Тем временем на Арчер-стрит ситуация на кухне зашла в тупик. Убийца медленно попятился за дверь, в комнаты. Тишина в доме устрашала – бескрайнее море, где совесть терзала его и топила, – и вместе с тем оказывалась фальшивой. Урчал холодильник, дышал мул, к тому же в доме обнаружились и другие животные. Вот сейчас, отступив в коридор, Убийца почувствовал рядом с собой какое-то движение. Не шел ли кто-то по его следу? Какое там. Нет, звери не представляли совершенно никакой угрозы: больше всего его пугали двое старших нас. Я, ответственный, – уже давно кормилец семьи. И Рори, несокрушимый, – человек-гиря. Примерно в шесть тридцать Рори стоял на другой стороне улицы, привалившись к столбу, улыбался криво и растерянно, улыбался лишь в шутку; мир был пакостным, и Рори таким же. После недолгого поиска он снял с губ длинный женский волос. Кто бы она ни была, где бы ни находилась, в мыслях Рори девушка сейчас лежала, раздвинув ноги. Девушка, о которой мы не узнаем, которую не увидим. А минутой раньше он столкнулся с девушкой, которую мы знаем, с девушкой по имени Кэри Новак. Прямо возле ее дома. Она пахла лошадьми и приветственно окликнула его. Спрыгивая со старого велосипеда. У Кэри были густо-зеленые глаза и каштановые волосы – километрами спадавшие по спине, – и она передала ему сообщение для Клэя. Оно касалось книги: одной из трех, важных для всего. – Скажи ему, что мне по-прежнему нравится Буонаротти, ладно? Рори растерялся, но не шелохнулся. Только губы зашевелились: – Борна… кто? Девчонка рассмеялась, направляясь к гаражу. – Просто передай, ладно? Но потом сжалилась, обернулась на ходу, такая веснушчаторукая и уверенная. В ней была какая-то особая щедрость – зноя, пота и жизни. – Ну, знаешь, – сказала она, – Микеланджело? – Чего? Рори еще больше запутался. Чокнутая, подумал он. Милашка, но совершенно чокнутая. Кого чешет этот Микеланджело? Но тем не менее сообщение застряло в голове. Нашел столб, передохнул у него, затем перешел дорогу, домой. Рори хотелось чутка подкрепиться. А я, я был недалеко, ехал, полз в пробке. Вокруг, впереди, позади, выстроились тысячи машин, устремлявшихся к разным домам. Упорная волна зноя наваливалась через окно моего универсала (того, на котором я езжу до сих пор), и бесконечно тянулась кавалькада рекламных щитов, магазинных витрин и порциями движущихся пешеходов. С каждой подвижкой город вламывался в салон, но в нем оставался и привычный запах дерева, шерсти и лака. Я высунул руку за окно. Тело ощущалось как деревянная колода. Ладони у меня были липкими от клея и скипидара, и мне хотелось одного: скорее попасть домой. Принять душ, сварганить ужин и, может, почитать или посмотреть старый фильм. Ведь не так много и хотел, правда? Доехать до дому и отдохнуть? А вот и выкуси. Бернборо На такие дни у Генри были свои правила. Во-первых, обязательно пиво. Во-вторых, холодное. По этой причине он оставил Томми, Клэя и Рози на кладбище, с уговором позже забрать их в Бернборо-праке. (Бернборо-парк, для тех, кто не знает наш район, – это заброшенный стадион. Тогда там были рассыпающиеся трибуны и удобная парковка, компенсировавшая разбитые стекла. И у Клэя это было место самых жестких тренировок.) Впрочем, прежде чем сесть в машину, Генри счел нужным дать Томми еще несколько последних инструкций. Рози тоже слушала: – Если я припоздаю, скажи им попридержать коней, ладно? – Ясно, Генри. – И скажи им, чтобы бабки готовили сразу. – Ясно, Генри. – У тебя не заело это «ЯсноГенри», а, Томми? – Не заело. – Давай продолжи в том же духе, и я тебе всыплю, прямо при нем. Хочешь? – Нет, Генри, спасибо. – И я тебя понимаю, пацан. Быстрая улыбка – движение озорного, хорошо тренированного ума. Генри шлепнул Томми по уху, ласково, но ловко, затем схватил Клэя. – А ты – будь другом… Он сжал его лицо ладонями. – Не пропусти тех двух уродов. В облаке пыли, взметенной колесами, Рози смотрела на Томми. Томми смотрел на Клэя. Клэй не смотрел ни на кого. Он сунул руку в карман; в тот момент он всей душой хотел снова пуститься бегом, но с городом, распахнутым перед ними, и с кладбищем за их спинами. Он сделал два шага к Рози и подхватил ее под мышку. Он выпрямился, и собака заулыбалась. Ее глаза были пшеница и золото. Она рассмеялась миру внизу. Они оказались на Энтрити-авеню, только поднялись на высокий холм – и тут Клэй пустил Рози на землю. По гнилым стручкам плюмерии они протопали на Посейдон-роуд: главное место конных кварталов. Ржавая миля магазинов. И если Томми тянуло в зоомагазин, Клэя влекли другие места: ее улицы, ее памятники. Лонро, думал он. Боббиз-лейн.