— Киевские люди... Сладислава ахнула. «А ведь действительно беда, — подумал Духарев. — Неужели бунт?» И опрометью, оттолкнув взвизгнувшую девку, бросился вниз. Сладино лицо — белее снега, Если бы не держал ее Сергей крепко, упала бы. — Я знала, знала... — шептала она. — Я знала, что так и будет... О, Господи... — Не бойся, дочка! — это проскрипел старый варяг. — Никто тебе зла не учинит. Мы не позволим! Это «мы» в устах старика-калеки звучало странно, однако ж было правдой. Не было в Киеве варяга, который не прислушался бы к слову Рёреха-ведуна. А варяги... «А варягов в городе нынче сотен пять, не более, — прикинул Духарев, — Остальные разъехались кто куда. Родичей повидать, вотчины проведать. А киевлян — тысячи, нет, десятки тысяч... Правда, и христиан среди них — не менее тысячи. Только здесь, на Горе, не менее пятнадцати дворов. Большинство, правда, в Вышгороде... Эх, жаль что со мной — только Велимова полусотня! Своих гридней тоже распустил: На побывку. Но ведь есть еще Святославова дружина...» — Зброю мне, одеться! — крикнул Духарев. — Вставай, малой! — рявкнул он на монашка. Но монашек, похоже, совсем ослаб и голос утратил. — Поднимите его! — велел Духарез. — Дайте ему меду. Монашка вздернули на ноги, сунули емкость. Тот сначала головой мотал, потом присосался — не оторвать. — Хорош! — скомандовал Сергей. — Отберите у него корчагу. Ну как, божий человек, полегчало? Давай, рассказывай... И монашек, сбиваясь, поведал о том, что случилось. Церковь их была — при ромейском подворье. Но не внутри, снаружи. Нынче после заутрени, когда братия села к трапезе, в церковь ворвалась толпа. По словам монашка — огромная. Сразу стали крушить да бить. Священнослужителей, монахов, служек... Настоятелю разбили голову дубиной... Некоторые пытались спастись на ромейском подворье, но там заперли ворота и не впустили никого. А он, монашек, сумел вырваться и убежать. За ним гнались, но не догнали. А он вот — сюда... Тем временем во дворе собрались духаревские гридни. Десятка два. Остальные — где-то в городе, гуляют. Собирать некогда. — На коней! Ему тут же подвели Калифа. — Батька, я с тобой! — подал голос Богослав. — Нет, — отрезал Духарев. — Ты, Славка, останешься здесь. Если что, кто мать защитит? С виду Богослав — совсем мальчишка. Однако ж не мальчишка. Отрок. Юный воин. — Погоди, муж, вот возьми! — Слада сунула Сергею кринку с молоком, горячую еще краюху... — Спасибо! — Духарев поцеловал ее нежно, как прежде. — Ничего не бойся, моя хорошая! — глянул через плечо жены на Рёреха... Тот кивнул: не беспокойся, воевода, обережем твою хозяйку. У ворот Горы толпился народ. С десяток воев (против обычных двух) перекрывали дорогу наверх. Гридни были Святославовы, причем из ближних, покрытые шрамами опытные рубаки. А ведь еще вчера здесь стояли два безусых отрока из Ольгииой дружины. — Назад, сдай назад, не напирай... — лениво покрикивали они, беззлобно отпихивая древками самых настырных. Наверх пропускали только тех, кто жил на Горе, челядинов. Духарева узнали, поприветствовали. — Кто вас на стражу ставил? — спросил Духарев. — Князь? — Он. — А сам где? — Там, — десятник махнул в сторону Подола. — Дорогу! Дорогу воеводе! Толпа нехотя раздавалась. Чья-то проворная рука сунулась цапнуть золотую висюльку с узды воеводы. Свистнула плеть. Брызнула кровь. Воришка завопил, схватившись за рассеченное лицо. Толпа зароптала... В ту же секунду мечи духаревских гридкей покинули ножны. — Р-разойдись! Постор-ронись! — звонко и яростно хлестнул по ушам голос Велима. Толпа отпрянула, раздалась к заборам. Духарев скользнул взглядом по лицам, злобным, испуганным, — никого не узнал. Неудивительно. За десять лет население Киева и пригородов увеличилось раз в пять. И большую часть из этих десяти лет Духарев провел в дальних походах... Ничего не сказал воевода. Молча двинул коня ениз по улице. Дружина — за ним. За городской стеной, на ярмарочном поле у Соляных ворот, собралась изрядная толпа. И толпе этой, похоже, было наплевать, что по ту