К великому моему облегчению, происшествие на Староместской площади мальчишку кое-чему научило. Он больше не пытался строить из себя беспечного английского туриста. Вместо этого он весь тот мрачный, неуютный вечер предоставил мне водить его по лабиринту ветхих пражских закоулков осторожно, крадучись, как то и подобает шпионам, находящимся на вражеской территории. Мы пробирались на север крайне терпеливо. Встреч с патрулями, которые разошлись во все стороны от площади, мы избегали, окутывая себя Сокрытием или, по возможности, прячась в заброшенных зданиях, пока солдатня не протопает мимо. Нам помогали сумерки и то, что нас почти не выслеживали с помощью магии. Несколько фолиотов скакали по крышам, рассылая магические Импульсы, но их я легко отражал, не будучи замеченным. А кроме фолиотов, не было никого: ни спущенных с цепи полуафритов, ни самого завалящего джинна. Пражские власти полагались в основном на своих ненаблюдательных людей-солдат, и я этим воспользовался сполна. Не прошло и часа с тех пор, как мы пустились в бегство, а мы уже пересекли Влтаву верхом на грузовике с овощами и теперь пешком пробирались через сады к подножию замка. Во дни величия империи невысокий холм, на котором стоял замок, каждый день, едва стемнеет, озарялся тысячей фонариков. Фонарики меняли цвет, а порой и расположение, в соответствии с прихотями императора, озаряя многоцветным сиянием деревья и дома, цепляющиеся за склоны холма.[48] Теперь все фонарики были перебиты и приржавели к своим столбам. Не считая нескольких бледно-оранжевых пятен на месте окон, Замковая гора лежала перед нами тёмная, окутанная ночью. Наконец мы вышли к подножию крутой мощеной лестницы. Высоко наверху находилась Золотая улица — я различал её огни, мерцающие на фоне звезд, на самом краю холодного чёрного массивного холма. У подножия лестницы была невысокая стенка, и за ней — помойка. Я оставил Натаниэля там, а сам обернулся летучей мышью и полетел на разведку. Восточная лестница не особенно изменилась с того далекого дня, когда смерть моего хозяина освободила меня от службы. Надеяться, что и сегодня откуда-нибудь нежданно-негаданно выскочит африт и утащит моего нынешнего хозяина, не приходилось. Поблизости не было ни души, если не считать трёх жирных сов, прячущихся в тёмных аллеях по обе стороны от нашего пути. Я проверил и перепроверил: они были совами даже на седьмом плане. Вдали, за рекой, все ещё продолжалась охота. Я слышал свистки солдат, исполненные унылой безнадежности, и этот звук наполнил меня возбуждением. Почему? Да потому, что Бартимеус слишком шустр для них, вот почему; потому что джинн, которого они разыскивали, давно уже порхал над двумястами пятьюдесятью шестью ступенями, ведущими на Замковую гору. И потому, что где-то впереди, в ночной тиши, таился источник возмущения, которое я ощущал на каждом из планов — странная, не похожая ни на что магическая активность. История начинала становиться интересной. Летучая мышь прошелестела над обрушенным остовом старинной Чёрной башни — когда-то здесь располагалась элитная гвардия, а теперь башня служила домом десятку спящих воронов. А за башней находилась цель моего путешествия. Улочка, узкая и непритязательная, вдоль которой выстроился ряд скромных домиков — высокие, закопчённые трубы, маленькие окошки, потрескавшаяся штукатурка фасадов и обыкновенные деревянные двери, выходящие прямиком на мостовую. Там всегда было так, даже в годы расцвета. Золотая улица жила по своим правилам. Крыши, и всегда-то просевшие, теперь уже вообще не подлежали ремонту: сплошные покосившиеся балки и выпавшие плитки черепицы. Я устроился на торчащем наружу стропиле крайнего дома и оглядел улицу. Во дни Рудольфа, величайшего из императоров, на Золотой улице кипела бурная магическая деятельность, целью которой было, ни много ни мало, создание философского камня.[49] В каждом доме обитало по алхимику, и на какое-то время крошечные домики наполнились жизнью.