Воины стали расходиться. Молчаливо взирая на их спины, я снова оставалась с собой и гнетущей горечью от утраты собственных парней, погибших в битве с саксами у стен Килхурна. Рассудком понимая, что в том нет моей вины, и удел смертных солдат — отдать жизнь во имя чего-то, духом, наполненным скорбью и болью, я оплакивала каждого присягнувшего мне легионера. Тонкими рубцами их потеря ляжет на сердце, обронённым словом, случайным действием ни о чём не догадывающихся посторонних напомнит о себе. Я буду помнить долго, как Охтарона, отца, Дарена, как сотни иных, пока не придет время освобождения, и их лица, их имена окончательно не сотрутся из воспоминаний. Наверно, я должна была давно привыкнуть к утратам, очерстветь, одеревенеть, и как должное воспринимать гибель людей. Но иногда, я ненавидела своё бессмертие именно за то, что слишком много смертей достойных жизни видели мои глаза. К этому невыносимо привыкнуть. Только ушедшим в вечность доступен равнодушный покой. Иначе чем мы, живые, не важно какой сути, отличаемся от мёртвых?.. Я остановилась, только сейчас осознав, что стою на краю утёса, всю территорию которого занимали не претендующие на помпезность громоздкие постройки, именуемые замком Данноттар. Здесь не было привычных глазу многочисленных сторожевых башен и крепостных стен, ограждающих жителей по всему периметру территории от остального мира. Почти ничто не мешало лицезреть линию горизонта. Но тем не менее, это было самое неприступное место, которое я когда-либо видела. Огромный утёс, с трех сторон обрывающийся отвесными скалами, омываемыми водами Северного моря, был идеальной природной крепостью, доступ к которой возможен разве что через основательные ворота в расщелине скал, но, чтобы к ним приблизиться, не одну милю пришлось бы мельтешить на виду всех жителей Данноттара. Проникнуть сюда незамеченным было также невозможно, как и выбраться, поэтому я искренне радовалась, что Иллиам хватает здравого смысла не отправиться на мои поиски. Пребывая в тревоге о судьбах тех, кто мне дорог, я начала осознавать, что оказалась в полной зависимости от Мактавеша в тот момент, когда, сидя на его скакуне, впервые увидела утёс. Во мне стала зарождаться тихая паника. Как только тяжёлые ворота захлопнулись за нашими спинами, я превратилась в этакий свободно перемещающийся диковинный трофей под неусыпным контролем надсмотрщиков. О, нет! За мной не ходили по пятам, этого не требовалось, но от оценивающих взглядов смазливых дурёх, обеспокоенных — стариков и детей, цепких, а то и откровенно враждебных демонов с каждым днём во мне нарастал протест. Я не готова! Не готова здесь осесть, быть его женой, исполнять добросовестно обязанности хозяйки! И уж тем более подчиняться мужу демону. Это полный идиотизм! Невозможно! В самой кошмарной фантазии такое не приснится ни одной уважающей себя эльфийке. Стоп, отставить панику, декурион! Какого хрена ты на этот брак согласилась?! Ради того, чтобы узаконить рождение сына, избавить от титула бастарда и наделить наследством, стоит взять себя в руки и немного потерпеть власть его тирана отца, прислуживая демону. Но, чёрт возьми, КАК? Где взять сил сохранить рассудок, когда эльфийская гордость и жажда свободы каждый день в жестоком противостоянии с предавшим собственным телом и губительным притяжением алчущих глаз цвета моей личной зависимости?! Когда в ненавистном бессилии швыряет от крайности в крайность. От стремления неведомым образом выломать к чёртовой матери эти проклятые ворота и смотаться отсюда, чтобы больше никогда не видеть инкуба, к абсолютно неприемлемому желанию сию же минуту, сейчас кинуться к нему и… хоть на коленях молить взять меня. Чтобы отымел, оттрахал так, чтобы раз и навсегда избавиться наконец от этой болезненной необходимости чувствовать себя его сукой! Мать твою! Да что со мной творится?! Я совершенно не узнаю себя! Где присущие крови древних королей самоуважение и достоинство? Дьявольский магматический коктейль собственного