(комическая) «Цветение сакуры» (видовая) Зал постепенно заполнялся хорошо одетыми дамами и господами. Николай мимоходом бросил, что этот синематограф предназначен только для так называемой «чистой» публики, здесь нет стоячих мест, которые по цене доступны даже для самых бедных. Наконец погас свет и начался мой самый первый сеанс синематографа. Тапер заиграл что-то разухабистое, и на экране появились лодки, заполненные под завязку мужиками, размахивающими саблями. На мой взгляд, это было не слишком предусмотрительно: в такой толчее не заметишь, как отсечешь соседу что-то жизненно необходимое. Или он отсечет – это уж как повезет. И вообще, в настолько перегруженных лодках плавать опасно – того и гляди потонут. Появившиеся титры сообщили, что Разин и его ватага разгромили персов и захватили их княжну в плен. Княжну близким планом не показали, из чего я сделала вывод, что она не очень симпатичная. Но Разину и такая нравилась, он пользовался каждой возможностью, чтобы пообниматься с добычей. Возможно, потому, что других женщин в фильме не наблюдалось. Его соратники посчитали, что княжна отрицательно влияет на боевой дух командира, и подбросили письмо, в котором та якобы переписывается с «принцем Хассаном». Разин даже не задумался, почему два перса переписываются на русском языке, взял и выбросил девушку за борт, как ненужный куль. Протрезвеет – наверняка пожалеет, о чем я и сообщила Николаю в перерыве между фильмами, когда он поинтересовался, что я думаю о картине. – Может, она выплыла? – предположил он. – Шутите? В таком количестве тряпок сразу пошла ко дну. Да и не дали бы ей выплыть. Веслом по голове, пока Разин не видит, – и нет княжны. – Экая вы кровожадная, Лиза, – усмехнулся он. – Почему я? Это же не я ее топила. Обсуждение моей кровожадности сошло на нет, потому что свет опять погас и на нас поехал поезд. Кто-то в заднем ряду завопил от ужаса и бросился на выход, а солидный господин по соседству вытащил платок, вытер вспотевшую лысину и пожаловался: – Который раз смотрю, а мне все кажется, что несется прямо на меня и сейчас же задавит. Бесовщина какая-то. Третий фильм был о любви бедного парня к богатой наследнице. Они оба кривлялись, пытаясь показать глубину своих чувств, не понятых родными девушки. Зал то и дело разражался хохотом, но мне было скучно. Пожалуй, синематограф не оправдал моих ожиданий. Порадовала только четвертая часть. Красивые японки в национальных одеждах на фоне цветущей вишни и горы Фудзиямы. Умиротворяющая картина, за нее я простила первые три части. На выходе из синематографа я столкнулась с учителем математики. – Седых, что вы здесь делаете? Ученицам строго-настрого запрещено посещать синематограф. – Андрей Андреевич, я не знала, – испугалась я, сразу представив все последствия доноса математика директрисе. – Вы хотите сказать, что я привел девушку на непристойное представление? – с угрозой спросил Николай, успокаивающе похлопав меня по руке. – Я ничего такого не хотел сказать, – испугался теперь уже Андрей Андреевич. – Но в правилах гимназии… – Думаю, всем будет лучше, если этот незначительный инцидент будет предан забвению, – столь же грозно продолжил мой спутник. Математик устрашился еще сильнее. Я же восхитилась. Нет, наверняка хомяки выглядят не так, как мне представлялось до этого. Во всяком случае, конкретно этот хомяк должен быть пугающе большим и грозным. – Какой инцидент? – пришла я на помощь математику. – Мы никуда не успели пройти. Нам на входе Андрей Андреевич объяснил, что по правилам гимназии я не должна посещать такие места, как синематограф. Математик укоризненно посмотрел и махнул рукой. – Сделаю вам послабление, Седых, – сказал он, – за отлично написанную контрольную. Конечно, там можно придраться к оформлению, но не