– Кажется, я ясно выразился… – Томми сказал мне, что вчера Коты ранили Паллас и забрали ее с собой. Она жива? – Откуда мне знать? – Брось притворяться, величество. Мы оба понимаем откуда. Хочешь, скажу? Мгновение он колеблется, а я гадаю, решит ли он, что довольно меня терпел, и отдаст ли приказ перерезать мне глотку. Но он отводит глаза: – Да жива она, жива. Так-так, ха. Дышать уже стало легче, и груда прожитых дней, гнущая меня к земле, потеряла часть своей тяжести. Остается решить, как быть дальше. – Что ты делаешь для ее спасения? Он смотрит на меня ошарашенно, так, словно мысль о спасении Шанны даже не приходила ему в голову. И где, спрашивается, ее Заклинание? Неужели стерлось? – Ну, я… э-э-э… то есть болтают, что Ма’элКот держит ее у себя и сам допрашивает… Я позволяю пламени, которое ревет у меня в груди, как в топке, слегка подогреть мой голос. – А ты, сукин сын, значит, решил закидать дерьмом меня, вместо того чтобы спасать Шанну? Да что с тобой такое? Кстати, хороший вопрос… Не важно, стерлось то Заклинание или нет, величество все равно ведет себя как-то не так. Он ведь реалист, прагматик, который обычно шагу не ступит, не прикинув раз сто все его последствия. К тому же он давно меня знает. Он знает, что я скорее отпилю себе яйца тупым ножом, чем стану делать то, в чем он меня обвиняет. И тут в сплошной кости, которую я использую за неимением мозгов, наступает озарение: если величество так хочет получить ответы на свои вопросы, то почему он не заставит Ламорака применить ко мне заклятие Доминирования, чтобы не мытьем, так катаньем узнать то, что ему нужно? Ламорак снова начинает двигать губами. Я читаю по ним два слова: «доверие» и «дело». Величество говорит: – Сначала утрясем между нами это дело, а уж потом поговорим о доверии. Вот ведь чертов сукин сын, а… Зато теперь все ясно. Все встало на свои места. Ламорак не применил ко мне заклятие потому, что он не может колдовать на два фронта сразу. Вот тебе и голос разума. Да, решать любые проблемы кулаками, наверное, не лучший способ… Но иногда применение силы не просто напрашивается, но при разумном ее дозировании существенно улучшает ситуацию. Величество сказал что-то еще, но я пропустил его слова и не знаю, почему теперь все смотрят на меня так, словно ждут ответа. Я качаю головой: – Извини, я отвлекся… Что ты там говорил? – Я сказал… – начинает он, но я опять пропускаю все мимо ушей. Как только все головы поворачиваются к нему, я с размаху въезжаю пяткой в скулу ближайшего ко мне Подданного справа. Кость под моей ногой поддается с треском, раненый взлетает в воздух и приземляется на соседа. Вместе они валятся на песок. Так, значит, осталось десять. Чтобы удрать с арены, мне не обязательно валить всех. Полсекунды никто не двигается – все соображают, что я только что сделал. Первым в себя приходит Томми, но у него единственного в руках нет меча. Он шарит у себя на поясе, ища рукоятку, когда я подскакиваю к нему и хватаю за запястье. Резкий поворот одной рукой и сильный удар другой довершают дело: перелом предплечья. Конечно, ломать локоть проще, но Томми хороший парень, и я не хочу оставлять его калекой. Он воет, когда осколки кости пропарывают ему мясо, и падает на колени. Я переношу тяжесть тела на другую ногу, подхватываю его рукой за подмышку и делаю такое движение, как теннисист, который отбивает удар слева. Томми падает на другого парня, прямо напротив меня, забрызгивая его своей кровью. Оба летят на землю – не разберешь, где чьи руки и ноги. Остальные нападать не торопятся. Даже приближаться ко мне и то не спешат – оно и понятно. Зато я пользуюсь их замешательством и бросаюсь бежать со всех ног. Перескочив через Томми и его соседа, я несусь прямо к королевскому помосту. На бегу раненое правое колено дает о себе знать, а у самой стены, когда мне надо прыгнуть, оно подгибается. Я едва успеваю сгруппироваться так, чтобы не врезаться башкой в стену, иначе неминуемо оставил бы на ней все свои мозги. Но удар все же получается что надо, а на вторую попытку уже нет времени: парни опомнились и догоняют. Первый так разогнался, что не успевает затормозить, когда я разворачиваюсь, бросаюсь к нему, делаю ему подсечку ногой, а когда он падает, въезжаю ему кулаком