Рывок — подсеченный конь повалился набок. Славка успел вывернуться из-под него, но тут на него сверху сиганул кто-то здоровенный, оглушил и приплюснул к земле. Еще двое бросились к Данке. Один сразу ухватил за узду, второй схватил Данку за ногу... И тонко взвизгнул, получив хлыстом поперек физиономии. Данкина кобыла, норовистая зверюга, взятая из конюшни княжьего Детинца, терпеть не могла чужих, потому прижала уши и злобно хватанула за руку первого. Тот заорал и выпустил узду. Данка мгновенно развернула лошадь, ударила каблучками, лошадь рванула с места в галоп... И тут Данка наткнулась грудью на что-то упругое, седло выскользнуло из-под нее, и девушка кубарем покатилась по земле... Артём вошел в Детинец, когда Духарев с Асмудом уже ополовинили корчагу. — Здравствуй, бать, что случилось? — Случилось, — сказал Духарев. — Ты Славку куда посылал? — Я? Никуда. Мне, бать, сейчас, знаешь, не до него. Сам же видишь, что в городе творится. Буянит народ. — А он десятнику своему сказал: ты его послал. — Интересно, куда? — сердито произнес Артём. — Вот и мне интересно! Соврал? — Соврал, — кивнул Артём. — Надо наказать. — Это непременно, — согласился Сергей. — Только сначала, сынок, его надо найти. Его и Данку. — А сестренка при чем? — При том, Тоха, что ушли они вместе. Вернее, уехали. Взяли коней в вашей конюшне и отбыли. Мои выяснили, что их видели у северных ворот. Всё это Духареву сообщили, пока он общался со старым Асмудом. Но Сергей решил все-таки дождаться Артёма. Теперь Духарев знал наверняка, что Славка с Даной затеяли какую-то авантюру. — Да ладно, бать, что ты в самом деле! Славка — княжий отрок. Данка — твоя дочь. Кто их тронет, сам подумай? Ну хочешь, я за ними сейчас пару гридней отправлю? — Нет уж! — Духарев поднялся. — Не «пару гридней», а сам поеду. — Как знаешь, — Артём повернулся и вышел во двор. Через минуту его в Детинце уже не было. «Может, парень прав? — подумал Духарев. — Что я дергаюсь, в самом деле? Чай, не Дикое Поле — киевские земли. Лихие люди, конечно, и здесь есть. Но вряд ли кто-то рискнет напасть на княжьего отрока...» — Ну-ка погоди, — Зван поднял руку, и Хругнир с Йонахом тоже остановились. Собственно, остановился Йонах. И остановил лошадь нурмана, потому что тот, вконец обессилев, мешком лежал у нее на шее. У Йонаха в сумке имелось немного арабского снадобья, которое могло на время вернуть Хругниру силы, но, по мнению Йонаха, это время еще не наступило. Да и жалко было дорогого снадобья. — Чего там? — спросил хузарин. — Здесь проехали пятеро. Сначала трое, потом еще двое. Причем у одного конь — точно из княжьей конюшни. — Откуда знаешь? — А вот смотри, вот след подковы отпечатался. А в углу — три шишечки... — Ну и какой вывод? — Да никакого! — Зван прыгнул в седло. — Поехали, Догоним — узнаем. Щелкнула тетива. Зван мгновенно обернулся... Ничего опасного. Йонах тетерку подстрелил. — Темнеет, — заметил Игги. — Надо бы на ночлег вставать, — Поехали, — сказал Торгейр. — Там, впереди, полянка будет. И ручеек. Там и заночуем. — Ну давай, — согласился Игги. Говорили они по-нурмански. Дальше ехали молча. До поляны с ручейком добрались, когда уже начало смеркаться. Расположились под знатным, охватов в пять, дубом. Расседлались, развели костерок, достали снедь, собрали грибы, которые росли на полянке, нанизали на палочки, расположили над костром. Дома у себя нурманы грибы не ели. Грибы считались нехорошей пищей. Но здесь, на юге, пристрастились. Любушка сидела, нахохлившись. Еду не брала. — Ты, девка, ешь, — сказал ей Игга. — И не бойся. Мы тебе худого не сделаем. И никто тебя не обидит. А приедем на