– Это довольно практично. – Можешь спать здесь. Эрик от удивления не знал, что ответить. Но секундного молчания хватило, чтобы Симоне истолковала его заминку как колебания. – Не думай, что это приглашение, – торопливо сказала она. – Не воображай себе ничего такого. – Мне все равно, – ответил он. – Перебрался к Даниэлле? – Нет. – Мы уже расстались, так что врать не обязательно. – Симоне повысила голос. – Ладно. – Что? Что “ладно”? – Я перебрался к Даниэлле, – солгал он. – Хорошо, – шепнула она. – Да. – Я не собираюсь выспрашивать, молодая ли она, красивая и… – Она молодая и красивая, – оборвал Эрик. Он пошел в прихожую, обулся, вышел из квартиры и закрыл дверь. Подождал, услышал, как Симоне заперла дверь и накинула цепочку. Эрик стал спускаться по лестнице. Глава 31 Утро понедельника, четырнадцатое декабря Симоне разбудил телефонный звонок. Шторы были подняты, и спальню заливал зимний свет. Симоне успела подумать: “Наверное, это Эрик” – и чуть не расплакалась, поняв, что он и не собирался звонить, что сегодня утром он проснулся рядом с Даниэллой, что она теперь одинока. Она взяла телефон с прикроватного столика и ответила: – Да? – Симоне? Это Ильва. Я несколько дней пытаюсь до тебя дозвониться. У Ильвы был напряженный голос. На часах уже десять. – Мне сейчас не до того, – натянуто сказала Симоне. – Они его не нашли? – Нет. Стало тихо. Какие-то тени проплыли мимо окна, и Симоне увидела, как с крыши дома напротив падает краска. Отслоившиеся пласты, которые соскребают люди в оранжевых комбинезонах. – Извини, – сказала Ильва. – Не буду мешать. – А что случилось? – Утром опять приходил ревизор, что-то не так. И я плохо соображаю – здесь Норен. Стучит. – Стучит? Ильва издала невнятный звук. – Явился с резиновым молотком и заявил, что создал новое течение, – объяснила она устало. – Сказал, что покончил с акварелью и ищет нишу в искусстве. – Пускай ищет свою нишу где-нибудь подальше. – Он расколотил миску Петера Даля. – Ты позвонила в полицию? – Да, они приезжали. Норен все зудел о свободе творчества. Они велели ему держаться от нас подальше, так что теперь он стоит на улице и лупит своим молотком. Симоне вылезла из постели и посмотрела на себя в дымчатое зеркало одежного шкафа. Она выглядела тощей и уставшей. Как будто ее лицо разбилось на множество мелких осколков, и его пришлось склеивать заново. – А Шульман? – спросила Симоне. – Как там с его залом? Ильва заговорила деловым тоном: – Сказал, что ему нужно поговорить с тобой. – Я ему позвоню. – Там что-то со светом, он хочет показать тебе. – Ильва понизила голос: – Я не знаю, как там у вас с Эриком, но… – Мы разошлись, – коротко сказала Симоне. – Потому что я думаю… – Ильва замолчала. – Что ты думаешь? – терпеливо спросила Симоне. – Что Шульман влюблен в тебя. Симоне встретила в зеркале свой собственный взгляд и вдруг ощутила волнующую пустоту в теле. – Постараюсь прийти, – сказала она. – Сможешь? – Только позвоню кое-кому. Симоне вернула трубку на место и немного посидела на краю кровати. Беньямин жив, это главное. Он жив, хотя со дня похищения прошло уже несколько суток. Это очень хороший знак. Похититель не заинтересован в том, чтобы непременно убить его. У него другие цели, может, он собирается потребовать выкуп. Симоне быстро подсчитала свои активы. Что у нее есть? Квартира, машина, кое-какие картины. Галерея, естественно. Можно занять деньги. Как-нибудь справится. Она человек не богатый, но папа может продать дачу и свою квартиру. Они могут жить вместе в съемной квартире, где угодно, это ничего – лишь бы вернуть Беньямина, лишь бы вернуть ее мальчика. Симоне позвонила отцу, но он не отвечал. Она оставила короткое сообщение о том, что отправляется в галерею, потом быстро приняла душ, почистила зубы, переоделась и вышла из квартиры, не погасив свет. На улице было ветрено, морозно. Глухая тьма декабрьского утра – сонная, кладбищенская. Пробежала собака, волоча поводок по лужам. Едва подойдя к галерее, Симоне поймала взгляд Ильвы через стеклянную дверь. Норена не было видно, но на земле возле дорожки осталась сложенная из газеты наполеоновская треуголка. Картины Шульмана светились зеленым. Блестящая аквариумно-зеленая масляная живопись. Симоне вошла; подбежала Ильва и обняла ее. Симоне заметила, что Ильва забыла покрасить волосы в черный цвет – в прямом проборе угадывалась отросшая седина. Но лицо гладкое, подкрашенное, губы темно-красные, как всегда. На Ильве был серый костюм с юбкой-брюками, полосатые черно-белые колготки и тяжелые коричневые ботинки. – Здóрово, – сказала Симоне и огляделась. – Как же много ты сделала! – Спасибо, – прошептала Ильва. Симоне подошла к картинам: – Вот так я их не видела, как они задуманы. Только по отдельности. Она сделала еще шаг к картинам: – Как будто текут куда-то. Симоне перешла в следующий зал. Там стояла каменная глыба с пещерной живописью Шульмана на деревянных подставках. – Он хочет, чтобы здесь были масляные лампы, – сказала Ильва. – Я считаю, что это невозможно, люди хотят видеть, что покупают. – Не хотят. Ильва рассмеялась: – Значит, пускай Шульман делает как хочет?