сторону поля, оттуда, где стояла построенная лет десять назад княгиней Ольгой церковь, поднимается черный густой дым. Это было неправильно. Обычно киевляне относились к пожарам очень серьезно. Тушили всем миром и незамедлительно. Но не сегодня. Сегодня — вече. Стояли родами и дворами. Большинство — смерды да челядь, однако ж кое-где и высокие боярские шапки мелькали. Отдельно, кучкой, словно бы сами по себе, но на возвышении, перевернутой телеге, — жрецы Волоха. Еще на одной телеге — ораторствовали. Какой-то купчина с Подола и еще один мужик неопределенного сословия, длиннорукий, как обезьяна, лаялись друг с другом. Толпа вокруг орала. Вече, одним словом. Традиционное народное развлечение. Дубинки и пиво приносим с собой, плюхи и зуботычины получаем на месте. В другое время Духарев послушал бы, о чем дискуссия, но не сейчас. Сейчас его куда больше интересовала горящая церковь. Духарев и его сопровождающие двинулись сквозь толпу. Люди сторонились, давая дорогу. Здесь никто не пытался ухватить духаревского Пепла за узду. И слов злых вслед не бросали. Проезжая мимо волохов, Духарев кивнул одному, знакомому, заходившему к нихм на подворье — к Ререху в гости. Жрец тоже кивнул, с важностью. Церковь горела. А вокруг нее, на соответствующем отдалении, цепочкой стояли конные Святославовы гридни и никого не подпускали к пожарищу. По эту сторону оцепления тоже толпился народ, поменьше, чем на площади, сотен семь-восемь. Много женщин. Кое-кого Духарев узнавал: люди из христианской общины. Стояли, смотрели с печалью и смирением. Кто-то, узнав Духарева, вскрикнул радостно, сунулся к стремени, но гридни не подпустили. Духарев подъехал к оцеплению. — Где князь? — спросил он, — Там, — махнул рукой гридень из старших. Святослав в окружении дружинников расположился у старого дуба на краю площади. Но не на высоком кресле, а верхом. И хотя сам Святослав был без доспехов, но конь под ним — боевой. И гридни тоже в полной броне. Перед князем — толпа. Но не смерды, люд получше, судя по одежке: старосты да тиуны. Князь втолковывал им что-то. Слушатели внимали. Еще бы им не внимать, когда за спиной фыркают да позвякивают серебряными украшениями боевые кони, на которых грозными башнями — княжьи гридни. Дружинники посторонились, пропуская Сергея. Святослав глянул на воеводу недовольно, буркнул: — Ты зачем здесь, воевода? Я тебя не звал. — Вот что меня позвало! — Духарев махнул плетью в сторону горящей церкви. — Нечего тебе тут делать! — Святослав грозно нахмурил брови. — Ты, должно быть, запамятовал, княже, — медленно, с расстановкой произнес Духарев. — Я — воевода твой, а не холоп! На скулах Святослава вздулись желваки. Но он усилием воли подавил ярость. Отвернулся от Духарева и, не глядя на него, произнес: — Единоверцев своих прибежал защищать? За спиной Сергея шумело вече. Справа весело трещал огонь... — Да, — сказал Духарев. — Обратно иди, на Гору! — бросил Святослав. — Там и будь. Молись кому хочешь, тебя не тронут. А капища христианские давно проредить пора. Понастроили... Как в землях ромейских. Не любы они народу! — Народу? — Духарев криво улыбнулся. — Или — тебе? — И мне! — жестко произнес Святослав. — А потому, воевода, дозволяю я народу пожечь капища ваши, а из камней алтарных жертвенник Перуну сложить. А кто противиться будет — бить без жалости! Сказано было не обычным голосом, а тем, каким великий князь подавал команды во время боя. Чтоб все слышали. Духарев ощутил, как в нем поднимается волна холодного бешенства. — Меня — тоже бить? Святослав подал коня вперед, встал с Сергеем стремя в стремя. — Иди домой, воевода, — произнес он негромко. — Я здесь князь. Я говорю — ты повинуешься. Иди домой, пока — я не осерчал. — И что будет? — с презрительной усмешкой бросил Духарев. — Убьешь меня? — В правой руке Сергея — плеть, левая легла на рукоять сабли. — Отойди прочь! — с такой же холодной яростью произнес Святослав. — Лучше сам отойди, воевода! Нехорошо будет, коли умрешь ты от руки того, кого сам учил меч держать.