заимку, вообще делай, что хочешь. Хорошая у тебя жизнь, девка. Завидую я тебе... — Ну-ка тихо! — оборвал его по-нурмански Торгейр. Игги мгновенно умолк. Какое-то время оба напряженно вслушивались в ночь. Но ничего необычного не услышали. — Что не так? — спросил Игги. — Показалось — смотрел на меня кто-то. Вон оттуда. Пойду-ка я гляну. Торгейр поднялся, вытянул из ножен меч. Во вторую руку взял топорик. Игги вынул пару треугольных метательных ножей, положил на траву. Выразительно посмотрел на Любушку и приложил палец к губам. Глаза девушки округлились. Игги черпнул шлемом воду из ручья и выплеснул на костер. Огонь зашипел и погас. Игги коснулся плеча Любушки. — Ложись, — шепнул он. — Зачем? — испуганным шепотом спросила она. — Надо. Там, куда ушел Торгейр, было тихо. Это хорошо. Значит, там никого... И тут раздался треск, какой бывает, когда кабан проваливается в ловчую яму. И — яростный рез Торгейра. Игги вскочил — и кожаная удавка захлестнула ему шею. Нурман попытался прижать подбородок, но не успел. Зато успел просунуть под ремень большой палец правой руки. Напавший уперся ногой в спину Игги, тянул изо всех сил и наверняка пересилил бы нурмана, но Игги левой рукой, обратным хватом выдернул меч и послал клинок назад — будто лыжной палкой толкнулся. Клинок вошел легко: на нападавшем не было ни доспеха, ни даже куртки из твердой кожи. Удавка ослабла. И тут пронзительно вскрикнула Любушка. Игги отвлекся буквально на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы получить по макушке дубиной. Череп у нурмана был крепкий. Выдержал. А будь на Игги шлем... Но шлем валялся у погашенного костра. И его хозяин свалился рядом. Любушка бежала, не разбирая дороги. Несколько раз что-то вцеплялось ей в одежду. Может, чужие руки, но скорее всего — просто ветки. Любушка бежала, не чуя под собой ног. Она могла споткнуться, упасть в овраг, налететь на острый сук... Но не споткнулась и не убилась. Верно, благоволили ей лесные боги. Иначе не объяснить, почему юная девушка убежала, а битые, умелые, страшные в бою нурманы попались. — Лучше бы тебе, деревлянин, нас отпустить, — сказал Славка. — Знаешь, кто наш отец? — Не-а, — совершенно равнодушно ответил по глаза заросший бородой лесной человек. — Но всё равно твоей сестре повезло. Красивая. Понравилась нашему волоху. Возьмет ее младшей жонкой. Прольет чуток крови — да и всё. А тебе не повезло, парень. Жить те осталось дней несколько. Покуда охотники наши ваших осьмнадцать голов нахватят. Тады уже будем вас — того. — Вот придет мой отец с гриднями, будет вам — того! — сердито бросил Славка. — Не-а, — беспечно отозвался лесовик. — Теперича ничё нам не будет. Это ране, когда старейшие наши клялись, что не станут с княгиней воевать, тогда у богов наших силы не было. А теперича померла ваша Ольга. Значит, кончилась клятва. И боги наши снова в силе. А коли кровушкой их напоить, так и вовсе всех, кто на деревлянскую землю сунется, — угнобят. — Сейчас, размечтался! Мой батька, между прочим, тоже ведун. А пестун мой, так он и вовсе одной ногой за Кромкой стоит. Слово скажет — и ты сдохнешь! Лесовик нахмурился. — Ты это, зря не болтай, — сказал он. — А то рот заткну. Понял? — Понял, — буркнул Славка. Эх, развязали бы ему руки, он бы показал этому лешему! Ну ничего. Батька — не за морем. Он здесь, в Киеве. Так что непременно их найдет. И лесовикам этим дурным — мало не покажется. Славке, ясное дело, тоже перепадет — за самовольство. И пусть. В первый, что ли, раз? Глазное, чтобы Данку не успели обидеть. В собственную смерть Славка не верил. В четырнадцать лет даже княжьему отроку в нее трудно поверить.