[50] И даже после того, как поиски были прекращены, Золотая улица по-прежнему оставалась домом для иностранных волшебников, работающих на чехов. Правительство хотело, чтобы они жили поближе к замку, где за ними было бы проще приглядывать. И так оно и шло до той самой кровавой ночи, когда город заняли войска Глэдстоуна. Теперь никаких иностранных волшебников здесь не было. Здания казались меньше, чем мне помнилось, и теснились друг к другу, точно чайки на мысу. Я чуял старую магию, все ещё сочащуюся из камней, но нового почти не было. Если не считать… Слабая дрожь на всех планах сделалась сильнее, её источник находился куда ближе. Летучая мышь осторожно огляделась по сторонам. Что ей было видно? Собака, усердно роющая землю под старой стеной. Освещённое окно, окаймленное прозрачными занавесками, и в окне — старик, сгорбившийся у очага. Освещённая фонарем девушка, осторожно шагающая по булыжной мостовой в туфлях на высоком каблуке, — очевидно, она направлялась в замок. Пустые окна, запертые ставни, дыры в крышах, обвалившиеся трубы. Мусор, разносимый ветром. Ничего не скажешь, жизнерадостная картинка! И дом номер тринадцать, в середине улицы, такая же чумазая и мрачная халупа, как и все соседние дома, но на шестом плане окруженная светящимися зелёными силовыми узами. Там кто-то был, и этот кто-то не желал, чтобы его тревожили. Мышь пролетела над улицей взад-вперёд, старательно огибая узы в том месте, где они выпирали вверх. Остальная часть Золотой улицы была темна и пустынна, полностью поглощенная мелкими вечерними делишками. Я проворно спланировал назад, к подножию холма, чтобы сообщить об увиденном своему хозяину. — Нашел то место, — сказал я. — Там стоит кое-какая защита, но, думаю, мы прорвемся. Пошли скорей, пока никого нету. Я знаю, я уже говорил об этом, но скажу ещё раз: люди абсолютно безнадежны, когда нужно куда-то быстро перемещаться! У парня ушло столько времени, чтобы подняться на эти вшивые двести пятьдесят шесть ступенек, он так кряхтел, пыхтел и отдувался, и лицо у него сделалось такого изумительного цвета — никогда ещё не видел ничего подобного. — Надо было с собой пакетик захватить или ещё что-нибудь, чтобы прикрыться, — сказал я ему. — Твоя физиономия так горит, что, наверно, с того берега Влтавы видать. Горка-то плевая! — А к-какая… какая там защита? Его мысли были всецело поглощены делом. — Хлипкие узы, — сказал я. — Не проблема. Ты хоть каким-нибудь спортом занимаешься? — Нет. Нет времени. Слишком занят. — А-а, ну да! Ты теперь слишком важная персона. Я и забыл. Минут десять спустя мы добрались-таки до разрушенной башни, и я снова сделался Птолемеем. В этом обличье я провел Натаниэля туда, где находится пологий спуск на улицу. Там мой хозяин привалился к стене, чтобы отдышаться, и мы принялись вместе созерцать развалюхи Золотой улицы. — Жалкое зрелище, — заметил я. — Ага. Им следовало бы… снести это все… и построить заново. — Да нет, я про тебя. — К-который дом? — Номер тринадцатый? Вон тот, справа, третий от нас. Белый оштукатуренный фасад. Давай заканчивай помирать, и посмотрим, что тут можно сделать. Мы осторожно прошли по улице, прячась в тени стен, и остановились в нескольких метрах от нужного дома. Мой хозяин был за то, чтобы подойти прямиком к двери. Я поднял руку. — Постой тут. Узы начинаются прямо перед тобой. Ещё полшага — и ты приведёшь их в действие. Он замер на месте. — Думаешь, ты сумеешь проникнуть внутрь? — Я не думаю, мальчик. Я — знаю. Я проделывал такие штуки ещё в те времена, когда Вавилон был скромным овечьим выгоном. Отойди в сторонку, смотри и учись. Я подошёл к сеточке хрупких светящихся нитей, преграждавшей нам путь, нагнулся к ней, выбрал дырочку побольше и осторожно подул в неё. Расчёт оказался верен: облачко Послушного Дыхания[51] проскользнуло сквозь дырочку и зависло в ней, не проходя внутрь и не оттягиваясь назад. Оно было слишком лёгким, чтобы потревожить сигнальные нити. Остальное было проще пареной репы. Я принялся мало-помалу раздувать облачко. Расширяясь, оно раздвигало нити уз. Через несколько минут в сети невысоко над землей образовалась большая круглая дыра. Я придал Дыханию форму обруча и непринужденно шагнул сквозь него. — Вот, — сказал я. — Твоя очередь. Парень нахмурился: — А что делать-то надо? Я ничего не вижу. Я тяжело вздохнул и изменил Дыхание таким образом, чтобы оно стало видимым на втором плане. — Ну что, теперь доволен? — спросил я. — Просто аккуратно пройди сквозь этот обруч. Он повиновался, но, похоже, особого впечатления на него это не произвело. — Подумаешь, — сказал он. — Может, ты вообще всё это выдумал, откуда я знаю. — А что я, виноват, что люди такие слепые? — огрызнулся я. — И тем не менее ты всё равно полагаешься на мои способности. В твоем распоряжении — опыт пяти тысячелетий, а ты бы хоть спасибо сказал! Отлично. Если не веришь, что тут есть узы, так я с удовольствием приведу их в действие, чтобы ты мог убедиться. Сейчас увидишь, как выскочит волшебник Кавка. — Нет-нет! — Ишь как зачастил. — Верю я тебе, верю! — Точно? Я протянул палец к светящимся нитям. — Да! Только уймись. Ну, а теперь влезем в окно и застанем его врасплох. — Пожалуйста. Только после вас. Он с мрачной решимостью устремился вперёд, прямиком на линии вторых уз, которых я не заметил.