– Знаете, Елизавета Дмитриевна, из вас бы получилась прекрасная глава клана, – неожиданно сказал целитель. – Почему вы так думаете, Владимир Викентьевич? – удивилась я. – Юрий Александрович вас слушается так, как никогда не слушался Фаину Алексеевну. Во всяком случае, не припомню, чтобы он от нее отползал по-пластунски. – Значит, вы знали, что он проник в дом! – От возмущения я отложила ложку, в которую успела уже набрать овсянки, и даже тарелку от себя отодвинула. – Знали и ничего не делали? Как вы могли, Владимир Викентьевич! – Мне настоятельно рекомендовали не мешать вам мириться. – Если он и смутился, то совсем чуть-чуть. А ведь я понятия не имею, насколько Владимир Викентьевич зависим от Рысьиной. И если эта зависимость сильнее, чем предполагает Николай, тогда получается, что я, будучи зависима от него, в результате завишу от княгини. Но Юрия она мне не навяжет ни в каком виде! – Во-первых, для того, чтобы с кем-то помириться, нужно с этим кем-то сначала поссориться. Я с Юрием… Александровичем не ссорилась, я его знать не знаю и знать не хочу, если вы понимаете, о чем я. А во-вторых, о каком примирении может идти речь с голым мужчиной в спальне, сами подумайте. – Почему с голым? – нахмурился целитель. – Мне обещали, что он не выйдет из облика рыси. – Он и не вышел. Но я-то знала, что он на самом деле голый, а значит, ему нечего делать в моей спальне. Мало ли что могло случиться. – Уверяю вас, Елизавета Дмитриевна, если бы вам что-то угрожало, я бы вмешался. – То есть то, что он торчал в моей спальне в виде рыси, меня ни в коей мере не компрометирует? – подозрительно уточнила я. – Я не так давно узнала, что просьба показать второй облик не совсем прилична и допустима только при близких отношениях. – Вы же не обращались к нему с такой просьбой, – улыбнулся целитель. – Вот если бы обращались или, не дай боги, приглашали бы к себе в спальню, тогда да, можно было говорить об отсутствии приличий. – И все равно я уверена, что вам следовало вмешаться еще до того, как он появился на подоконнике моей комнаты, – упрямо возразила я. – Зачем он вообще полез ко мне? Причем полез даже без розы в зубах или завалящей коробочки конфет. Посчитал, что лучший подарок даме – он сам? – Фаина Алексеевна была уверена, что его второй облик окажется для вас притягательнее и заставит забыть размолвку. – Фаина Алексеевна так беспокоится о Юрии Александровиче? – Фаина Алексеевна беспокоится о вас обоих. – Пусть она за меня не беспокоится, – раздосадованно бросила я. – Да и за Юрия Александровича ей беспокоиться не стоит. Вы говорили, что он в оппозиции к княгине. Я бы за такую оппозицию не переживала, мне было бы за нее стыдно. – Будете главой клана – заведете такую оппозицию, какую захотите, – миролюбиво предложил целитель. – Или воспитаете, чтобы точно стыдиться не пришлось. А уж со своей оппозицией Фаина Алексеевна сама решит, что делать. Наверное, целитель прав и глава должен заботиться обо всех членах клана, даже тех, кто выступает против него. И все же выгонять из клана внучку, чтобы потом пристроить ее оппозиционеру, странно даже для Рысьиной. Разве что Юрий эту самую оппозицию возглавляет… Хотя вряд ли Юрий. Глуповат он для этого. Разве что его отец… Я посмотрела на целителя, поняла, что он ждет от меня какого-то вопроса, и решила из вредности больше ни о чем не спрашивать. Мне нет дела до клана Рысьиных, а им не должно быть дела до меня. Я невозмутимо придвинула к себе тарелку и начала аккуратно перекладывать ее содержимое в рот, попутно размышляя, как бы выпросить у целителя пару занятий по защитной магии. Возможно, тем, что я ничего не спросила, я разочаровала Владимира Викентьевича, поскольку он опять отказался со мной заниматься. Сказал, что занят, и предложил самостоятельно повторять то, что мы с ним уже изучили. Правда, уточнил, чтобы я это ни в коем случае не делала в библиотеке. И вообще без него в библиотеке не появлялась во избежание новых срабатываний защиты. После чего ушел в лечебницу. Во всяком случае, именно это он сказал мне, а куда он ушел на самом деле, кто знает. Вдруг к княгине разрабатывать новые планы по примирению меня с Юрием? В конце концов, у того оба уха остались целыми, может рискнуть одним. Литература