– А если попросить кого-нибудь? – задумалась я. Но кого? Полину, которая сразу же оттащит письмо Рысьиным? И хорошо еще, если это письмо отправится дальше, а не осядет серым пеплом где-нибудь в княжеском камине. Полину Аркадьевну? Вдруг она больше не появится, а если появится, то ее тесное знакомство с Волковым наводит на некоторые подозрения относительно судьбы письма, вручи я ей его с просьбой отнести на почту. Соколова? Этот, может, и отошлет, да только не факт, что не добавит в письмо своих прокламаций. Нет уж, лучше подождать Николая и отправить с ним. Он же пишет родным, вот и вложит весточку от меня для сестры. Думаю, задержку она мне простит: я же здесь практически на осадном положении. Мои размышления прервала Полина сообщением, что обед готов. На письмо в моей руке она посмотрела столь страдальческим взглядом, словно я ее обездолила, вытащила из рук уже почти полученные деньги. Наверняка Фаина Алексеевна обещала премию за каждый клочок подозрительной бумаги из моей квартиры, а тут письмо, за которое можно выручить целое состояние. Но уж страдания прислуги меня точно оставили равнодушной. – Елизавета Дмитриевна, – преданно глядя мне в глаза, сказала она. – Мне нужно сходить на рынок за продуктами. – Сходите, – разрешила я. – Но разве на рынок ходят не утром? Чтобы купить свежее? – Так оно и сейчас свежее. Мороз же. Чему портиться? А стоит дешевле. – То, что осталось. Фаина Алексеевна ограничивает траты на меня? – Я делала вид, что не понимаю, куда она так срочно собралась. – Фаина Алексеевна не любит расточительность. Она щедрая, но против лишних трат. А зачем переплачивать, если вечером можно то же самое купить в два раза дешевле? – затараторила Полина. – Так я могу сходить? – Разумеется, я ведь уже разрешила. Кстати, когда у вас выходной? – Боги, Елизавета Дмитриевна, да зачем мне выходной? – всплеснула она руками. – Как же вы одна-то? Разве можно? Ее нарочитое стремление угодить вызывало лишь глухое раздражение и желание завести артефакт для проверки еды на посторонние примеси. Или хотя бы выучить плетение. Кажется, я такое видела в учебнике для военных, в разделе бытовых. А еще там был интересный раздел по допросу. Раньше мне казалось, что он никогда не пригодится, а сейчас я начинаю в этом сомневаться. – Тогда я пойду? – воодушевилась Полина. – Чтобы быстренько туда-обратно и ужин вам вовремя приготовить. – Да идите, наконец, – уже раздраженно ответила я. Служанка, словно только и ждала, когда я начну на нее злиться, выскочила сразу, а буквально через минуту хлопнула входная дверь. – Докладать побежала, – заметил проявившийся Мефодий Всеславович. – Да что она нового скажет? Такого, чего бы Рысьина не знала или о чем бы она не догадывалась. Понятно же, что Николай сообщит о том, что ему пока не отказали. – Но и предложение не приняли. – Не приняли, – согласилась я. – Эх, нужно было сразу в газету объявление о помолвке подавать, тогда бы бабушка не отвертелась. Важно сообщила бы всем интересующимся, что именно это и планировала. – Так не взяли бы объявление без ее подтверждения, – удивленно ответил Мефодий Всеславович. – Все клановые объявления с подтверждением от глав кланов идут. – Со всех сторон обложили! – в сердцах сказала я. – С таким трудом сюда добралась, так теперь еще и удержаться надо. Смотреть, чтобы не подлили чего. – Я присмотрю, – предложил Мефодий Всеславович. – Токмо не станут Рысьины сейчас подливать. Вам же через охрану проходить, а там заметят, ежели что не так, и не пропустят. – Если им не заплатят, чтобы глаза закрыли. – Это ж скоко заплатить нужно? Ежели узнают, такого мага на работу никто не возьмет более, – запротестовал Мефодий Всеславович. – Да и не одному тогда давать надоть, а всей смене. Нет, Елизавета Дмитриевна, ежели вам чего и подольют, то только снаружи. А