— С Викторией Алексеевной Касаткиной. Она изо всех сил пыталась меня убедить повлиять на тебя. — Не понял? В каком это смысле? — искренне удивился Шатров. Добрынина тоже изумленно уставилась на Алису. — Просто ей кажется, что ты лезешь не в свое дело. Она, якобы, хорошо знала Эллу. По ее словам, она была очень ревнивой и неуравновешенной женщиной, крайне озлобленной на своего мужа за постоянные измены. И то, что произошло — очень печально, но вполне логично. Виктория Алексеевна дала мне понять, что ни она, ни ее муж не желают больше копаться в этой истории. Их вполне удовлетворяет официальная версия полиции. — Вот значит как! — присвистнула Марина Вячеславовна. — Интересный поворот! Ах, Вика, Вика! Что ж ты так нервничаешь-то? Сергей машинально вытащил из кармана слегка смятую пачку и вытянул оттуда сигарету. Он начал ее крутить между пальцев, отчего вскоре на полу образовалась целая горка табака. Спохватившись, он нагнулся, кое-как собрал мусор, выбросил в урну, и, не говоря больше ни слова, ушел на балкон. — И что это значит? — недоуменно подняла косматые брови Добрынина. «Точь-в-точь — сова из мультика про Винни Пуха!» — подумала про себя Алиса. — Он же сказал — ему надо подумать, — улыбнувшись, сказала она вслух, — Сережка всегда так делает, когда чем-то сильно озадачен. Не обижайтесь на него, Марина Вячеславовна. — Да у меня и в мыслях не было обижаться. Ладно, тогда и я, пожалуй, пойду. Тоже поразмышляю, может чего-нибудь и надумаю. Марина Вячеславовна поднялась и накинула плащ. Мурка сонно завиляла хвостом и проводила гостью ленивым «Гав!». Алиса закрыла дверь на ключ и, не выключая свет и не раздеваясь, прилегла на кровать. Сон подкрался незаметно, и уже через пару минут глаза ее слиплись сами собой. * * * …На улице светило солнце, напоминающее огромный раскаленный пылающий шар, закрывший собой половину неба. И свет его был настолько ярким и неестественным, что казался скорее электрическим. Глаза болели и слезились. Не в силах больше выдерживать эту бешеную огненную вакханалию, Алиса задернула шторы, обернулась и ахнула. Их комната вновь была перевернута вверх дном. Большущий матрац, сброшенный на пол и вспоротый чьей-то безжалостной рукой, ощетинился колючими пружинами и клоками синтепона. На кресле лежал чужой черный плащ, свешиваясь по сторонам, словно гигантский парашют. Ваза, в которой стоял букет из ромашек и колокольчиков, была перевернута и вода, вытекшая из нее, залила светлый ковролин. Но вот странно — почему-то пятно это было не бесцветным, а бурым. Алиса в ужасе застыла, глядя на эту жуткую картину. Тут ее нос уловил какой-то тошнотворный запах. И запах этот с каждой секундой усиливался. «Кап!» — вдруг услышала она. Из опрокинутой вазы вылилась еще одна капля. И это была не вода. Потому что вода никогда не бывает такой красной и тягучей. Это и не вода — с пугающим спокойствием поняла вдруг Алиса. Это кровь. И я чувствую ее запах. Это запах смерти и страха. Где же Шатров? Почему он бросил меня здесь одну? В этот момент она почему-то подумала, что Сергей вряд ли ей поверит, если она расскажет ему о том, какая чертовщина творится в их доме. Трясущимися руками она вытащила из кармана телефон и решила заснять страшную картину. Странно, но в объективе камеры она вдруг увидела бесформенную фигуру, одиноко сидящую на голом остове кровати. Убрала телефон — фигура исчезла. Вновь взгляд сквозь объектив и опять — человек. Он сидел спокойно, устремив взгляд в пространство, но Алиса, как ни старалась, не могла разглядеть его лица. И вдруг он заговорил, вернее, заговорила она, ибо это была женщина. — За что?! Я так хотела жить. Просто жить, радоваться солнцу и дождю, ходить по улицам и покупать мороженое, слушать пение птиц по утрам. Это ты виновата. Ты! — Почему я?! — прошептала Алиса непослушными губами, упрямо глядя в камеру. — Я ненавижу тебя! Ненавижу!!! — голос, вначале равнодушный, безжизненный и едва слышный, с каждым словом набирал силу. Под конец он стал совершенно оглушительным, заполняющим все вокруг безумным звенящим эхом. Алиса в ужасе отбросила от себя телефон и обеими руками закрыла уши. Она изо всех сил зажмурилась и… проснулась. * * * Сердце колотилось так, будто вместо него в груди работал гигантский штамповочный станок, а на лбу выступила холодная испарина. Обеспокоенная Мурка стояла на задних лапах, и, тревожно поскуливая, тыкалась мордой в ее плечо. Алиса мельком взглянула на часы — она проспала всего лишь десять минут. За окном сгущались сумерки. Сквозь неплотно задвинутые шторы, на балконе она разглядела силуэт Сергея. Он что-то быстро записывал в блокнот. Рядом в пепельнице дымилась сигарета и стояла кружка. — Все хорошо, милая, это просто сон! Дурной сон, — тихо сказала Алиса, скорее не Мурке, а себе. Она потрепала ее по голове и поцеловала шишковатый лоб, все еще пахнущий шампунем. Странно, такое ощущение, будто бы она знала эту собаку не один день, а много-много лет. И как это она жила до сих пор без этого любопытного кожаного носа, без этого взгляда, полного неподдельного волнения и преданности, без