в основание шеи. Он врезается головой в исполосованную старыми шрамами стену и валится на колени. Остальные рассыпаются полукругом: думают напасть со всех сторон сразу. Треснувшийся о стену мотает головой. Он стоит на четвереньках, и я использую его как скамью: вскакиваю ему на спину и, прежде чем он успевает что-нибудь сообразить, подпрыгиваю. Двух футов высоты, которые дает мне его тело, хватает, чтобы я зацепился за край стены и подтянулся наверх. – Держите его, убейте его! Ламорак так вопит, что от звуков его испуганного голоса во мне закипает кровь. Я прыгаю и приземляюсь на ноги. Вокруг меня скамьи нижнего яруса, а передо мной – Деофад с занесенным мечом, его зачарованный клинок Лютен светится, как полоса раскаленной добела стали в кузнице. Но у меня нет никакого желания выяснять отношения с этим упрямым старым ублюдком, и я кувырком откатываюсь в сторону, а клинок высекает искры из камня там, где я только что стоял. Пока дед возится с ним, я вскакиваю и во весь дух чешу туда, где засели величество с Ламораком. Король по глупости решает встретить меня лично; он, как обычно, безоружен, и, если бы Ламорак не подчинил себе сейчас его волю, ему и в голову не пришло бы нападать на меня с голыми руками. Я даю ему подбежать, а когда он уже совсем рядом, слегка сгибаю колени и опускаю плечи так, чтобы они пришлись ему под ребра. Инерция его движения тут же перебрасывает его через меня. Величество кувырком летит по ступеням вниз, а я бегу дальше. Пока они с Деофадом копошатся, поднимая друг друга на ноги, я достигаю цели. Ламорак бледен, как поганка. – Кейн… – шепчет он, глядя на меня так, словно между нами не меньше тысячи футов. Ясно, входит в мыслевзор. – Не… – Заткнись! Правым хуком я бью ему в ухо, точнее, в челюстной сустав и слышу, как он хрустит под моим кулаком. Звук приносит мне чувство глубокого удовлетворения. – Не покидай меня, Ламорак. – Ухватив его за грудки, я сильно встряхиваю его, мешая сосредоточиться. – Я еще с тобой не закончил. А ну, попробуй поколдовать. Давай пробуй. Ламорак вскидывает руки, защищая голову от удара, и отворачивается, чтобы не видеть летящего к нему кулака. – Нет… – мямлит он быстро немеющим ртом. – Повалуфта… чевт, ты фломал мне челюфть. Я уже заношу кулак для следующего удара, но все же заставляю себя медленно сосчитать до десяти: а вдруг найдется хоть одна причина, по которой я должен оставить его в живых. На счете «восемь» за моей спиной раздается грозный вопль: – Кейн, стой! Всем стоять! Никому не двигаться, мать вашу! – Это орет величество. В наступившей тишине я внимательно вглядываюсь в Ламорака: если он опять начнет колдовать, я его вырублю. Внизу тихо чертыхаются люди, поднимаясь на ноги и оценивая тяжесть своих увечий. Ламорак обеими руками держит сломанную челюсть и отворачивает от меня лицо. Прямо за моим плечом раздается негромкий голос величества: – Может, хоть ты мне объяснишь, что это сейчас было? Ламорак косится на меня, но, испугавшись, тут же отворачивается. Я шепотом спрашиваю у величества: – А что ты помнишь? – Да все я помню, Кейн, все. И что я говорил, и что делал, и как не мог остановиться. И как мне казалось правильным то, что я делал. Жуть, да и только. Величество обходит меня, садится на скамью возле Ламорака и с агрессивным вниманием заглядывает ему в глаза. – Одолжи-ка мне ножичек, Кейн, да побольше. Я отрицательно мотаю головой: я принял решение. Правда, оно основано на предчувствии, необъяснимом и иррациональном, но очень сильном. – Пусть живет. – Ага, конечно. – Прошу тебя. Считай это личным одолжением. – Чего-то я тут не догоняю, – говорит величество. – Я думал, вы с ним друзья. С чего это он решил тебе такую подлянку кинуть? И почему ты терпишь? Я гляжу на Ламорака сверху вниз, а он на меня снизу вверх. Слегка приподняв бровь, я едва заметно киваю на величество, словно спрашиваю: «Сказать ему или нет?» Ламорак отвечает мне молящим взглядом, и я с деланым безразличием пожимаю плечами. – Помнишь, у нас был долгий разговор в ту ночь? – медленно начинаю я. – Паллас сказала, что вернется ко мне. Он плохо это принял. – Да уж понятно. Ламорак выпучивает глаза – он явно не ждал такого поворота. – Ты… – брызжет он слюной. – Врешь! Ты все врешь! Он, он…