Хотя подруга и проявила криминальные наклонности, думаю, сейчас никто бы не усомнился в ее словах. Вряд ли хрупкая девушка устроила этакий бардак: все, что могло быть вывернуто, было вывернуто. Вперемешку валялись вещи и бумаги, на одной из которых остался след каблука. Мужского, что характерно. Так что это точно не Оленька, решившая вдруг потренироваться перед ограблением банка. Глава 11 Урядник долго и нудно выспрашивал о том, чего я не знала и знать не могла, потому что не помнила. Пришлось несколько раз ему на это указывать. Я понятия не имела, что злоумышленники могли тут искать и нашли ли. Во всяком случае, точно не деньги: тощая пачка банкнот, перевязанная шпагатом, небрежно валялась на полу в комнате, бывшей когда-то маминой спальней. Валялась около секретера, о котором говорила Оленька, когда заходила речь о документах. Неужели преступников интересовали именно они? Договор о покупке квартиры, небрежно смятый, тоже лежал на полу, и взгляд постоянно возвращался к неровным машинописным строчкам. На полу же нашлись надорванная паспортная книжка мамы и мое метрическое свидетельство. Может, было что-то еще, куда более важное? Девушка, которая работала в нашей семье приходящей служанкой, жила недалеко, поэтому вскоре уже бродила по квартире, удрученно охая и косясь на меня с жадным любопытством, и проверяла, не пропали ли какие-нибудь ценности. Ценности не пропали, да и было их не так уж и много. Преступники явно охотились за чем-то другим. Тем, что не взяли в прошлый раз. Я была в этом уверена. Был в этом уверен и урядник. – Мутное дело, барышня, – поморщился он. – Сразу честно вам скажу: вероятность раскрытия низкая. По прошлому преступлению никаких зацепок нет. По этому тоже. Разве что отпечаток каблука, и то он без особенностей. – А отпечатки пальцев? – удивилась я. – Почему вы не снимаете отпечатки пальцев? – Зачем? – удивился уже он. – Как это зачем? Узор на подушечках пальцев уникален, по нему можно определить, кто здесь побывал и чего касался. – Барышня, не стоит рассуждать о том, в чем вы не разбираетесь, – увещевающе сказал урядник. – Где вы видели, чтобы снимали отпечатки пальцев? Как их, по-вашему, фиксировать? – Простите, кто из нас представляет сыск? – возмутилась я. – Вы или я? Вы. Значит, вы и должны знать, как снимают отпечатки пальцев с поверхностей. Вообще, это первое, что делают при ограблениях. – Где делают? – не унимался он. – Не помню. – Я потерла лоб. – Но точно знаю, что делают. Я точно про это читала, – добавила я после скептического хмыка сыскаря. – В немецкой газете? – предположил Хомяков. – В немецкой? Скорее, в английской, – неуверенно ответила я. – Да, точно, этот метод был разработан в Англии. Всплывшее воспоминание так обрадовало, что я не смогла удержаться от улыбки, хотя обстановка к тому не располагала. – Ты и английский вспомнила? – поразилась Оленька, не отходившая от меня ни на шаг. – Но как? Мы же его не учили! – Возможно, статья была в нашей газете, но рассказывала о событиях в Англии. Перевод или пересказ их статьи, – предположил Николай. – Я тоже что-то такое читал. Я не стала их радовать тем, что, очень похоже, перевод с английского мне не нужен: я прекрасно прочитаю на нем все сама. Пусть это останется тайной вкупе с остальными касающимися меня странностями. Набирается их все больше. – И как их снимать, эти ваши отпечатки, а, барышня? – наконец заинтересовался урядник. По-видимому, слово офицера показалось ему куда весомее слова гимназистки, пусть даже офицер был совсем молодой и несолидный. – На них наносят кисточкой порошок. Потом фотографируют, сравнивают с отпечатками тех, кто здесь бывал, и отбирают посторонние. – Я опять потерла лоб, словно это помогало вспомнить. – А наши пальцы можно отпечатать на листе бумаги, нанеся на них краску. Типографскую. – Фотографируют, – недовольно протянул урядник. – Это ж сколько нужно пластинок? – Я оплачу, – предложил Николай и в ответ на удивленный взгляд урядника пояснил: – Мало ли, вдруг поможет. Не дело, что за рубежом криминалистическая наука нас опережает. – Ну раз вы оплатите, ваше благородие… Полный скепсиса урядник счел, что благородные господа решили поразвлечься. Но энтузиазма Оленьки хватило на всех и все: что могло быть обсыпано найденной маминой пудрой, было обсыпано, а что могло быть испачкано краской – испачкано, так что квартира к вечеру представляла собой совсем душераздирающее зрелище. Правда, она и до Оленькиных изысканий выглядела ужасно, но теперь стала еще и грязной. Зато урядник ушел-таки с уловом: некоторые отпечатки не принадлежали никому из находившихся в квартире и были слишком свежими, чтобы их могла оставить мама. Приглашенный фотограф ушел с ним, пообещав как можно скорее принести в полицию отпечатанные снимки. Приходящая служанка на прощанье разразилась длинной сбивчивой речью, как ей жалко нас с мамой. Жалость жалостью, но об уборке она не заикнулась, сразу шмыгнула за дверь. Наверное, за этот месяц ей не уплачено и она прекрасно понимает, что платить некому. Значит, придется наводить порядок самой. Но не сегодня, сегодня я не рискнула бы здесь остаться ни в одиночестве, ни в компании: слишком страшно находиться там, куда незаметно проникают и незаметно уходят. В комнате, когда-то бывшей моей, пух из вспоротой подушки вздымался в воздух при каждом движении. Хороший пух, качественный. И наверняка сны на этой подушке были