из шкафа целителя стала казаться еще заманчивей, но горничная с деловым видом шныряла по коридору, совершенно не опасаясь того, что от тщательного протирания облезут рамы картин. Или опасалась и именно поэтому размахивала метелкой из перьев на некотором отдалении от объекта и только при моем появлении? Мучиться от ничегонеделания я не стала, приготовила домашнее задание на завтра, пересмотрела учебники и решила, что нужно в первую очередь восполнять пробелы по истории. Не знать свою историю – это не просто необразованность, это вопиющее неуважение к предкам. Но не успела я углубиться в изучение внешней политики при Владимире I, как в комнату вихрем ворвалась Оленька. – Что делается, что делается! – затараторила она. – Представляешь, Рысьина прислала папе письмо, в котором потребовала, чтобы Коля к тебе не приближался. Мол, нельзя ухаживать за чужой невестой, да еще и водить в разные сомнительные места. Это говорит о плохом воспитании, и вообще… Не зря, ох не зря мне ночью показалось, что Юрий говорит гадости про Николая. Он их не только говорил, он их донес до княгини, а та решила: не пропадать же добру – и адресно переслала. Бедные Хомяковы, теперь у них из-за меня наверняка будут неприятности. – А поскольку с Колей вы нигде не были, кроме нашего дома, получается, что сомнительным местом Рысьина назвала наш дом, – кипела возмущением Оленька, как чайник, забытый на плите. – Это такое неуважение, что дальше некуда. – Думаю, она имела в виду совсем не ваш дом, – вздохнула я, понимая, что Николай не стал рисковать, сообщая сестре, что мы были в кино. – Мы вчера были в синематографе. – Вы с Колей? – Оленька округлила глаза, сначала удивленно, потом обиженно, потом восторженно. – Ой, значит, у вас действительно роман, да? – Вряд ли можно считать романом один-единственный выход в синематограф, – возразила я. – Да и если считать, то он наверняка уже закончился. Твоим родителям вряд ли понравится обострение отношений с Рысьиными. – Ха, папа сказал: «Увели у Рысьиных одну невесту, уведем еще одну», – гордо бросила Оленька, столь похоже имитируя родителя, что перед глазами как живое встало лицо Петра Аркадьевича, довольно подмигивающего собеседнику. – Кто такие Рысьины, чтобы их бояться? Кошки общипанные! Будут они нам угрожать. Наше – это наше. Нечего на наше пасть разевать, без зубов можно остаться. Она воинственно вздернула носик, словно именно она этой ночью ощипывала Юрия, встав на мою защиту. Да уж, Оленька точно не поняла бы желания Владимира Викентьевича примирить меня и Рысьиных. – Оля, мы просто сходили один раз в синематограф. Какая невеста? – Ты сейчас хочешь меня оскорбить, намекая, что брат мог ухаживать за девушкой с бесчестными намерениями? – встопорщилась она. – То есть не меня, а вообще всех Хомяковых? Что у нашего клана нет понятия чести? – Что ты, я совсем не про это, – попыталась я увильнуть от близящейся расправы. – Тогда про что? Про то, что ты собиралась поиграть Колиными чувствами и вернуться к Рысьину? Или вообще роман был просто для того, чтобы Рысьин приревновал? То есть ты невеста Рысьина, так, что ли? Оленька на меня наступала, грозно размахивая кулачками. Я отступала к стене, размышляя: лучше согласиться, что я Колина невеста, или попытаться удрать, пока меня не вышвырнули в запале в окно, как я давеча поступила с Юрием? То, что кажется правильным по отношению к другому, не всегда является таковым, когда примеряешь на себя. В окно категорически не хотелось. – Я про то, что твой брат мог сводить меня в синематограф из жалости, – наконец я нашла нужное оправдание. – Как подругу сестры, одинокую сироту. – Из жалости в синематограф не водят, – несколько успокоилась Оленька. – Из жалости только милостыню подают. – Это тоже можно считать милостыней, в некотором роде, – намекнула я. – Можно было бы, если бы мы были с ним обе. А если он пригласил тебя одну – значит, ухаживает, и точка! Она посмотрела так, что я сочла, что лучше всего с ней согласиться. Пусть уж с ней сами Хомяковы разбираются, им привычнее. В конце концов, прямо сейчас меня под венец никто не тащит, может, не потащат и дальше: Николай ни разу не говорил о своих планах, а то, что думает Оленька, думает только она. – Но