буду. Но имейте в виду, не все в такой ситуации промолчат, так что будьте поосторожнее. – Спасибо, – искренне поблагодарила я, понимая, на что он намекает. – А Оля Хомякова как написала? – До понедельника никак не подождете? – проворчал Андрей Андреевич. – Правильно она все написала, не переживайте. Глава 14 Прогулка с Николаем потеряла свою прелесть, поскольку я начала переживать, не нарушаю ли еще какие-нибудь правила, поэтому я предложила вернуться в дом Владимира Викентьевича. – Извините, Лиза, кажется, я вас ненароком подвел, – заметил Николай. – Но когда я учился, у нас не было таких запретов. – Возможно, в женских гимназиях более строгие требования? – предположила я. – Или, как вариант, более жесткие требования ко мне? Николай бросил короткий внимательный взгляд и спросил: – У вас есть основания так думать? – Увы, – я пожала плечами, – у меня есть основания думать, что наша директриса будет счастлива, если я покину гимназию. Мне уже предлагали забрать документы. В связи с этим у меня вопрос: можно ли где-то сдать гимназический курс? – Можно, но тогда учиться бесплатно у вас точно не получится. И придется сдавать полный экзамен за весь гимназический курс. Он посмотрел так, словно очень сомневался, что я сдам. Но я была уверена, что при должном усердии сдам, хотя сам по себе вариант был не очень приятный: придется самостоятельно готовиться и сдавать в большем объеме. Но он был, что уже радовало. – И танцы? – усмехнулась я. – Боюсь, в этом случае я окажусь несостоятельна. – Что вы, Лиза, – Николай был необычайно галантен, – вам не хватает только практики, недостаток которой искупает природная грация. Я с удовольствием вам помогу в этом деле. – Вам совсем не жаль своих ног? Я на них столько потопталась, что мне стыдно вспоминать. – Полноте, Лиза, вы ничего не весите. Что вы там могли оттоптать? – Это потому, что я была не на шпильках. – Шпильках? – Это такие очень тонкие и острые каблуки. Как наступишь – сразу дырка. На том, на кого наступили. – Ужас какой, – улыбнулся Николай. – Тогда хорошо, что вы были не на шпильках. Иначе это можно было бы посчитать подрывом боеспособности русской армии. Расставаться не хотелось ни мне, ни ему, но затягивать прощание не стоило. В дом к Владимиру Викентьевичу я его не могла пригласить, а на улице стоять было неразумно: мало ли кто нас увидит и посчитает, что я опять нарушаю правила гимназии. Кстати, их стоило бы прочитать, чтобы вновь не попасть в такую глупую ситуацию, как с синематографом. Я поднялась к себе в комнату. Там было душно и темно. Я чуть приоткрыла окно, чтобы проветрить, но не впустить осенний холод, и задумалась, не попытаться ли все-таки вскрыть шкаф Владимира Викентьевича. Возможно, с моей стороны это была черная неблагодарность по отношению к приютившему меня человеку, но мне ужасно не нравилось происходящее вокруг, я чувствовала себя совершенно беззащитной. Кроме того, мне казалось, что Юрий прав и целитель многого недоговаривает. Решиться на что-нибудь я так и не успела, потому что Владимир Викентьевич вернулся домой. Горничная меня сразу пригласила спуститься в гостиную, где я и обнаружила, что целитель вернулся не один. Наверное, взял работу на дом. Правда, пациент не очень в этом нуждался: Юрий выглядел столь же безукоризненно, как при нашей первой встрече, и его внешний вид ничем не напоминал о недавней трепке рыси хомяком, о чем я подумала с удовлетворением. Разумеется, о трепке, а не о том, что потрепанный Юрий уже перестал казаться таковым. – Лизонька, как я рад тебя видеть! – жизнерадостно заявил Рысьин. – Владимир Викентьевич, вы не оставите нас наедине? – Юрий, нам с вами не о чем разговаривать ни наедине, ни в присутствии свидетелей, – раздосадованно бросила я. – И вообще, для вас я – Елизавета