меня в голове как будто выдул из меня способность словами выражать свои мысли. – Это он. Это же он… Вдруг многоцветное прозрачное сияние окружает лицо Ламорака, и бревно, на котором он сидит, и фонарь, и стены, и Паллас, которая в страхе тянет ко мне обе руки. Я прыгаю к ней, чтобы коснуться и замкнуть между нами цепь, но моя отчаянная попытка утащить ее с собой ничем не заканчивается, мои протянутые руки проходят сквозь ее ставшую бестелесной грудь, а я, захлебываясь от рвоты, падаю на Трансферную платформу в Кавее, просмотровом зале Студии Сан-Франциско. Один. 23 Я стою на четвереньках, вцепившись пальцами в бесшовный черный пластик, прохладный и гладкий. Меня трясет так, что я не могу встать, но, поднимая голову все выше и выше, я скольжу глазами по рядам первоочередников, безликих под пустыми пластиковыми масками индукционных шлемов, пока мой взгляд не упирается в зеркальный блеск панелей зала техподдержки. Я в агонии, но здесь, на Земле, где меня не душит, не затыкает мне рот проклятый контракт, я наконец выговариваю имя. Ничего другого не идет у меня с языка. – Коль… 24 – …берг, – заканчивает Хари, и его охватывает то чувство невыразимой утраты, которое приходит к нему всякий раз, когда Приключение обрывается и он оказывается на Трансферной платформе в Кавее, совсем один, не связанный узами единства ощущений с миллионами. Но это знакомое чувство, и оно проходит без следа, канув в океан его бессильной ярости, его бушующей злости, которая, не находя себе иного выхода, обращается против самого Хари и грызет его сердце. Так близко – он был так близко. Если бы он не отходил от нее там, во время разговора, если бы не шагнул к Ламораку, если бы он оказался на секунду быстрее, если бы колено не подвело его… Она была бы здесь, рядом с ним, сейчас. Она была бы спасена. Он знал, и от этого ему было особенно горько: несколько мгновений назад он держал ее жизнь в своих руках, но упустил, выронил. Первое время он не мог думать, почти ничего не видел и не ощущал, кроме привкуса пепла во рту и ошеломляющего чувства провала. Все его раны, старые и новые, напомнили о себе, пока он с трудом поднимался на ноги: ныл огромный синяк на плече, оставленный хваткой Берна, горело распухшее колено, рваная рана трапециевидной мышцы запускала огненные щупальца лихорадки в шею, ломило новый тугой шрам залеченного разрыва на внутренней стороне бедра, саднили бесчисленные кровоподтеки, шишки и синяки от падений, прыжков и ударов окованными железом дубинками. Но не они лишали его сил и возможности дышать, выжимая воздух из легких, а горечь потери, которая пронзила ему сердце, как невидимый кинжал, заставляя его содрогаться с каждым толчком. Но постепенно сквозь дымку боли, застлавшую его мозги, начали проступать вопросы. Как он здесь оказался? Почему его отозвали? Что, черт возьми, происходит? Актеров никогда не выдергивают из середины Приключения, вообще никогда. Кольбергу пришлось запросить специального разрешения у гребаного Совета недобитков-управляющих, чтобы выдернуть его прямо из середины «Слуги Империи», – так чем он оправдает свою выходку теперь? Зачем было вообще отправлять его туда, если ему с самого начала никто не собирался позволить победить? Он снова посмотрел на огромное зеркальное стекло отдела технической поддержки и развел руки. Ему хотелось, кричать, орать, выплеснуть свой протест в диких звуках, но с губ сорвался лишь хриплый шепот: – За что ты так со мной? 25 Технари сидели на своих местах и наблюдали за происходящим молча, вытаращив глаза. Никому не хватало смелости возразить, высказать вслух то, что вертелось у каждого на языке, задать вопросы. – Это, – отчетливо произнес Кольберг, – была неисправность в работе оборудования. Я ясно выразился? Техническая неисправность. Вы знаете, что вам надо делать. За работу. Комната техподдержки постепенно стала оживать, когда сначала один техник, потом другой, а потом и все сразу принялись закрывать механизм Трансфера и выводить первоочередников из канала сенсорной связи. Артуро Кольберг прижал к пухлой груди кулак, который он едва не разбил о кнопку экстренного извлечения. Становилось все тяжелее переносить недосып, амфетамины лишь маскировали хроническую усталость, результат непрерывного нервного напряжения этих трех дней и особенно последних двадцати четырех часов, которые прошли с тех пор, как Кейн вернулся онлайн. После