сумасшествия, заменивший их, который ежедневно огромными порциями выпивала я, как только Мактавеш появлялся в поле моего зрения, грозился превратить меня в бесхребетную, зависимую только от него суку. * * * Две долгие, проклятые богами недели, с того самого вечера, когда встретила в Данноттаре этого трусливого шакала, этого подлого иуду Алистара, я стремилась быть как можно дальше от инкуба. Я была зла на демона, потому что на моё требование о личной встрече с советником получила непререкаемый отказ. Своей категоричностью Мактавеш чётко определил наши взаимоотношения — я вольна делать лишь то, что он посчитает нужным. Такое положение вещей меня совершенно не устраивало, и в отместку с изощрённым злорадством, апеллируя нынешней незаконностью наших отношений, я поставила Мактавеша перед фактом, что до официальной церемонии мы обитаем исключительно в разных покоях, и в идеале в разных концах замка. В противном случае грозилась закатить грандиозный скандал на бракосочетании. Импульсивный, неприкрытый шантаж, рассчитанный добиться желаемого. В какой-то мере не самая моя лучшая идея, но Иллиам бы она несомненно удалась. Но, что позволено Юпитеру, не позволено быку. К моей досаде, в ответ долгим спокойным взором Мактавеш посмотрел на мой задранный подбородок, давая возможность одуматься, затем многозначительно усмехнулся и, довершив наше общение словами: «Запомни, это твоё решение», вышел из покоев. С тех пор он не приближался ко мне, и я была полностью предоставлена себе, что по началу меня вполне устраивало. С утра до вечера я бесцельно шаталась по утёсу, изучая в подробностях все нюансы жизни Данноттара, который походил больше на деловой городок с вечно снующими и занятыми его обитателями. Я изучила местные конюшни, до печенок достав своими советами конюхов. Несколько раз наведывалась в кухонный дом с наставлением включить в рацион питания приближённых к вождю и его в особенности исключительно вегетарианскую кухню. Злонамеренно пользуясь положением невесты вождя, «случайным образом» портила мясные блюда, чем в итоге довела до истерики главную кухарку и до слез её помощниц. Опешившим ткачихам, ткущим тартаны из отборной овечьей шерсти, рекомендовала вплетать в нити прошлогоднюю колкую солому, уверяя, что она получше оберегов защищает воинов от ранений в сражениях и все легионеры так непременно делали. Пасечнику «невзначай» опрокинула пару ульев, после чего половина Данноттара с опухшими мордами бросали на меня недобрые взгляды. Я мелко пакостила демону в расчёте, что вскоре он пойдет на мировую, а вместо этого он абсолютно не замечал меня и выглядел вполне довольным жизнью. Причем, чем серьезней становились мои проступки, тем чаще этот ублюдок попадался мне на глаза в компании млеющих при нём баб. «Смотреть противно! Прямо петух в курятнике!» Пребывая на грани, я была ДЬЯВОЛЬСКИ зла на Фиена Мактавеша, непостижимым образом занявшего все мои мысли! И с каждым днём злость непомерно росла, готовая извергнуться в любую секунду страшным Везувием. Порой мне приходилось до боли стискивать зубы, сжимать кулаки, вспоминая самые умиротворяющие эльфийские мантры, чтобы не придушить парочку бестолковых пиктов, учения с которыми были как нельзя кстати. Ночи же стали для меня по истине сравнимы с пыткой. Оставаясь в полном одиночестве в ЕГО покоях — иные мне отказывались выделять, нетронутая им, я возлежала на ЕГО огромном ложе, окутанная ЕГО запахом, наблюдала за мерцанием звёзд на небосводе из ЕГО окон, кусая губы от навязчивого вопроса, где, а главное с кем ОН сейчас. И когда в тысячный раз говорила себе, что мне нет до этого никакого дела и в сердцах посылала Мактавеша к чёрту, прекращая заниматься самоедством, я забывалась тревожным сном, а мой воспалённый мозг устраивал мне адскую встряску, потому что и тогда Фиен Мактавеш не оставлял меня. В истинном облике инкуба, таким, как я знала его в Темном мире, и на берегу бушующей реки, и там, где величественные каледонские горы могучими титанами