Полина эта так-то аккуратная, да и готовит хорошо. А чтобы не сделала пакости, на то я есть. Уверенность домового немного обнадеживала, а то я пока не могла решить: выставить ли Полину или оставить? Новую прислугу и перекупить могут, а эта – уже известное зло… Возвращалась в лабораторию я с некоторой опаской. Мало ли, вдруг Филипп Георгиевич отправил меня подальше, чтобы не было свидетеля того, как он расправляется с оскорбителем? Конечно, он выглядел спокойным, когда меня отправлял на обед, но я-то помню, как он взбесился в конце разговора с аспирантом. Дверь я открывала осторожно, но она все-таки предательски скрипнула, и, когда я заглянула, Соколов уже выжидающе смотрел, стоя рядом со входом. Был он один, заведующего и след простыл. – Елизавета Дмитриевна! – воодушевленно сказал аспирант, помогая мне снять тулупчик. Тот самый, Оленькин, на волчьем меху. Рысьина мне среди прочих вещей презентовала премиленькую шубку, но тулупчик был куда символичней. Жалко, что коврик так и остался в Ильинске, а то я и на нем с удовольствием попрыгала бы. – Как приятно, что это вы, а не кто-нибудь из этих замшелых старикашек. Не лаборатория, а паноптикум какой-то, – продолжал радоваться моему появлению Соколов, не забыв при этом презрительно фыркнуть при упоминании старших коллег. – Зачем же вы пошли в этот паноптикум? Соколов ненадолго смутился, но нашелся почти сразу: – Так должен же кто-то двигать науку? Целительская артефакторика – необычайно перспективное направление, открывающее массу возможностей, которые профукивают древние старцы, не готовые к новым веяниям. Но воодушевление его было наигранным. Наверное, попал он сюда по той же причине, что и я: где место было, туда и взяли. Говорить я это, разумеется, не стала, тем более что в чем-то он был прав: артефакторика действительно перспективное направление. – Филипп Георгиевич вас простил? – Меня простил? – оскорбленно переспросил Соколов. – Это мне надо было его прощать. – Оскорбили его вы, – заметила я. – Я его не оскорбил. А вот он… Он вполне мог бы оформить для меня допуск на пролет. – Разве это возможно? – невольно удивилась я. – Я была уверена, что запрет для всех. – Как же, для всех. – Соколов несколько раз взмахнул руками, словно разминаясь перед полетом. – Уткин прекрасно пролетает туда и обратно ежедневно. Еще бы, он глава университетской бухгалтерии, а я всего лишь аспирант. – А не холодно Уткину? – уточнила я, пораженная такими сведениями в самое сердце. – Зима же. – Разумеется, холодно. Он, когда по дороге задумывается, всегда на юг отклоняется, – мрачно подтвердил Соколов. – Потому что зима и потому что Уткин, что с него взять? У него инстинкты на первом месте в подкорке записаны, ничем не выбьешь. А того, у кого голос разума забивает инстинкты, дискриминируют. Хотя, казалось бы, летать должны запрещать Уткину: сегодня он долетит до университета, а завтра захватит мешочек в клюв – и на юга, прожигать жизнь. – Сколько там утка унесет… – Не утка, селезень. Уткин же мужчина, – снисходительно пояснил Соколов, – а мужчины у уток – селезни. – Самцы. – Что? – удивился он. – Мужских особей у животных обычно называют самцами. – Так это у животных, а мы же не животные. Мы люди, – убежденно сказал Соколов. – Вот только почему-то одни получают больше других. Наверное, крякают громче. Я поняла, что вопросы угнетения Соколовых могут обсуждаться еще очень долго, поэтому кивнула, как бы соглашаясь со словами аспиранта, и прошла к своему столу, на котором мена ждала книга, написанная Седых. Предисловие я успела просмотреть при Тимофееве, теперь собиралась перейти к более информативной части. Первая глава уже называлась «Типы целительских артефактов». – Елизавета Дмитриевна, вы должны поговорить с Филиппом Георгиевичем. – Соколов нагло уселся на край моего стола. – Соболевы