очень хорошие и интересные. И я их непременно записывала. В дневник. Которого я пока не нашла. Из бумажных изданий здесь были видны лишь безжалостно распотрошенные книги: книжный блок – отдельно, иной раз даже по листочкам, корешок – отдельно. Урядник даже сказал, что у него создалось впечатление, что некто здесь развлекался, стараясь нанести как можно больше ущерба, а вовсе не искал ценности. Ценности-то все остались на месте. Оленька сложила в шкатулку с мамиными украшениями найденные деньги и стояла, прижав ее к груди, словно боялась: отставь в сторону – умыкнут и это. – И все-таки что они искали? – спросила она. – Какие-то документы, – предположила я. – Почему ты так думаешь? – Книги разодраны, словно что-то искали внутри и под переплетом. И бумаги разбросаны так, словно их просматривали, – пояснил за меня Николай. – Барышни, на сегодня розыскной деятельности хватит. Поедемте к нам? – Лиза что-то хотела взять, – вспомнила Оленька. – Одежду, наверное? – Нет, – чуть помедлив, ответила я. – Одежду забрать тоже можно было бы, не будь она теперь безнадежно испорчена, но я хотела осмотреться, вдруг знакомые стены вернут хоть часть памяти. – И? – И ничего. Оля, я вела дневник? – Конечно. Если не вести дневник, то оценку за поведение снижают. Твой сгорел, так мы же тебе новый купили. – Я не про ученический. Про личный. Была у меня какая-нибудь тетрадь, в которую я записывала все, что меня волнует? – Да, – обрадованно закивала она. – Тебе Томка там такие акварельные рисунки рисовала, что ах. – Томка? – Я чуть поднапрягла память. – Яцкевич? – Да, – радостно согласилась Оленька. – Она у нас в классе лучше всех рисует. Я огляделась, но ничего похожего на рукописную книжечку с иллюстрациями одноклассницы не увидела. – И как он выглядел? – Кто? – удивилась Оленька. – Тот реалист, кто за тобой на последнем балу ухаживал? Высокий, симпатичный, глаза зеленые. У их семьи крупный кожевенный завод. Я внимательно выслушала подругу, недоумевая, к чему она вываливает мне столь занимательные подробности, да еще изо всех сил подмигивает. Спрашивать не стала, лишь уточнила: – Я про личный дневник. – А, про дневник, – разочарованно протянула подруга. – Тетрадка как тетрадка. С розой на обложке. У меня такая же, мы вместе покупали. – А ты нигде не видишь ее в этой комнате? Оленька задумчиво поворошила носком ботиночка пух на полу и почти сразу радостно ойкнула. Я уж подумала, что она нашла мои записи, но поднятая книжица была совсем маленькой и плоской. – Твой ученический билет, – обрадовала она меня. – Как это я его в прошлый раз не взяла? А ведь была уверена, что взяла и он тоже сгорел. А новый заводить – такая морока, и штраф платить надо. Я не говорила, чтобы тебя не расстраивать. Она принялась с энтузиазмом осматривать валяющиеся на полу листы, я же подошла к столу. Вывороченные ящики были пусты. Как и книжная полка на стене. Все, что там было, благополучно валялось на полу, по большей части в разобранном виде. Даже матрас был вспорот, и из него торчали клочки ваты. Нашли ли преступники то, что искали? Почему-то казалось, что нет. – Интересно, почему в прошлый раз забрали артефакты, а в этот раз искали бумажку? – неожиданно спросила Оленька. – Вон как книги изодрали, по листочку собирать придется. – Может, не бумажку, а совсем мелкий артефакт? – предположила я. – Хотя бумажку тоже могли, если к артефакту требовалась инструкция, а ее сразу не захватили. – Или среди взятых артефактов не было нужного и искали хотя бы упоминание, – вставил Николай в нашу беседу. – Я так понимаю, Лиза, что вашего дневника нет? И точно, моего дневника в доме не было, хотя мы пересмотрели все, чуть ли не просеивая сквозь пальцы разбросанное. Я собрала около десятка фотографий и сложила в шкатулку, которую забрала у подруги. Потом рассмотрю, сейчас важнее дневник. Получается, преступники его унесли? Если так, то пусть там не будет никакой важной информации, одни лишь восхищения Юрием на каждой странице в самых высокопарных выражениях, чтобы читающих непременно стошнило. До смерти. Я почувствовала необычайную злость и желание отомстить и за смерть мамы, и за свою разрушенную жизнь. – Нет, – огорченно подтвердила Оленька. – Какая жалость, что Томкины рисунки пропали. Ее так сложно уговорить что-то нарисовать. Но не расстраивайся, мы ее вместе попросим. – Зачем? – Дневник же надо восстанавливать, – убежденно заявила Оленька. Действительно, как это я без дневника и рисунков в нем? Наверняка еще и важные стихи записывала. Настолько важные, что ни одна приличная гимназистка не ложилась спать без того, чтобы не перечитать на ночь и немного над ними повздыхать. – Вот что странно, – неожиданно сказал Николай. – Нет ничего написанного от руки. Ни писем, ни записочек. – Ольга Станиславовна вела учет трат, – вспомнила Оленька, – в толстой такой тетради. Ее тоже нет. – Что же они искали? – Стало зябко. Я обняла себя обеими руками и закрыла глаза. – Получается, им действительно нужна была какая-то бумага? – А из-за того, что времени не было, гребли все, что находили, – предположила Оленька. – Лиза, тебе опасно одной ходить. Вдруг они опять не найдут того, что хотят, и решат тебя украсть и допросить? – Зачем меня воровать? Я же ничего не помню. – А они это знают? Нужно потребовать от полиции охрану, правда, Коля? – Лизу охраняют, – неохотно ответил Николай. – Незаметно. Стараясь не попадаться на глаза.