сейчас о письме Рысьиной рассказываешь мне ты, а не Николай, – все-таки заметила я, пока подруга не начала строить планы за брата. – Да они с папой вообще решили ничего тебе не говорить, чтобы не расстраивать, – небрежно ответила Оленька. – Но я считаю, куда больше расстраиваешься тогда, когда узнаешь, что тебе что-то не рассказали. Причем такого, что касается непосредственно тебя, правда? – Правда, – согласилась я. – И что теперь? – Будем возвращать тебе память, – уверенно сказала подруга. – Потому что Николай думает, что вдруг ты внезапно вспомнишь, что на самом деле влюблена в Юрия Рысьина. И что тогда? – Ужас какой… Я такого точно не вспомню, – открестилась я. Говорить, что нас теперь не связывает даже ленточка на пачке писем, которые я забрала у Юрия, я не стала, поскольку Оленьку это точно бы настроило на подозрительный лад. Если были письма, то мало ли какие опрометчивые обещания я дала Рысьину. – А вдруг? Нехорошо получится. Я была уверена, что если вспомню, что была влюблена в Рысьина, то мне будет не нехорошо, а стыдно. Но само возвращение памяти с лихвой бы компенсировало это неудобство. Если, конечно, предложение Оленьки реально, а не плод ее фантазии. – Как вы думаете мне помочь, если целители оказались беспомощны? – Помнишь, Строгова предлагала правильно обратиться к богу, который забрал память? – Помню, – согласилась я, недоумевая, куда она клонит. – Но забрал же не бог, и целители единодушно утверждают, что ничего вернуть не смогут. – То, что не сможет лучший целитель, сможет самый слабый бог, – убежденно сказала Оленька. – А у нас покровитель рода не из слабых. Поэтому, если самый сильный из рода обратится с просьбой, бог может откликнуться. – А может не откликнуться. – Чаще всего так и бывает, – не стала обнадеживать меня Оленька. – Но просить будет Коля, а он отмечен Велесом, так что вероятность отклика выше, особенно в семейном святилище. Поэтому собирайся, мы едем за город. Только Владимиру Викентьевичу говорить ничего не надо, это тайна. – Я должна буду войти в ваш клан? – подозрительно уточнила я. – Ты что! – возмутилась Оленька. – Только если сама захочешь и не вспомнишь, что у тебя обязательства перед кем-нибудь. Но мордашка у нее была такая, что сразу стало понятно: уверена, что непременно сама захочу, потому что Хомяковы – это Хомяковы, а не какие-то там Рысьины. Глава 16 Возможно, ехать с Хомяковыми было совершенно непредусмотрительно, но я посчитала, что, если есть хоть минимальный шанс вернуть память, стоит им воспользоваться. Даже если выяснится, что у меня был роман с Рысьиным на самом деле, я это как-нибудь переживу. Главное – чтобы его не было дальше. Пока мне ужасно не хватало информации. Той самой информации, что постепенно накапливает любой ребенок и поэтому к моему возрасту уже прекрасно ориентируется в обществе, не боясь сказать или сделать что-нибудь не то. Возможно, Владимир Викентьевич был бы резко против моей поездки и как целитель (мало ли как повлияет на мое состояние запланированное мероприятие), и как член клана Рысьиных (мне все больше казалось, что он не столько действует в моих интересах, сколько придерживается плана княгини). Но Звягинцева поблизости не было, поэтому никто не сказал твердого «нет» перед тем, как я села в машину. Разумеется, на заднее сиденье рядом с Оленькой. Но если бы целитель и был, все равно вряд ли послушалась бы, слишком сильным было мое желание знать. – А долго придется ехать? – уточнила я только тогда, когда мы покинули город и машина бодро катила по уже примятому снегу на дороге. Несмотря на примятость снега, дорога вовсе не была оживлена. Что там оживлена – на ней не было видно никого, кроме нас. Этакая пустынная трасса, уходящая в никуда, а если мы отъедем чуть подальше, еще и исходящая из ниоткуда. – Часа два, – радостно сообщила Оленька. – Если ничего не случится. В отличие от меня, она ни о чем не переживала, знай вертела головой направо-налево. И что только ожидала увидеть? Я пока ничего интересного не замечала, разве что снег укутал еще не все и кое-где из-под него виднелись неопрятные темные проплешины. – А что может случиться? – уточнила я несколько нервно. – С нами же Коля, – удивилась Оленька. – Значит, не случится ничего.