уважают Рысьиных, поэтому он вам не откажет. – О чем должна поговорить? – О разрешении на проход в зверином облике. – Помилуйте, Павел Владимирович, – я невольно рассмеялась. – Если он отказал вам, то мне тем более не будет выбивать такое разрешение. Да и не нужно оно мне, я не собираюсь никуда рысью бегать из университета. – Так я и не прошу вас, чтобы вы для себя разрешение получали, но для меня. – Простите, Павел Владимирович, – сухо сказала я, придвигая к себе книгу и тем самым давая понять, что наш затянувшийся разговор мне совершенно неинтересен, – но правила для того и существуют, чтобы их выполнять. Не просто же так ввели это ограничение, а наверняка по серьезной причине. – Скажете тоже, Елизавета Дмитриевна, – разочарованно протянул Соколов и слез со стола, – по серьезной причине. Все из-за Мышкина, будь он неладен. Стащил ценный артефакт, а мы теперь страдай все. – Артефакт можно и в человеческом облике стащить, – заметила я. – В человеческом через проходную не пронести, а в зверином через проходную необязательно. Он столь тяжело вздохнул, что я заподозрила: все его попытки получить допуск – не что иное, как подготовка к очередному ограблению университета. Ведь с тем, что пронесла мышка, вполне может улететь и сокол, даже мелкий и общипанный. Почему-то казалось, что зверь, то есть, разумеется, птица моего собеседника именно такая, неказистая. Но просить его продемонстрировать я не стала по вполне понятной причине: не дай боги, решит, что я с ним заигрываю. Разочарованный аспирант отошел к лабораторному столу, где начал снимать крошечные стружки с маленького розового куска дерева, а я наконец открыла книгу и приступила к чтению. «Целительские артефакты бывают следующих типов: диагностические, терапевтические, хирургические и лабораторные». Также я успела выяснить, что внутри каждого типа есть деление на артефакты для владеющих и не владеющих магией. – Елизавета Дмитриевна, а помойте-ка мне вот эту колбу. Срочно нужно, а ни одной чистой нет, – раздался командный голос Соколова. – Между прочим, это обязанность лаборанта – следить за чистотой лабораторной посуды. Тимофеев должен был вас проинструктировать. Я молча взяла указанную колбу и пошла мыть, хотя мне показалось, что сейчас в аспиранте говорят исключительно вредность и желание показать, что сам он персона куда значимей меня. Я даже в зеркале над раковиной видела, каким довольством лучится его физиономия. И не только его. В этот раз я даже не заорала, опять заметив в отражении лису. Теперь я ее видела и обычным зрением. Причем если концентрировать взгляд на ней, она становилась едва заметной и просвечивающей, но стоило посмотреть на что-то другое в отражении, красные глаза ярко вспыхивали, словно пытаясь просветить меня насквозь. Тем не менее я мужественно домыла колбу, сполоснув дополнительно указанным раствором и промыв после него дистиллированной водой, и только потом отошла от раковины. В пяти шагах лиса пропала совершенно, словно растворилась за зеркальной поверхностью. Но я знала, что она там и ждет меня. Пожалуй, в ближайшее время я поостерегусь смотреться в зеркала. В самом деле, чего я там не видела? Глава 13 Наверное, Соколов оскорбился, что я не встала на его сторону в вопросе противостояния университету в целом и Тимофееву в частности. Мало во мне оказалось сострадания к оборотням не из крупных, приближенных к императору кланов. Поэтому аспирант с воодушевлением принялся находить мелкие поручения специально для меня: подай, принеси, отмой, поассистируй… Чем дальше, тем больше во мне зрело убеждение, что ничего из требуемого не входило в должностные обязанности лаборанта, поэтому, когда он в очередной раз бросил, огорченно разглядывая лужу под ногами: – Какой я неловкий! Елизавета Дмитриевна, возьмите тряпочку и протрите.