— Рассказывай! — фыркнул Йонах. — Ваш Один и есть самый главный предатель. Зря, что ли, его отцом лжи зовут. — Что ты, хузарский лис, об Одине знать можешь! — презрительно бросил рыжий. — Знаю кое-что. Третья жена отца моего — из ваших. — Ври больше! — Элда, дочь Эйвинда. Эйвинда Белоголового. — Ха! — воскликнул рыжий удивленно. — Покойник Эйвинд — старший брат жены моего младшего брата. Выходит, мы с тобой — родичи? Йонах дипломатично промолчал. Пытать родичей — дурной тон. — Значит, это Элда научила тебя болтать по-нашему? — не унимался Хругнир. — О чем вы говорите? — спросил Зван, который не знал языка нурманов. — Мы с ним, оказывается, родственники, — сообщил Йонах. — Шутишь? — Зван обеспокоился. Родича Йонах жечь не станет. И другому не даст. — Точно. Он дальний родич моей мачехи. — Это не в счет, — успокоился Зван. — Ну, с чего начнем? Я предлагаю — с левого глаза. — Родич, не родич... Это как посмотреть, — возразил Йонах. — Слышь, родич, тебя как зовут? — Хругнир, — сказал нурмаи. Зван удивленно приподнял бровь. До сих пор рыжий отказывался называть свое имя. — Я думаю, Хругниру ни к чему лишнее сходство с Одином, — сказал Йонах. — Пусть поживет пока с двумя глазами. — Пусть, — согласился Зван. — Можно ему для начала пятки прижечь. — Я думаю, — произнес Йонах, — пытками мы все равно ничего не узнаем от такого храброго воина. За что удостоился одобрительного взгляда рыжего. — Еще как узнаем! — возразил Зван, извлекая копье из костра. — А я думаю — не узнаем! И еще я думаю: не случайно мы с ним родственниками оказались. Это знак свыше. Потому я предлагаю договориться. — О чем это? — насторожился Хругнир. — О том, что вот он, — Йонах кивнул на Звана, — берет тебя на службу. — Это еще зачем? — удивился Зван. — Что ты болтаешь, гридь? — воскликнул нурман. — Объясняю, — сказал Йонах. — Наш князь отдал Звану дочку Шишки. — Вы ее сначала найдите, — проворчал нурман. — А вместе с дочкой — все, что у Шишки есть: добро, челядь, словом, всех, кто Шишке служил. И тебя, Хругнир, тоже. Надо же Шишкино добро от всяких татей охранять. — Не смеши меня, гридь, — сказал нурман. — Какой из меня теперь охранник! Ты ж меня искалечил! — Я тебя искалечил — я тебя и вылечу, — заявил Йонах. — Мы, хузары, кое-какие лекарские тайны от парсов узнали. После моего лечения нога у тебя будет — сильнее прежней. — Эй, что ты такое говоришь! — по-печенежски произнес Зван. — Как ты ему ногу вылечишь? С каких это пор ты лекарем заделался? — Лекарь не лекарь, а кое-что знаю. Вылечу — хорошо. Нет — значит нет. Главное: чтоб он нам сказал, куда твою Любушку увезли. — Хитер, — одобрил Зван. — Слышь, нурман, — продолжал он на языке руссов, — поклянешься Одином своим, что будешь мне служить? — Лучше — Тором, — вставил Йонах. — Одином они клянутся, когда соврать хотят. — Тором так Тором. Клянешься? — А ты, варяг, поклянись Перуном своим, — заявил нурман. — Я вижу, крест у тебя на шее, так что ты еще и этим богом поклянись, что на службу нас принимаешь. — Кого это — нас? — Меня и земляков моих, которые Шишке служили... — Ну ты наглый, нурман! — воскликнул Зван. — Нет, я тебе все-таки глаз выжгу! — ... А ты, хузарин, — невозмутимо продолжал нурман, — поклянись своим богом, что вылечишь ногу мою. Иначе делайте со мной, что хотите, — ни слова от меня больше не услышите, Одином клянусь! — Подумал немного и добавил: — И Тором тоже. Глава четырнадцатая Суровый шум деревлянского леса Три всадника ехали по дубраве. Двое бородатых нурманов со свирепыми рожами и юная девушка с заплаканным лицом. Неосведомленный наблюдатель мог бы подумать, что это нехорошие северяне обидели девушку. И был бы не прав. Нурманы ни за что не стали бы обижать Любушку. Торгейр и Игги были доверенными людьми боярина Шишки. Настолько доверенными, что он без всякой опаски поручил им сопровождение своей симпатичной дочери. Хотя, если бы речь шла не о девушке, а о мешке с золотом, Шишка