— Мне — ничем, — ответила Сладислава. — А в мужья для Даны я его не хочу. — Отчего так? — Оттого, что хузарин. Вот те раз. Духарев был поражен. — Его отец — мой друг, — напомнил он. — И не однажды спасал мне жизнь. И сын — в отца. Данке он по сердцу, гнили в нем тоже нет! Я считаю: для Данки он будет хорошим мужем! — Ты — господин, — не поднимая глаз, произнесла Слада. — Будет так, как ты скажешь... Дрогнул ее голос, или показалось? Он быстро пересек горницу, обнял жену: — Нет, не так. Сколько лет с тобой живем, первый раз слышу, что тебе хузары не по нраву. Чем хузарин хуже угра, руса, ромея? — Тем, что он — не нашей веры! — твердо ответила Слада. — То есть, если его окрестить, то ты согласна? — Он не примет крещения, — не раздумывая, сказала Слада. — Почему ты так думаешь? — Не примет. Спроси его. — Ладно, — сказал Духарев. — Спрошу. А ты иди пока... Со своим гриднем он поговорит наедине. — Так ты ее любишь или нет? — сердито спросил Духарев. — Люблю. — А креститься не хочешь? — Не могу, батька-воевода. Йонах уперся, как бычок. А Серега-то думал: уговорить его принять крещение — пустяковое дело. — Это вера отцов моих, — заявил молодой хузарин. — Я в истинного Бога верую. Не пристало мне поклоняться одному из пророков... — Тут парень сообразил, что сблотнул лишнее: ведь его воевода как раз этому «пророку» и кланяется. Сообразил и умолк. — Ты говори, говори... — поощрил его Духарев. — Что там еще у тебя накипело? Но Йоках молчал. — Значит — не любишь, — констатировал Сергей. — Любил бы — не отказался б от нее. — Кабы не твоя она была дочь, воевода... Э-эх... — пробормотал Йонах. — И что было бы? — осведомился Духарев. — А то бы и было! — Йонах вскинул голову, глянул синими, как у отца, глазами в прищуренные глаза воеводы. — Дикое Поле — оно большое. Ищи ветра... — А у меня, значит, умыкнуть — не рискнешь? Неужели боишься? — Никого я не боюсь! — сердито бросил Йонах. — Я тебе клятву принес, батька! — Ладно, — сказал Сергей. — Не хотел я тебя обидеть, Йонаш. Но Данку против воли матери отдать — нехорошо будет. Однако и «нет» я тебе тоже не говорю. И одно обещаю: пока люб ты дочери моей, за другого ее тоже не отдам. А там уж как выйдет. Будет судьба к вам благосклонна — будете вместе. Нет — значит нет. Устраивает тебя такой ответ? — Нет! — честно ответил Йоках. — Но ведь другого не будет? — Не будет. — А встречаться нам можно? — Можно, — разрешил Духарев. — Знаю: честь ее и мою не запятнаешь. — Благодарю, батька! — Хузарин поклонился низко, в пояс. И вышел вон. Духарев вздохнул. Проблемы эти религиозные... Христиане, иудеи, язычники... Какая разница — какой веры человек? Лишь бы человеком был настоящим. А как бы он сам поступил на месте Йонаха? Пошел бы в иудеи ради любимой девушки? Тоже вряд ли. Но и не отступился бы тоже — это точно. Может, потому Сергей и решил дать парню шанс? Никто ведь не знает, как жизнь обернется. Одно ясно: Сладу Сергей тоже обижать не станет. Она ведь искренне верит, что Данка, выйдя за хузарина, навеки погубит душу. Так это или нет, кто знает? Но оплачивать счастье дочери горем матери — это не дело. Ох, уж эти религиозные проблемы! Хорошо хоть в Киеве всяких богумилов нет, и здешний, в основном языческий, народ к христианам относится благожелательно. Что, впрочем, неудивительно: ведь и великая княгиня христианкой была ревностной. Одних только церквей в Киеве и окрестностях построила не менее двух десятков... А княгиню народ уважал. Может, побольше даже, чем Святослава, который всё в походах да в походах... В иных киевских землях уже и забыли, как выглядит великий князь... Глава десятая, которая начинается с народного вече, а заканчивается укреплением вертикали власти Духарева разбудили шум на улице и звон била, зовущего народ киевский на вече. Духарев удивился. Вчерашним вечером Святослав и словом не обмолвился, что намерен созвать киевлян на «митинг». Вече — это вообще не в его правилах. Вече — это в Новгороде. Там народ любит погорлопанить да морды друг дружке побить, прежде чем определиться, что надо делать. А в Киеве — по-другому. Здесь рядом — Дикая Степь, Беда вихрем налетает — бакланить некогда. Тем более великий князь демократии не одобрял. Даже с собственной дружиной советовался крайне редко. Только — со старшиной; воеводами, боярами, князьями союзными. Духарев не обеспокоился. Ну звонят и звонят. Худого от киевлян не ждал. Шумят — и пусть им. Глаз не разлепляя, пошарил рукой... Слады рядом не было. Естественно. Супруга его вставала с петухами. А ныне и вовсе старалась прежде мужа подняться. И в близости отказывала под разными предлогами. А, ладно! Простит со временем. Било всё тарахтело. Вот настырное... Всё-таки хорошо дома... Духарев потянулся, зевнул, спустил ноги с ложа, гаркнул: — Эй, кто-нибудь! Квасу мне! Полминуты — и в опочивальне появилась девка-холопка с корчагой. Дышала тяжело: бегом бежала. «Хорошо Слада челядь вышколила», — одобрительно подумал Духарев, принимая корчагу. Пока пил, чувствовал на себе любопытный девкин взгляд, а как оторвался от корчаги — девка тут же потупилась. А ничего девка, сочная, такую бы... И тут же отвлекся, услыхав, как кто-то отчаянно забарабанил в ворота. Сунув корчагу девке, Духарев подошел к окну, выглянул и увидел, как в открывшуюся калитку влетел потрепанный, словно воробей после драки, монашек. — Матушка, матушка! — завопил он с ходу. — Спаси, матушка! «Это еще что за чучело?» — подумал Сергей. Эх, Сладка! Всеобщая утешительница... Сладислава появилась на крыльце. За ней — холоп с двумя мешками. — В овин неси, — сказала Сладислава холопу. И монашку: — Говори, что стряслось? — Беда, матушка! Ой, беда! — заголосил монашек. — Спаси, матушка! — монашек упал к ее ногам. — Церковь нашу жгут! — Что ты несешь? — сердито сказала Слада. — Ну-ка встань, говори толком! На подворье, привлеченные его воплями, выходили люди: любопытная челядь, несколько воеводиных гридней, из флигелька выбрался старый Рёрех... Младший сын Духарева Богослав выбежал из конюшни... Монашек вскинул голову (Духарев увидел, что под глазом у него наливается здоровенный фингал), всхлипнул громко. — Церковь жгут! — повторил он. — Нас бьют, Иерея насмерть убили! — Кто? Сверху Духарев не видел лица жены, но по голосу понял: поверила.