Дмитриевна. И вам неплохо было бы представиться мне полностью. Сделать скидку на то, что я вас забыла. Впрочем, не настаиваю. Вспоминать вас нет ни малейшего желания, и я буду полностью удовлетворена, если вы больше никогда не появитесь на моем пути. – Лизонька, ты так ко мне жестока. Он встал в позу, долженствующую выражать живейшее страдание: одна рука приложена к груди, вторая – протянута ко мне. Хоть сейчас картину с него пиши. Я бы залюбовалась, будь на его месте кто-нибудь другой. Актер, например, в соответствующей театральной постановке. – Юрий, у меня создалось впечатление, что кто-то из нас перечитал дамских романов, и этот кто-то – не я. – Пожалуй, я вас все-таки ненадолго оставлю, – кашлянул Владимир Викентьевич, явно скрывая рвущийся смешок. – Но учтите, Юрий Александрович, если мнение Елизаветы Дмитриевны после разговора с вами не переменится, больше я вас в свой дом не приглашу. Елизавета Дмитриевна, прошу вас уделить этому господину пять минут. Я обреченно села в кресло, уверенная, что Юрий в пять минут не уложится. – Лизонька, почему ты так ко мне жестока? – сразу начал он оправдывать мои ожидания. – И это после того, что между нами было? – Юрий Александрович, почему вы так ко мне жестоки? – в тон ему ответила я. – И это после того, как я несколько раз вам уже сказала, что я вас не помню. А у вас нет ни малейших доказательств тому, что нас вообще что-то связывало. – Почему же. – Он довольно улыбнулся и вытащил из внутреннего кармана кителя тонкую пачку писем, перевязанную атласной розовой ленточкой. Ленточка была мятой и не первой свежести, что косвенно намекало: наша переписка имеет долгую историю. – У меня остались ваши письма, Лизонька. Прекрасные письма, полные любви, отражающей вашу душу. Я резко протянула руку и выдернула пачку, на что Юрий точно не рассчитывал, и, пока он не опомнился, торопливо сказала: – С вашей стороны, Юрий Александрович, так благородно вернуть мне письма. В самом деле, если уж начинать отношения с чистого листа, то он должен быть именно чистым. – Но я не могу вам их вернуть, – всполошился он. – Это все, что осталось у меня на память от той Лизы, которой вы были до трагического происшествия. Нежной, любящей, жертвенной. Он протянул руку, явно собираясь вернуть утраченное, но я не находила в себе ни нежности, ни любви, ни тем более жертвенности по отношению к этому типу, поэтому возвращать ничего не стала, лишь вытащила из-под сплющенного бантика картонный прямоугольник с надписью: «Лизонька Седых» – и торжественно вручила ее Юрию. – Здесь чистая обратная сторона, ее вполне можно использовать, чтобы написать еще чье-то имя. А то запутаетесь ненароком. Видите, Юрий Александрович, с вашей стороны тоже не было ничего серьезного, если вам приходилось дополнительно указывать, с кем у вас переписка. – Мне просто было приятно написать ваше имя, – вяло возразил Юрий. Он повертел картонку и засунул ее во внутренний карман. Вряд ли он решил сэкономить, скорее, посчитал, что выглядит глупо с таким доказательством легкомысленного отношения к нашему роману. – Юрий Александрович, если вам больше нечего сказать, то я, пожалуй, пойду, – решила я, приподнимаясь с кресла. – У меня есть что еще сказать, Лиза, – довольно жестко возразил он и активировал защиту от прослушивания. Пожалуй, стоит задержаться. Не для того, чтобы выслушать, что там еще придумает этот наглый представитель клана Рысьиных, а для того, чтобы изучить плетение. Наверное, я смогла бы его повторить… Если бы знала, как соединяются эти блоки. Рассмотреть внимательно мне сейчас никто не даст, а при беглом взгляде можно чего-то не запомнить. Хотя я все равно попробую. В конце концов, защита от прослушивания не должна получиться убийственной для создателя, можно поэкспериментировать.