не был бы столь доверчив. И оказался бы прав. Но Любушка всё равно была на них обижена и очень расстроена. Она бы еще больше расстроилась, если б знала, как отец вознамерился обойтись со Званом. А уж известие о том, что она осиротела, причинило бы Любушке настоящее горе. К счастью, Любушка об этом не ведала. Еще большее счастье, что о смерти Шишки не знали и нурманы, потому что их преданность боярину (а, следовательно, его дочери) зиждилась на щедрости Шишки живого. На щедрость же мертвеца рассчитывать глупо. Впрочем, невинности Любушки даже в этом случае ничего не угрожало. Невинная девушка «из хорошей семьи» стоит втрое дороже, чем та же девушка, которая уже не девушка. Игги ехал впереди и негромко напевал. Но не следовало думать, что нурман был беспечен. Он оставался начеку. Он всегда был начеку, когда приходилось ехать по деревлянской земле. Подлое племя. Слишком гордое. По мысли Игги, смерды-славяне должны были пахать землю, бить зверя, собирать мед и воск, а потом отдавать выращенное и добытое тем, кто знает толк в жизни. То есть — нурманам. Или боярам, чтобы те, в свою очередь, отдавали полученное нурманам, свеям, варягам... Тем, кто не ковыряется в земле, а едет по ней с мечом у пояса. Но Игги понимал, почему Шишка обустроил свой тайный двор на деревлянской земле. Боярин был одним из тех, кто по приказу княгини Ольги давил из деревлян сок. И лишь часть выдавленного увозилась в Вышгород. Остальное доставалось лично Шишке. Все, до кого мог дотянуться боярин, обдирались им, как липка. Протестовать никто не смел. На этой земле очень хорошо помнили, как великая княгиня тысячами жгла и резала деревлян после убийства своего мужа. Жаловаться и бороться бесполезно. Возникнут, как из-под земли, беспощадные гридни княгини или князь-воеводы Свенельда — и начнется страшное. От них не спрятаться в самых дремучих лесах. Отыщут проводников из самих же деревлян, замучают пытками, но всё равно заставят выдать своих. Игги знал об этом не понаслышке. Сам, бывало, жег и резал. Но есть совсем безмозглые смерды, которые могут забыть о почтении к властям и напасть даже на таких грозных воинов, как нурманы. Исподтишка, конечно, и при соотношении десять на одного, но — могут. Так что Игги, который ехал впереди, был настороже. И Торгейр, который ехал последним, тоже. Но они были бы намного осторожнее, если б знали, что деревлянские старейшины уже разослали по дальним и ближним поселениями и хуторам радостную для каждого деревлянина весть: великая княгиня Ольга умерла. Богослав поднес ладонь к навозной куче и ощутил тепло. — Догоняем, — обрадованно сообщил он сестре, вспрыгивая в седло. — Полпоприща — самое большее. — Здорово! — воскликнула Данка. — Ты молодец, Слава! Настоящий следопыт. А это точно они? — А кто же еще? — удивился Богослав. — Мы же с самых выселок за ними едем. Вперед! Некоторое время ехали молча. Конские копыта сминали мягкую, усыпанную узорчатыми листьями землю. — Слышь, Слав, а что будем делать, когда догоним? — спросила Данка. — Ты точно уверен, что справишься? Это ж нурманы. — Справлюсь, не беспокойся. Я ж их не на честный бой вызывать буду. Подберусь тихонько и сниму из лука. Думаешь, нурманов скрадывать труднее, чем кабанов? Я знаешь какой охотник! — Ну расхвастался! — засмеялась Данка. Потом добавила серьезнее: — А все-таки надо было Артёму сказать. Мамка волноваться будет. — Ему скажешь! — буркнул Славка. — Как его полутысячником сделали, он знаешь какой стал! Будто не Святослав — князь, а он. Да ну его! Сказал — справлюсь, значит, справлюсь! — Он повернулся в седле, лицом к сестре. — Мое слово... Тут палые листья перед его конем пришли в движение. Что-то длинное, гибкое метнулось к копытам, — Змея! — закричала Данка. Славкин конь заржал испуганно, осел назад, Славка стиснул его коленями, удерживаясь в седле: — Тише ты! Где змея? Только это была не змея, а спрятанный в листьях волосяной аркан.