скрывали мою пагубную слабость от всего окружающего, он вторгался в мой сон. Его шальной запах, вкус, хищнический взгляд, чарующий жертву изумрудными всполохами. Его уста обещали самое изысканное, ни с чем не сравнимое наслаждение, взамен требуя лишь одного — покорности! Ничтожная плата — делать то, что он, господин моего тела, возжелает за истинный рай. Демон греха! Демон плотской страсти! С легкостью он пробуждал во мне острое, как лезвие эльфийского клинка, уничтожающее остатки сдержанности желание. Дикое, пронизывающее плоть, наиострейшее вожделение, высвобождение от которого также жизненно важно, как и раздирающая легкие потребностью утопающего вынырнуть на поверхность для спасительного глотка. И хода обратно нет, в противном случае это равносильно погибели. Принимая его условия, я цеплялась за мой грех, несчастными крохами ещё не инфицированного страстью рассудка презирая собственное тело, такое послушное, потное и дрожащее в его руках, пока мозг мой не взрывался от дразнящих ласк его языка над чувственной плотью. Даже впиваясь клыками в мою грудь, плечи, бедра, нещадно раздирая когтями бока, оставляя глубокие раны — любое его прикосновение мной принималось с восторгом. Когда же боль затмевала вожделение, и я начинала кричать, он бережно удерживал меня в руках и милостиво зализывал раны, принося исцеление и нашёптывая: «Моя глупая принцесса, теперь ты понимаешь, кто твой бог, кому принадлежишь, кто твой повелитель?!» В ответ я облизывала и кусала саднящие от его поцелуев губы, в знак согласия закрывала глаза и тихо радовалась, что это всего лишь сон. Будучи днём свободолюбивой эльфийкой, нетерпящей над собой власти Мактавеша воительницей, ночью, освобождённая своими единоличными снами я превращалась в похотливую, послушную, как разогретый на солнце воск, его индивидуальную шлюху. На мокрых от крови и пота простынях он приручал меня к своим желаниям, учил услаждать его тело, сжимая в пятерне пряди волос, и когда поощрял довольным урчанием зверя: «Да, детка! Да, моя ушастая сучка!», я трепетала, осознавая, что и сама обрела над ним определённое господство. Он брал меня так, как хотел, раз за разом исступленно врезаясь в моё тело. Мы столь странно подходили друг к другу, что казалось, даже звуки страсти, исторгаемые своими неистовыми создателями в остервенелой порочности, беспорядочно отражаясь от холодных стен, переплетались в отдельном греховном соитии. Ошалевшая, позабывшая своё имя, статус, корни, позабывшая суть, я хрипела его именем, отдавая демону оргазмы, пока он, оставляя в моём чреве своё демоническое семя, полностью не пресыщался. А утром… Утром всё возвращалось на круги своя. Я просыпалась в ужасе от собственных эротических фантазий и озиралась по сторонам, страшась увидеть рядом с собою ухмыляющуюся рожу Мактавеша, уж слишком реальными они виделись. Но ни демона, ни других причин для беспокойства не было. Всё, в том числе и моё тело, оставалось в том же состоянии, как и было накануне, разве что… незначительное головокружение и лёгкая усталость, что вполне объяснимо нервозностью последних недель. * * * Стоя у обрыва, я наблюдала за полётом двух чаек, описывающих неровные круги над морем в поисках рыбы. Оторванные от земли, удачно завершив охоту, птицы вернутся к родным берегам в стаю, к собратьям, где знают, что там их гнёзда. Я же, после кончины Морнаоса и гибели отчего дома столько лет боялась осесть. Опасаясь преследований демонов- палачей, рыщущих в поисках выживших эльфов, отреклась от сына, спрятав его среди ничего не подозревающих людей. Долгие годы скрепя сердце я мирилась с фактом демонической сущности Квинтуса, на расстоянии наблюдая за процессом его взросления. Потом, после той адской резни, в которой он получил своё первое ранение, поняла, что время пришло и забрала его в турму, под свой контроль. О! Как ликовало моё сердце, когда он появился с вопросами на пороге моего шатра. Но что я могла ответить о его происхождении? «Квинт, сын мой, ты ублюдок, плод соития похотливой эльфийской суки с самым обольстительным демоном из всех, что созданы преисподней. Да, не забудь порадоваться, потому что в твоих жилах течет кровь великих королей»? Нет, я молчала, ревностно слушая воспеваемые им дифирамбы приёмным родителям и проклятия настоящей матери, благословляя непробиваемый панцирь, что нарос на сердце благодаря вечным упрёкам подруги. Я терпела недовольство Иллиам о неустроенности быта, её укоризненны взгляды, «промывку мозгов» о том, что так не должно жить эльфийской принцессе, и видел бы меня сейчас мой родитель. И вот когда, наконец, обзаведясь Килхурном, я решилась создать родовое гнездо, в насмешку судьба послала мне встречу с единственным мерзавцем, имеющим маниакальную тенденцию разрушать все, что мне дорого. — Твою ж мать! Боги! За что? Где ваша грёбанная справедливость?! — в исступлении закричала я в разверзшуюся передо мной неспокойную водную стихию. Вдогонку отчаянью я подхватила с земли и швырнула в разбивающиеся о скалы волны увесистый камень. — В вас нет сердца! Я презираю и отрекаюсь от вас! Безжалостные боги услышали мой вызов. Поднимая столп яростных брызг, ледяное море с ревом поглотило булыжник, и неожиданный порыв пронизывающего до костей ветра, стремясь сбить с ног, отрезвил мою ярость, приводя в чувство. — Что ты здесь делаешь, женщина? От этого голоса я вздрогнула и обернулась. Мактавеш собственной персоной! Он стоял, скрестив руки на груди, и недовольно взирал на меня. Суровые складки пролегли меж бровей, обветренные губы сошлись в тонкую линию. Я уже начала привыкать к навязчивому желанию пройтись по их контуру кончиком языка, чтобы стереть эту жёсткость и вернуть на место извечно колкую, бесовскую ухмылку, против воли зарождавшую во мне презренные, но безуспешно гонимые эротические видения, от которых жидким оловом в венах закипала кровь. Дьявол! Кончится когда-либо это сумасшествие?! В какой его стадии нужно быть, чтобы, завидев, бредить о губах подонка, исковеркавшего мою жизнь?! — Прошу у богов милости как можно дольше не видеть твоей наглой физиономии. Глава 28 (ДАННОТТАР) — Ай да Али! Ай да сукин сын! — я захлопнул и отшвырнул на край стола хозяйственную книгу советника. На кой чёрт ушастому понадобилось всё добро Данноттара увековечивать на бумаге в пронумерованные списки, я до сих пор не понимал. Не раз я посмеивался над этой его педантичной привычкой, но он лишь отшучивался и твердил, что с радостью уступит эту обязанность вождю клана. В ответ я закатывал к потолку глаза, тяжело вздыхал и, предвкушая очередные нотации о необходимости учитывать запасы провианта на зиму, через секунду и духу моего рядом с советником не было, оставляя за Алистаром право в одиночестве подтрунивать надо мной. Разумеется, будучи вождём, радеющим о благе своих подчинённых, в нерадивости я бы себя не упрекнул, но не видел смысла во всем том бумагомарательстве, что томами выстраивалось на полках читальной залы Данноттара усердиями советника. У нас был свой скот, возделанные рабами поля, данноттарские лошади ценились своей выносливостью, и за них давали хорошую цену. Жаловаться было не на что. В замке всего было в изобилии. Казна Данноттара, ломясь от золотых монет и драгоценностей, полностью подтверждала мою позицию. А если уж придёт нужда, на то есть острый меч, быстрый конь, а главное — мы сами. Увлечение Алистара я не разделял, но коли советнику по нраву точить перо вместо стали, что же, пусть, вреда от этого я не видел, впрочем, как и пользы. — Любопытно, всех ушастых в Морнаосе приручали к скрупулёзности в делах? — попытался я представить пыхтящих от натуги эльфийских отпрысков, старательно выводящих закорючки на пергаментных свитках. Получилось довольно комично! Однако, если вообразить за таким занятием юного Алистара худо-бедно я мог, то образ послушной Лайнеф был столь нелепым, что видение само преобразовалось в более приемлемую взору картину, когда в окружении молчаливых папенькиных советников и мудрецов перепачканная в чернилах остроухая девчонка с остервенением ломает перья, извергая потоки отборной солдафонской брани. Злорадствуя при мысли, каким огромным чирьем моя детка была на заднице своего венценосного ублюдка отца, я откинулся в кресле и ухмыльнулся: — О, да! Терпенье не является твоей добродетелью, ведь так, принцесса? Великолепно! Ты его уже почти исчерпала. Но отдам должное, упрямство в тебе сравни ослиному. С тех пор, как мерзавка нарушила нашу договорённость и посмела выдвинуть мне, вождю самого могущественного клана Каледонии, ничтожный ультиматум, прошли две недели без каких-либо слов промеж нами. Четырнадцать огненных лун пронеслись, будто опалённые скакуны сквозь объятое пламенем житное поле. Шантажируя скандальным отказом, дочь Валагунда ещё раз подтвердила бытующее на протяжении многих веков мнение, что их презренному роду доверия не может быть. Теперь же сучка справедливо получает по заслугам! Сама не подозревая о реальности происходящего, каждую ночь гордячка, взращённая среди роскоши и почёта, как портовая шлюха с готовностью отдаётся безродному демону, рождённому среди покрытых безжизненным пеплом мёртвых степей. Чушь собачья! Всё не верно! Всё! Пусть по человеческим законам Лайнеф будущая жена вождя, для тёмных её удел рабство. Рабыни же бесправны, им не дозволено отдаваться. Отдаваться — значит делать выбор, что могут позволить себе только свободные самки, такие, как выбирающие с кем и когда данноттарки. Удел рабыни — угождать прихотям и ублажать своего господина по ЕГО желанию. Но, твою ж мать! Сам сатана не разберёт, как такое возможно! Даже будучи под подавляющей волю магией, неизменно превращающей баб в похотливый, апатично послушный скот, с помутнённым рассудком, распластанная подо мной, каждым движением выдавая своё согласие, в темной не было ни капли положенного раболепия. Я вытворял с ней такие вещи, за которые, уверен, будучи в трезвом рассудке, Лайнеф многократно продырявила бы меня, и она безропотно подчинялась. Но… меня не покидало навязчивое ощущение, будто не покорность движет ею, а добровольное согласие на самые смелые сексуальные эксперименты. При этом щеки принцессы были пунцовыми, что выдавало осмысленность ею происходящего. С отрешённым взором она именно что отдавалась желаниям инкуба, но умудрялась при том проникнуть в саму мою черную душу. Жаркая, податливая, самозабвенно уступчивая, даже под чарами в ней я чувствовал присутствие моей несломленной дикарки, храбро признававшей своё влечение ко мне. Но днём всё менялось, будто и не было ничего. Наблюдая, с каким упрямством ушастая занимается самообманом, малодушно пряча собственное признание за несуществующими сновидениями, я понимал, что допустил ошибку. Напрасно я стирал следы своих ночных посещений. Зализывал её раны, выбрасывал испорченные простыни и застилал новые. Глупец! Я получал её тело, а в результате щадил гордыню, когда надо было бы в корне рубить ко всем чертям! — Нет, детка, так легко ты не отделаешься! — довольно усмехнулся я. — Твоё тело, как ножны и меч, идеально подходит к моему, и будь бы я обычным инкубом, не знавшим тебя, этого было бы довольно. Я бы выпил тебя сразу. Досуха. Выпил и выбросил иссохшую плоть. Но Фиену Мактавешу этого слишком мало. Больше я не совершу ошибки. Я хочу тебя всю! Всю! Не просто порочную суку и послушную дрянь. Намного, намного больше! Постепенно я проникну в твой разум, выведывая мечты и помыслы, залезу в душу, смакуя эмоции, завладею сердцем, чтобы манипулировать тобой. Ты чувствуешь, что принадлежишь мне, поэтому и бежишь… — Фиен! — громоподобный голос разъяренного Далласа был слышен даже сквозь толстые стены палаты, служившей мне кабинетом. — В чём дело? На Данноттар напали полчища скоттов? — рванул я из-за стола, подхватив стоящий подле меч. Дверь с силой распахнулась, не выдержав удара о камень стены, раскололась, сорвалась с петель, и с грохотом рухнула наземь. — Твою ж мать! Даллас! Что стряслось? Нападение? — тяжело дыша, передо мной предстал мой давнишний друг. Глаза его метали молнии. — Нет. — Так какого ляда? — кивнул я на сорванную дверь. — Четвертая за последнее время. — Три из которых вышиб ты, — возразил демон и, источая яд, продолжил. — Но с тех пор, как эльфийская сука стала раздвигать перед тобой ноги, ты ходишь довольный, как шелудивый пёс. Чего не скажешь о всех нас! Он заткнулся, гневно раздувая ноздри в то время, как я смотрел на него и надеялся, что ослышался. Среди демонов не редкость делиться бабой. Спать с ней по очереди и сообща было в рамках нормы, разумеется, если только на самке не стоит клеймо принадлежности. В этом случае никто не имел права прикасаться к избраннице своего собрата, как и к самке вождя клана. Пока вождь пользовал её, для остальных она была табу. Это непреложный закон! Но вот обсуждать тело, отпускать грубые шутки на счёт прелестниц, склонять имя — всё это вполне естественно вписывалось в нашу жизнь. Только не в отношении Лайнеф! Сам я мог поступать с ней, как считал нужным. И это моё право! Но стоило лишь Далласу заикнуться о принцессе, от гнева я терял голову: — Что. За. Хрень. Ты назвал мою женщину сукой, а мои воины желают получить согласие вождя на то, чтобы оттрахать его будущую жену, я правильно понял? — тихо, до паскудства тихо спросил я. Даллас захлопал глазами, тут же отрицательно замотал головой, я же… Я не выяснял причин его удивления. До выяснений ли мне было, когда безжалостная тварь из преисподней, неотъемлемая часть меня самого, с налитыми кровью и пламенем глазницами, истекая слюной и омерзительно чавкая, уже втоптала ничтожные остатки человечности, требуя расправы над ублюдками, посмевшими посягнуть на МОЁ!? Цепи рухнули. В предвкушении возмездия с обнажённым мечом я пошёл на Далласа. — Фиен, опомнись! Ты неверно истолковал мои слова! Ты- наш вождь! Всё, что принадлежит тебе, неприкасаемо! Я не буду с тобой драться! Дерьмо! Мактавеш, приди в себя! — взывая ко мне, закричал Даллас, отступая шаг за шагом, пока путь не преградила стена. Я не слышал, пока паника в его голосе отдалённой тревогой не достучалась до парализованного яростью сознания, и только теперь я понял насколько потерял контроль над собой. Демонический лик возобладал над человеческим, и алчущий крови хищник успел занести меч над шеей Далласа, чтобы снести голову из-за чёртовой сучки, не стоящей и мизинца собрата, преданного мне на протяжении многих веков. Отшвырнув меч, я саданул кулаком в стену. Удар оказался достаточным для того, чтобы слегка прояснить голову: — Что это было, мать твою!? — не замечая, что озвучиваю свой вопрос вслух. — Я бы тебе пояснил, вождь, — облегчённо вздохнув, Даллас медленно сполз на пол и откинулся на стену. Закрыв глаза, он запрокинул голову, и слабая улыбка заиграла не его губах. — Вот только за башку свою опасаюсь. Уж больно Гретхен не понравится, если я её случайно потеряю. — Все дьяволы преисподней! Даллас, я настолько рассвирепел, что чуть не прикончил тебя, а ты сидишь и лыбишься. Говори! — рыкнул я для проформы, но мы оба знали, что буря миновала. — Уверен, что хочешь слышать правду? — демон посмотрел на меня снизу вверх. — Не беси меня, — сел я рядом с ним. — Давай умник, вываливай своё пояснение! — Да тут всё проще, чем ты думаешь, вождь. Никакой магии и колдовства, хотя, это самое великое волшебство, — я нахмурился, а Даллас прищурился, внимательно наблюдая за мной. — Вот удивляюсь я тебе, дружище. Ты — инкуб, знаток по женской части, а не видишь очевидных вещей, которые невооружённым взглядом видны мне, обычному вояке. Стоит кому-нибудь её зацепить, и ты теряешь голову потому, Фиен, что она — твоя пара. В полной тишине последние слова Далласа звучным эхом отразились от каменных стен чертога, многоголосым повторением взбудоражили густой воздух, и хлёстко, словно крепкий эль, ударили в голову. Я тряхнул головой, запустил пальцы в волосы и, не взглянув на собрата, в сердцах прорычал: — Нет, Даллас! Не просто нет, а гребаное НЕТ! Это самая хреновая твоя шутка из тех, что я помню. — Я не шучу, мой вождь. Она — твоё слабое место. Сам думай хорошо это или плохо, — задумавшись, Даллас положил руки на согнутые в коленях ноги и продолжил. — Ещё там, у нас дома… — Наш дом здесь, Даллас. Забудь! — Хорошо! — не стал он спорить. — Будь по-твоему. Но там, в Темном мире, когда ушастая на наших глазах продырявила тебя после проигранного сражения, все мы ринулись там же её и растерзать. И только твой запрет остановил нас, спасая эльфийку от смерти. Помнишь? Когда же ты вытребовал её у Повелителя в качестве своего трофея, я думал, собственной рукой ты желаешь справедливо покарать преступницу. И что ты сделал, Фиен?.. Свершил возмездие членом промеж её стройных ножек? Сто лет прах нашего владыки развеян среди бесконечных песков, а его убийца меж тем жива и ныне согревает ночами постель его полководца. Что я мог этому противопоставить? Как не крути, в словах Далласа была своя правда. Правда! Слово то какое категоричное, мать его в дышло! А принюхаться, дерьмом так и смердит. И не хрена в ней ковыряться, в правде этой, тем более оправдываться! У меня она одна, у Далласа — другая, а у Лайнеф — третья. Сколько фанатичных уродов придумывают свою правду и потом свято в неё верят. За неё идут на смерть, сжигают дома, уничтожают города и целые расы. А правде этой на всех насрать, подстилкой стелется под каждого, кто былины ей слагает, да кровавые дары несёт. Шлюха она — правда эта! — Фиен, я не смею упрекнуть тебя, ты верой и правдой служил Повелителю. Но я не знаю ни одного твоего врага, который остался бы безнаказанным, ни одной шлюхи, которая задержалась бы в твоей кровати дольше, чем на пару ночей, не помню ни одного случая, когда ты поднял бы на меня меч! Она — твоя пара, мой вождь. Я это вижу также, как это людское светило, их землю и нас, кого здесь быть не должно. Рано или поздно, когда и ты поймёшь истину, то оценишь, насколько тебе повезло иметь в паре бессмертную. Человеческая жизнь коротка, нам с Гретхен отпущены сущие крохи, поэтому… — чертяка поднялся и, улыбаясь во всю рожу, развел руками, — если ты не возражаешь, Мактавеш, пришёл челом ниц бить с прошением. Оправданий себе я не искал, пояснение Далласа считал сущим бредом, а кому приятны воспоминания о собственном бесчестии?.. Я был рад сменить тему разговора. — Будет тебе выкобениваться! Давай уж ближе к делу! — поднялся я вслед за ним, подхватил с пола меч, собираясь вложить в ножны, но при словах демона напрочь позабыл обо всём. — Мой вождь, бабий бунт подымается, — хмыкнул Даллас. — Чего? Ты точно двинутый… Что ты мелешь? — с прищуром уставился я на демона, ища скрытый подвох, и он не замедлил себя ждать. — Твоя су… сумасбродка, Фиен… — я недовольно приподнял бровь, Даллас усмехнулся, но тут же принял нейтральное выражение лица, — В общем, Мактавеш, верни нам спокойствие в дома. С появлением твоей ненаглядной, девки совсем сдурели. Они побаиваются её, но уже восхищаются своей будущей госпожой. Моя вон требует такие же штаны. Я был бы не против, если бы зад её лицезрел только я, а так уж лучше пусть в юбках ходит. Ты вот не замечаешь, но, например, жрачка становится с каждым днём отвратней, потому что бабы, вместо того, чтобы стоять у котлов, с разинутыми ртами смотрят, как госпожа успешно дрессирует босоногих выродков. Из оружейной уже пропала парочка мечей. Неделю назад я собственными ушами слыхал, как моя Гретхен говорила соседке, что собирается с бабами просить Лайнеф обучать их военному искусству. Я ей, само собой, запретил, но, Фиен, всю эту неделю она к себе не подпускает, требуя, чтобы я пошёл к вождю и получил его официальное одобрение! И главное, такая хрень не только в моём доме! Многие демоны недовольны, что не мы своих девок трахаем, а они… нам… мозги! При всём желании сохранить серьёзность лица, это было выше моих сил. Более сдержаться я не мог и разразился неудержимым хохотом. — Вот ты ржёшь, Фиен, а нам что прикажешь делать, со стояком на саксонских ублюдков идти?!