[52] Из дома донесся громкий сигнал тревоги, состоящий, казалось, из доброго десятка колоколов и звонков. Весь этот шум длился несколько секунд. Натаниэль уставился на меня. Я — на Натаниэля. Но не успели мы что-либо предпринять, как шум прекратился, и за дверью послышался грохот отодвигаемого засова. Дверь распахнулась, наружу вылетел высокий человек в ермолке,[53] с безумными глазами, и громко завопил: — Я же вам говорил! — орал он. — Ещё слишком рано! Он будет готов только на рассвете! Не будете ли вы так любезны оставить меня в п… Ох! Он только теперь заметил нас. — Что за чёрт? — Почти угадали, — откликнулся я. — Впрочем, это как посмотреть. Я бросился вперёд и прижал его к земле. Мгновение — и его руки были аккуратно стянуты поясом от халата.[54] Это чтобы предотвратить какие-нибудь поспешные жесты, с помощью которых он мог бы призвать к себе на выручку кого-то лишнего.[55] Рот ему мы заткнули куском Натаниэлевой рубашки, на случай, если ему вздумается выкрикнуть заклинание. Управившись с этим, я поставил его на ноги и запихнул обратно в дом — и всё это прежде, чем мой хозяин успел хотя бы разинуть рот, чтобы вымолвить приказ. Вот как проворен может быть джинн, когда в том есть нужда! — Видал? — гордо сказал я. — И даже без особого насилия! Мой хозяин растерянно заморгал. — Ты мне рубашку испортил! — заявил он. — Ты разорвал её напополам! — Беда какая! — сказал я. — Ладно, закрой дверь. Потолковать можно и внутри. Закрыв за собой дверь, мы получили возможность оглядеться. Состояние дома мистера Кавки проще всего описать выражением «рабочий беспорядок». Весь пол и все имеющиеся в доме предметы мебели были завалены книгами и страницами разрозненных рукописей. Местами они образовывали замысловатый культурный слой толщиной в несколько дюймов. Всё это, в свою очередь, было затянуто тонкой корочкой пыли, ручек и перьев и усеяно многочисленными тёмными и вонючими пятнами, судя по всему — останками волшебниковых трапез месячной и большей давности. Под всеми этими наслоениями были погребены большой письменный стол, кресло, кожаный диван и, в углу, примитивная прямоугольная раковина с единственным краном. В раковине каким-то образом очутились несколько заблудившихся пергаментов. Судя по всему, данный этаж домика был целиком занят этой единственной комнатой. Окно в противоположной от входа стене выходило на склон холма и смотрело в ночь: в нем виднелись тусклые далекие огоньки расположенного внизу города. Приставная лестница вела к дыре в потолке — там, по всей видимости, находилась спальня. Однако такое впечатление, что в последнее время волшебник там не бывал: при пристальном взгляде обнаружилось, что под глазами у него набухли серые мешки, а щёки пожелтели от усталости. Кроме того, волшебник был худ как щепка и стоял ссутулившись, как будто у него совершенно не было сил. В целом, не особо впечатляющее зрелище — что сам волшебник, что его комната. И тем не менее именно тут находился источник вибрации всех семи планов: я ощущал его сильнее, чем когда бы то ни было. У меня аж зубы шатались от этой вибрации. — Усади его, — распорядился мой хозяин. — Можно на диван. Смахни весь этот мусор на пол. Хорошо. Сам он уселся на край стола, одну ногу поставил на пол, другой непринужденно болтал в воздухе. — Так вот, господин Кавка, — продолжал он, обращаясь к своему пленнику на безупречном чешском, — времени у меня мало. Надеюсь, вы согласитесь со мной сотрудничать. Волшебник смотрел на него усталым взглядом. Услышав его слова, он заметно пожал плечами. — Предупреждаю вас, — продолжал мальчишка, — я весьма могущественный волшебник. Я повелеваю множеством ужасных созданий. Это существо, которое вы видите перед собой, — тут я расправил плечи и угрожающе выпятил грудь, — всего лишь слабейший и наименее грозный из моих рабов. На это я ссутулился и опустил плечи. — Если вы не сообщите мне нужные сведения, вам же будет хуже. Господин Кавка издал невразумительный звук. Он покачал головой и закатил глаза. Парень посмотрел на меня: — Как ты думаешь, что это означает? — А я откуда знаю? Я бы предложил вынуть кляп и попросить объяснить поподробнее. — Ладно. Но если он произнесет хотя бы слог какого-то заклинания, убей его на месте! В дополнение к этим словам мальчишка постарался скорчить грозную мину — от этого лицо у него сделалось такое, словно у него разыгралась язва. Я вынул тряпку. Волшебник некоторое время откашливался и отплевывался. Ничего вразумительного он по-прежнему не говорил.