– Ну-ка, Томми, выкини ее отсюда, удружи нам. – Иди сюда, красотка, хорош дурить. Генри сунул руку в карман. Полная горсть монет. – Клэй, держи, встречаемся там. Двое ребят едут, третий бежит. Крик в окно: – Эй, Клэй! Он наподдал. Не оборачивается, но слышит каждое слово. Каждый раз – все та же песня. – Купи ромашек, если успеешь, ее любимые, помнишь? Как будто он не знает. Машина удаляется, мигнув поворотниками. – Да смотри торгуйся! Клэй ускоряет бег. Начинает подъем на холм. А сначала тренировал его я, потом – Рори, и если я применял классический метод простодушной добросовестности, то Рори прессовал, хотя и не ломал. Что же до Генри, то тот разработал систему – он занимался за деньги, но еще и потому, что ему нравилось: скоро мы увидим подтверждение этого. На первых порах все было незатейливо, но тупо. Мы говорили ему, что делать. Он выполнял. Мы могли его гнобить. Он все сносил. Генри мог выставить его из машины, потому что видел своих приятелей, шагающих домой под дождем, – и Клэй выходил и послушно трусил вдоль дороги. А потом, когда они проезжали мимо и кричали из окна машины «Хорош сачковать!», он прибавлял ходу. Томми, зверски терзаемый совестью, смотрел на него сквозь заднее стекло, и Клэй не отводил взгляда, пока машина не скрывалась из виду. Перекошенная стрижка за стеклом становилась меньше и меньше; и так оно все и шло. Могло казаться, что мы его тренируем. На самом же деле и близко не было. Со временем слова значили все меньше, а методика все больше. Мы все знали, чего он хочет, но как он собирается этим распорядиться, не догадывались. За каким дьяволом Клэй Данбар тренировался? В шесть тридцать, с тюльпанами у ног, он перегнулся через кладбищенскую стену. Милое место и воздушное: Клэю там нравилось. Он глядел на солнце, пасшееся между небоскребами. Города. Этот город. Там, внизу, машины сбивались в стада. Сменяли друг друга огни светофоров. Убийца пришел. – Прошу прощения? Никакой реакции. Он крепче ухватился за ограду. – Молодой человек? Оглянувшись, он увидел старушку, которая указывала на него, посасывая губы. Должно быть, вкусные. – Вы не против? У нее был размытый взгляд, на ней были поношенное платье и чулки. Казалось, зной ей нипочем. – Можно попросить у вас один цветочек? Клэй заглянул в глубокую морщину, длинную борозду над ее глазами. Протянул тюльпан. – Благодарю, благодарю, молодой человек. Для моего Уильяма. Клэй кивнул и следом за ней прошел в кладбищенские ворота: двинулся вдоль могил. Добравшись до нужной, он присел на колено, потом постоял, сложил на груди руки и посмотрел на предзакатное солнце. Он не мог бы сказать, сколько времени прошло, прежде чем по бокам возникли Генри и Томми, а у памятника – высунувшая язык Рози. Ребята стояли, ссутулившись, но не обмякнув, и держали руки в карманах. Если бы у собаки были карманы, не сомневаюсь, она тоже сунула бы туда лапы. Все их внимание было сосредоточено на могильной плите и увядавших на глазах цветах, которые положили перед ней. – Ромашек нет? Клэй отвел глаза. Генри пожал плечами. – Ну, Томми. – Что? – Отдай, его очередь. Клэй вытянул руку. Он знал, что делать. Он взял флакон со спреем, брызнул на металлическую табличку. Затем ему подали рукав от серой футболки, и он как следует потер и отполировал памятник. – Пропустил кусок. – Где? – Томми, ты слепой? Вон, в углу, смотри. Глаз нету? Клэй послушал их перепалку, потом еще поводил тряпкой по кругу; рукав стал черным: грязные губы города. Все трое мальчишек были в майках и потрепанных шортах. Все трое сжали зубы. Генри подмигнул Томми. – Молодчина, Клэй, а теперь пора в путь, а? Неохота опоздать на главное событие. Томми с собакой двинулись первыми, как всегда. Затем Клэй. Догнав их, Генри заметил: – На нормальном кладбище и соседи норм. Что и говорить, гнать пургу он мог бесконечно. Томми сказал: – Терпеть не могу сюда ходить, ты же знаешь, да? А Клэй? Клэй – всегдашний тихоня, улыбака – только обернулся напоследок и еще раз бросил взгляд на залитое солнцем поле статуй, крестов и могильных плит. Они выглядели как кубки за второе место. Все до единого. Дикари