мягких, пушистых ушей, похожих на большие лопухи? Как же хорошо, что Сережка выкупил ее! Страшно подумать, что этой случайности могло и не быть, не приди ему в голову идея с самого утра тащиться в Озерское. Как он там сказал? Они теперь будут жить все вместе. Вместе. Какие чудесные слова! От этих спокойных мыслей дыхание понемногу выровнялось. Алиса встала, выключила люстру, оставив гореть только маленький ночник и, взяв пижаму, пошла в душ. Глава двадцатая Сегодня Проскурин чувствовал себя настоящим триумфатором. Это даже хорошо, что все так случилось. Как говорила его бабка Фекла — царствие ей небесное — никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. После такого громкого дела продвижение по службе ему гарантировано, уже не говоря о премии и почетной грамоте от начальства. Преступление раскрыто в максимально короткий срок. Все получилось очень удачно — никто из сильных мира сего не пострадал, виновные найдены, а смертный приговор уже приведен в исполнение. Правосудие восторжествовало. И главная заслуга в том не пришлых москвичей с Петровки (гори она синим пламенем!), а капитана Озерского отделения полиции Григория Степановича Проскурина! Сам Касаткин пожал ему руку и поблагодарил за работу. А это тебе не хухры-мухры! На секунду привиделась местная газета «…ские Ведомости», а на главной странице его большая фотография — кстати, надо будет подыскать подходящую! — и заголовок: «Сложа руки не сидим!» С этими приятными, во всех отношениях, мыслями он запарковал свои старенькие «Жигули» во дворе отделения и достал телефон. Жена Ленка уже несколько раз звонила, чтобы спросить, что делать на ужин и когда его ждать. Проскурин довольно, словно сытый кот, улыбнулся и набрал номер. — Алло, Гриш, ну где ты пропал? — услышал он встревоженный голос. — Привет. Я, Лен, между прочим, работаю. Кстати, накрывай на стол, скоро буду. Помнишь, мне твой брательник на прошлой неделе виски привез? — Ну, помню, — слегка недоуменно, согласилась она. — Только ты же тогда сказал, что пусть эта бутылка до подходящего случая стоит. У нас что, сегодня праздник? — Ну, праздником я бы это не назвал, скорее повод, — с излишней скромностью добавил он. — И что за повод? — в голосе слышалось неприкрытое любопытство. — Твой муж раскрыл преступление века! Помнишь, я рассказывал тебе про «Сосновый»? — Помню, конечно. Там еще этот миллионер… Как его там? Козляткин? — Касаткин, — поправил он жену. «А Козляткин — ему бы больше подошло!» — довольно хмыкнул он про себя. — Точно, Касаткин. И что? — Так вот, дело закрыто! — Да ты что?! Гришка, ну я тебя поздравляю! А Коптев? — А что — Коптев? Думаю, сольют его в самое ближайшее время. А на его место меня поставят. — Ну, ничего себе! — восхитилась Ленка. — А как ты думала? Этот Касаткин-Козляткин не последний человек, уж он-то замолвит словечко за меня, будь уверена. Ладно, мне сейчас некогда. Домой приеду — расскажу подробнее. Он сунул телефон в карман, закрыл машину и похлопал ее по проржавевшему боку. Последние денечки на этом корыте. Очень скоро его заменит сияющий лаковыми боками черный «Фольксваген», а еще лучше — «Мерседес». Вечером в отделении было тихо и безлюдно. Снисходительно кивнув дежурному, Проскурин вошел в свой кабинет и достал из тумбочки припрятанную там маленькую бутылку водки. Одним махом выпив полстакана, он удовлетворенно выдохнул и, приоткрыв окно, закурил. «Эх, и жизнь хороша, и жить хорошо!» — тихо промурлыкал он, чувствуя, как по телу разливается приятная истома. В этот момент на столе зазвонил телефон. Проскурин чертыхнулся и взял трубку. — Ну, что, капитан? Как успехи? — услышал он в трубке хрипловатый голос майора Коптева. — Все отлично, товарищ майор. Вот как раз сейчас собирался зайти к вам с докладом. — Так заходи уже, — недовольно проговорил тот. — И так, почитай, целый день в кабинете просидел, от тебя новостей ждал. Ты же понимаешь, как нам важно, чтобы… — Не волнуйтесь, дело закрыто. — Как — закрыто? Капитан, ты что там, уже накатить успел, что ли? — подозрительно спросила трубка. — Никак нет, товарищ майор, — Проскурин торопливо засунул за щеку пяток кофейных зерен. — Вот что, Гриша, давай быстро ко мне! — Так точно. Сейчас буду. Проскурин повесил трубку и начал энергично пережевывать горькие противные бобы. Они скрипели у него на зубах, впивались в десны и застревали в горле отвратительным колючим комом. Майор сидел на кресле, постукивая по столу обрубком карандаша. На лице его была написана глубокая задумчивость. — Разрешите войти? — заглянул в кабинет Проскурин. — Заходи уже, — досадливо пробурчал Коптев. — Садись, рассказывай. Проскурин уселся на стул и разложил перед собой бумаги. Рассказ его был немногословным, но содержательным. Майор слушал внимательно, не перебивая, и только изредка поглядывал на капитана из-под густых косматых бровей своими внимательными, почти прозрачными, водянистыми, как у рыбы, глазами. — Понятно, понятно, — проговорил он, когда Проскурин закрыл наконец свой блокнот и скромно потупил взгляд, явно ожидая заслуженной похвалы от начальства.