успешного завершения живой трансляции Кольберг немного успокоился, пригрелся в своем кресле и задремал – даже наркотик не помешал ему погрузиться в неглубокий сон, из которого его вырвала фраза Кейна о «правительстве, так похожем на наше». Героическим усилием воли разогнав туман в голове, Кольберг, не веря своим ушам, прислушивался к разговору, который шел онлайн, коря себя за невнимательность и ротозейство. Сколько он пропустил, сколько позволил ему наболтать лишнего. Когда ужас наконец вывел его из привычного инертного состояния и он хлопнул по кнопке, было уже поздно. И хотя у Кольберга были все основания для торжества, пусть мелочного, но все же, – наконец-то он достал этого ублюдка Кейна, а вместе с ним Майклсона, показал обоим, кто тут хозяин, – но вместо этого он чувствовал вкус пепла во рту и болезненные спазмы в желудке. «Он знает. Кейн все знает». Кольберг как раз глянул в окно, когда увидел Майклсона, тот стоял на платформе и смотрел прямо на него. «Черт, этого же не может быть. Стекло с той стороны зеркальное, он меня не видит. Да и вообще, откуда ему знать, что я здесь?» Кто-то из технарей за его спиной негромко и протяжно свистнул: – Да он, похоже, сердится. Второй усмехнулся ему в ответ: – Да уж, никто бы не хотел, чтобы на него глядели так, как он сейчас глядит. Кольберг выдохнул через нос и нашарил кнопку соединения с отделом охраны: – Это Кольберг. Команду для подавления мятежей в Кавею, быстро. В полной экипировке. Вот почему Актеров никогда не выдергивали назад на середине Приключения: что бы ни чувствовал сейчас Кейн, любые его эмоции передавались всем первоочередникам без исключения. Даже транквилизаторы, которые им вкалывали через систему нейрохимического ввода просмотровых кресел, не могли полностью исключить возможность мятежа. А что до Майклсона, то ему как раз никаких транквилизаторов не давали. Едва Кольберг успел отдать команду, как Майклсон встал и начал медленно и осторожно спускаться по длинной лестнице сбоку от черного зиккурата Трансферной платформы. Поджав губы, Кольберг начал ритмично постукивать пальцами рук друг о друга: указательные, средние, безымянные, мизинцы, маниакально следя за слышимым лишь ему четырехтактным ритмом. Надо что-то сказать, а лучше сделать, чтобы удержать Майклсона на платформе хотя бы на две минуты, до тех пор пока не прибудут спецназовцы в красной, словно кардинальская мантия, форме, вооруженные липкой пеной и энергетическими винтовками, заряженными гелевыми пулями. Он переключил микрофон на наружную громкость, и по Кавее прокатился его усиленный техникой голос: – Майклсон? Э-э-э… Кейн? Пожалуйста, оставайся на платформе. Произошла техническая ошибка. Мы уже работаем над ее исправлением. Возможно, мы немедленно отправим тебя назад. Так, с него достаточно; пора заняться насущными проблемами. Прежде всего надо найти способ умаслить председателей других студий; звонки со всего мира обрушатся на него с минуты на минуту, коллеги будут вопить, ругаться и всевозможными способами выражать свое недовольство неожиданно прерванным Приключением Кейна. Но и это еще не самая большая его проблема. Кольберг ждал – вернее, с ужасом предвидел – скорый звонок от Совета управляющих. И вот тут ему придется попотеть. При одной мысли о пустом экране и неестественных модуляциях обработанного цифрой голоса его желудок завязывался узлом, который подкатывал прямо ему к горлу. Нет, надо во что бы то ни стало вернуть себе ту уверенность, даже возбуждение, которое владело им во время живого эфира; однако, похоже, теперь у него наступила реакция, и если тогда он летал, то теперь камнем рухнул с высоты вниз. Трясущимися пальцами он открыл коробочку и выковырял из упаковки очередную капсулу. Отвернувшись, чтобы никто не видел, как он это делает, Кольберг заглотил ее всухую. – Э-э-э… Стратор? – раздался у него за спиной нерешительный голос. – Может, вам лучше взглянуть. – Мне некогда… – начал было Кольберг, но его раздраженный голос тут же прервался, а во рту стало сухо, когда он все же посмотрел туда, куда показывал техник. Далеко внизу, в Кавее, Майклсон бежал по пологому склону центрального прохода к двери. Так, похоже, назревает проблема. Но Кольбергу платили именно за то, что он решал любые проблемы, и быстро. Вот и теперь, потратив на принятие решения не более секунды, он протянул руку к переговорному устройству и вызвал отдел охраны: