Берн презрительно фыркнул. На Кейна пахнуло мясом. – Держись от двери подальше, тебе говорю. Кейн чуть подался в сторону, чтобы видеть дверь из-за плеча Берна. – От какой, от той, что ли? Искоса он бросил насмешливый взгляд на Тоа-Сителя, потом протянул руку и легко постучал по груди Герцога двумя пальцами: – Эй, Тоа-Ситель, помнишь, ты недавно говорил мне, что никогда не подойдешь ко мне на расстояние вытянутой руки? Герцог ощутимо напрягся – он вспомнил скоропостижную смерть Крила в Монастырском посольстве. Этой секунды Кейну хватило, чтобы оттолкнуть его на расстояние вытянутой руки в сторону и проскользнуть между ним и Берном к двери. Подбежав к двери, он обеими руками схватился за огромное кольцо Уробороса, поднял его, кряхтя от натуги… – Кейн, нет! – вскрикивает позади него Берн, и в его голосе Кейн слышит страх, причем такой искренний, что поневоле улыбается. Ухмыляясь, он оглядывается через плечо: Берн и Тоа-Ситель стоят там, где он их и оставил, оба бледные, и одинаковым жестом протягивают к нему руки, словно и хотят остановить его, и боятся, как бы он не отпустил кольцо. – Ты не знаешь… – говорит Тоа-Ситель хрипло, – ты не знаешь, что может быть внутри… – Черт, – со смехом отозвался Кейн. – Вы прямо как дети малые. Ладно, расслабьтесь, я не буду стучать. И он рванул на себя дверь. Внутри пахло кровью, человеческим дерьмом, которое неоднократно смывали соленой водой, а еще смолой – в жаровне тлели древесные угли. Покой был просторным и таким высоким, что стены и потолок отражали шелестящее эхо шагов Кейна, и все же, когда Ма’элКот поднялся ему навстречу, комната как будто съежилась, в ней, казалось, не осталось уголка, до которого Император не мог бы дотянуться рукой, если бы пожелал. – Кейн, входи. И закрой за собой дверь. Кейн пожал плечами и оглянулся назад. Берн и Тоа-Ситель смотрели ему вслед со смесью благоговения, смутной тревоги и глубокой подозрительности. Он подмигнул им и закрыл дверь. 13 Дверь за спиной Кейна захлопнулась, и комната загудела, словно гонг. Ма’элКот двинулся ему навстречу, устрашающий, как грозовая туча: – Я давно жду твоего возвращения. На нем была накидка из тонкой сетки, которая закрывала его тело с головы до ног, – так малыш, решив поиграть в привидения, накидывает простыню себе на голову; к нижнему краю сетки были приторочены четыре крупных черных камня неправильной формы – они блестели, как гриффинстоуны. Под сеткой на Императоре не было ничего, кроме коротких кожаных штанишек в обтяжку – точно такие же он надевал под одеяние для ритуала Перерождения. Пот блестел на его захватывающей дух мускулатуре, как у бодибилдера, когда тот намажется специальным гелем; его борода и распущенные волосы впитали в себя столько пота, что с них текло. – Мне нужны от тебя ответы, Кейн, – продолжал он без тени своего обычного, почти отеческого добродушия. Если бы далекий раскат грома содержал в себе слова, отчетливо произнесенные и разрезанные паузами на смысловые части, то именно с ним был бы сравним бесстрастный, но в то же время угрожающий голос Ма’элКота. – Паллас Рил – твоя любовница. И Паллас Рил – это Шут Саймон. – Император возвышался над Кейном, словно гора, грозящая камнепадом. Маска спокойствия на его лице дала трещину, когда жилы на его шее вздулись от напряжения. – Ты пожалеешь, что обманул Меня, Кейн. Но Кейн не слышал его угроз. Не мог слышать. За спиной Императора на пропитанной кровью глыбе песчаника размером со стол лежала хрупкая обнаженная женщина, в которой для Кейна были сосредоточены все надежды и все смыслы. Ее грудь была тиха. Ее раскрытые глаза безучастно смотрели на круг серовато-коричневого камня в потолке над ней. Связанные вместе руки были запрокинуты за голову, лодыжки тоже связаны, причем удерживавшие их веревки проходили через тяжелые железные кольца на полу. Ее драгоценное лицо покрывали синяки: их, а также мелких повреждений кожи было так много, что они почти сливались в одну большую рану. Кусок льняной ткани, некогда белоснежной, а теперь коричневой от запекшейся крови, местами еще влажно блестевшей темно-красным, стягивал ее грудь. Но взгляд Кейна сразу приковали ее глаза, о, эти глаза… Широко открытые, они не мигали и не видели, и Кейну было совершенно все равно, что сделает с ним Ма’элКот. Это мгновение, когда он стоял перед ней и не мог ни думать, ни дышать, длилось, как ему показалось, вечно. Даже сердце в нем замерло, жили одни глаза. И вдруг, когда ее грудь медленно-медленно приподнялась, а потом так же медленно опустилась, для Кейна настал новый день. Он сам задышал вместе с ней, и все в мире снова обрело для него смысл. – Но сначала, – сказал Ма’элКот, подойдя так близко, что Кейн почувствовал запах гнили в его дыхании, – Я хочу узнать, где ты был? Кейн встряхнулся. – А ты мне кто, мать, что ли? – ответил он насмешливо, как говорил с Берном. Его спасла быстрота реакции: рука Ма’элКота еще только начинала движение, а Кейн уже сгруппировался и нырнул, так что тяжелая длань лишь наподдала ему сзади напоследок, но от этого удара он полетел по полу кубарем. «Срань господня, – подумал он, откувыркавшись свое по металлическому полу и собираясь с мыслями, чтобы встать. – Кажется, у меня проблема…» Ма’элКот прыгнул на Кейна, как кот на мышь, и, набрав полные горсти его черной кожаной туники, оторвал от пола и затряс, как терьер трясет крысу, чтобы переломить ей хребет. Все раны Кейна до единой завопили от такого обращения, их агонизирующий хор как будто прочистил ему мозг. И он понял сразу несколько вещей. Во-первых, он умрет здесь и сейчас. Если Ма’элКот не получит ответа, который его удовлетворит, он забьет его здесь прямо голыми кулаками, а ответа у Кейна не было, точнее, он не мог его произнести. Во-вторых, Ма’элКот решил убивать его голыми руками не от ярости, а потому, что, пока он в этом сетчатом балахоне, ему недоступна магия. Ведь из такой же серебристой ткани был костюм Аркадейла в Театре Истины, и накидки, которые придумал Коннос, были точно такие. Значит, они отрезают его от Потока. Значит, вот как он узнал, кто такая Паллас и что она и Шут Саймон – одно лицо: серебряная сеть освободила его от заклятия Вечного Забвения. И наконец, в-третьих, и это главное: отрезанный от Силы, которая делает его тем, кто он есть, Ма’элКот уязвим. А значит, его можно убить. Прямо сейчас. И прямо здесь. У Кейна даже голова закружилась. Лучшего шанса у него не будет. Даже без ножей, которые отобрали у него Рыцари дворца, и несмотря на чисто физическую мощь гиганта Ма’элКота, который выше его на полтора фута и тяжелее примерно вдвое, у него, Кейна, все же есть вполне приличные шансы уложить этого полубога прямо здесь. Причем другого такого шанса у него точно не будет. Прямо сейчас. Тут Ма’элКот снова встряхнул его, да так, что комната запрыгала и завертелась у него перед глазами, и прямо ему в лицо крикнул: – Где? Отвечай Мне! Где ты пропадал? – Ладно, – сказал Кейн, – ладно… Ма’элКот перехватил его так, чтобы держать одной рукой, а вторую сложил в кулак размером с камень для катапульты. Кейн успел выставить вперед обе руки, чтобы они приняли на себя хотя бы часть сокрушительной силы удара. Кулак, который мог запросто сломать ему шею, только выбил искры из его глаз. Кровь из разбитого носа и губ быстро наполнила ему рот. – Ма’элКот, стой! – сказал Кейн так отчетливо, как только мог, учитывая поврежденный рот. – Ты же убьешь меня… и никогда не узнаешь… Ма’элКот держал Кейна так, что ноги у того болтались над полом; могучая грудная клетка Императора ходила ходуном, когда он то втягивал в себя воздух, то выпускал его сквозь зубы, сжатые так плотно, что красные пятна выступили от напряжения на лице. – Я доверял тебе, Кейн, – простонал он. – А Мое доверие дорогого стоит. Я добьюсь у тебя ответа или отниму у тебя жизнь. Кейн равнодушно встретил его яростный взгляд: – Поставь меня. Ма’элКот то бледнел, то краснел от злости. Жизнь Кейна долго висела на волоске, но Император все же уступил слабости многих блестящих умов – любопытству: ему необходимо было знать. Очень медленно, борясь со своим гневом, он опустил Кейна ногами на железный пол, потом еще медленнее разжал кулак, в котором держал куртку Кейна. – Говори же. Кейн притворился, что поправляет одежду, потом сделал вид, что надо вытереть кровь с губ; это дало ему около двух минут на то, чтобы обшарить Ма’элКота глазами в поисках места, куда ударить. В колено, не защищенное ничем, кроме тонкой кожи штанов? В выступающий пах? Или в нервный узел, называемый солнечным сплетением?.. Нет, бить надо в горло, прямо туда, где между канатами могучих мышц шеи едва виднеется хрящ. Удар должен быть стремительным и точным, рука прямой как копье, кулак твердым. Даже если горло не порвется, мышцы вокруг него сведет от удара, и он не сможет заорать. И тогда плоть будет против плоти, кость против кости, человек против человека; на таких условиях Кейн не позволит себе проиграть. И Ма’элКот умрет прямо перед алтарем, к которому он приковал Паллас Рил. И все же, балансируя между нападением и ненападением, зная, что, если он не сделает этого сейчас, Ма’элКот не даст ему другого шанса, глядя в отравленные яростью глаза огромного человека-бога, Кейн вдруг вспомнил строчку из «Гамлета», которую произносит принц, когда застает Клавдия за молитвой: «Он молится! Какой удобный миг…»[2] Образы понеслись один за другим: они дерутся, Ма’элКот умирает, он освобождает Паллас, распахивает дверь Железной комнаты и видит по ту сторону Берна и Тоа-Сителя – их он не сможет убить раньше, чем они поднимут тревогу и сюда нагрянут Рыцари дворца, охраняющие выход на лестницу. А Ма’элКот – это не Злая Ведьма Запада, и его слуги не будут прыгать от радости, приветствуя свое избавление, и не отпустят убийцу с миром. Императора любят. Его почитают. К тому же он чертовски хороший Император. «И один из немногих людей, которых я уважаю, – подумал Кейн, – и не просто уважаю, но восхищаюсь, а уж таких совсем мало». Хороший человек? Явно нет; но и сам Кейн отнюдь не был хорошим человеком, и знал это. И все же Ма’элКот лучше многих; он, по крайней мере, интеллектуально честен, прекрасно осознает собственную жестокость и никогда не забывает о благе своих Подданных… Ну хорошо, убью я его здесь и сейчас, а дальше что? Умрет Ма’элКот, умрет Кейн, умрет Паллас, может быть, Берн, может быть, Тоа-Ситель, еще сотни тысяч Подданных Империи могут умереть во Второй войне за Престол, которая обязательно разразится после убийства действующего Императора. Так кому же достанется победа?