* * * Галина Петровна шеф повар трудколонии для несовершеннолетних сегодня работала в вечернюю смену. Раздав ужин, она то и дело посматривала на дверь в кладовую, прислушиваясь: не скрипнет ли ржавая петля, оповещая ее, что картошку на завтрашний день всё же удосужились принести из подвала. Сегодня завхоз лично должен был спуститься в подвал, так как пропойца Медведев после юбилея жены выпавшего как раз на минувшие выходные: в понедельник с утра на работу так, и не явился. Она вздохнула, картошка запаздывала, а её ещё нужно было почистить, чтобы не запороть завтрак. Повариха уже протёрла плиты и раздачу, а дверь так и не скрипнула. Вскоре стихли голоса трудных подростков, и высокие двухстворчатые двери столовой закрыли. На кухне кроме Галины Петровны осталась трудолюбивая и чистоплотная, но, тощая как таранка — Люда, мойщица посуды. Странно, посмотрела на настенные часы в зале Галина Петровна, и отметила, что уже восьмой час и завхоз уже давным-давно должен был появиться и принести картошку, но его не было. Повариха упрёла руки в бока и выпила тёплого чая. Она негодовала. Василий в работе зарекомендовал себя как человек хоть и пьющий, но к любому делу — ответственный. Может, что-то случилось? Она подождала ещё пятнадцать минут, за это время развесила сахар. Затем женщина накинула на белый халат залатанную на рукавах фуфайку, переобулась и вышла в тёмный двор. Пристройка завхоза располагалась рядом с котельной. Свет в окнах не горел. Дверь оказалась не заперта. Повариха вошла внутрь и громко произнесла :- Василий? — Ответа не последовало, но женщина заглянула в его рабочий кабинет, удивившись царившему на столе беспорядку: чашка на столе накрыта крышкой, точно Трещоткин только что вышел. Что-то было не ладно. Галина Петровна решила самостоятельно разобраться, в чём собственно дело и сперва наведаться в подвал. В слякоти подтаявшего снега её резиновые сапоги то и дело скользили и чавкали, издавая смешной звук. Шпок-шпок. Фонари у высокого блочного забора с проволкой сверху, на которую подавался ток, уже загорелись, как и окна в спальном корпусе, где проживали подростки. Она свернула налево, возле мусорных ящиков и оказалась у овощехранилища. Дверь в подвал была открыта. Ключ торчал в замке с широкой дужкой. Повариха открыла дверь, окидывая взглядом кутающиеся в темноту ведущие вглубь подвала бетонные ступени. Спускаться, если честно женщине не хотелось. Она сделала шаг вперёд, стала на узкую площадку и дернула вверх ручку рубильника, подающего свет. Внизу зажглась одинокая лампа. Галина Петровна стала спускаться, как внезапно резкий запах гнили ударил в нос, вызывая отвращение. С каждой пройденной ступенькой воздух наполнялся духом тухлятины всё сильнее. Пахло так, точно кто-то сдох и уже разлагался. Повариха была в этом уверена, потому что за годы работы на кухне не раз находила в кладовой мёртвых от крысиного яда грызунов. Спустившись, Галина Петровна увидела краешек белых ведер, стоящих возле начатого мешка с картошкой. Женщина облегчённо вздохнула, потому что теперь ей не нужно было углубляться внутрь огромного подвала. Значит, Василий был здесь, затем всё бросил, что на него совсем не похоже, но факты говорили об обратном. Чтож, она ещё ему это припомнит, решила женщина и быстренько наложила из мешка в вёдра картофельные клубни, затем поспешила вытащить вёдра на поверхность. И только покинув овощехранилище и закрыв за собой дверь, Галина Петровна ощутила небывалое облегчение, причину которого так и не могла себе объяснить. * * * — Я всё помню, дебилы мелкие. Неужели вы думали, что я забыл что сегодня ваш красный день календаря, а говнюки? — недобро усмехнулся верзила по прозвищу Бык и лихим движением сбросил со стола две тарелки с завтраком. Толстый Чебурек вскочил со скамейки первым и начал что-то лепетать, заливаясь нездоровым малиновым цветом, вызывая у Быка и его прихвостней, которые стояли в очереди на раздаче раскатистый смех. Его друг Пашка Воробьёв, чудак из чудаков любивший яркие вещи, научную фантастику, а также имевший ловкие руки, за что сюда и загремел, вздрогнул, уставился на Быка ненавидящим взглядом, аж желваки заиграли на лице мальчишки, но наконец, выдавил из себя: — Гад ты, ах гад же, что творишь! — Бык наклонился над столом со своего почти двухметрового роста и насмешливо переспросил: — Чего? — а затем двинул Воробьёва ложкой по руке сжимающей кусочек хлеба. Затем Бык переключил внимание, на Чебурека заставляя того своим властным взглядом присесть на скамейку и уткнуть глаза в тёмный чай в стакане. Руки Воробьева от злости сами собой затряслись, в уме он гневно подбирал слова, но ноги отказывались подчиняться мысленному приказу встать и сделать хоть что-нибудь. Он видел, как дружки Быка смеются и показывают на них обоих с Генкой пальцем, точно на голимых лохмачей. Не дождавшись от Воробьёва ответа, Бык с приторной улыбкой заправского садиста, наконец, отошёл от их стола и направился к своим дружкам. Чебурек почти что плакал. На полу в осколках тарелки лежала порция картофельного пюре и котлета. Он понимал, что сегодня будет голодным и так промается до обеда, потому что по плану было объявлено, всем отрядам ехать на стройку, где придётся кирпичи таскать и цемент грузить, такое вот распоряжение директора. Поэтому Генка, вздохнув и не поднимая взгляда со стола, с горя стал пить остывший чай, радуясь, что Бык не выбросил на пол вместе с завтраком и его намазанную маслом булку. — Ешь и мой бутерброд кореш, — предложил Воробьёв, потому что его из-за почечной недостаточности не допускали к строительным работам. К тому же злость начисто отбила у него и без того слабый аппетит. — Не, не надо ты и так хлипкий, что былинка, ещё ветром сдует, — заботливо пробурчал Чебурек и стал пить чай, вздыхая и завистливо поглядывая на уминающих вкусный завтрак пацанов сидящих за соседними столиками. Воробьев задумчиво жевал свою булку, давился сладким чаем. «Ничего, ничего» утешал он себя. «Поживём, увидим» Бык, кто ещё смеяться последним будет. Он проглотил последний кусок булки и допил чай. Часы на потрескавшейся стене столовой, окрашенной в цвет детской неожиданности ходом стрелок отметили пол восьмого утра. Ещё десять минут до отбоя. Затем, Пашку отправят к трудовику, а Чебурек и большинство подростков из трудколонии поедут на стройку. Воробьев вздохнул. Он плохо спал ночью, потому что кто-то из шайки Быка утащил его тёплое одеяло — и мальчишке пришлось довольствоваться тонким летним. Когда закончился завтрак, за большим окном на пол стены, расположенным возле раздаточной ещё только едва рассвело. * * * Галина Петровна всю ночь чувствовала себя плохо, а утром едва сумела встать с постели и приготовить завтрак. Кости ломило. Всё её тело чесалось, точно искусали муравьи, к тому же женщина постоянно чихала. Слизь из носа на бумажных салфетках, куда она высморкалась, выглядела странной: серой с вкраплениями не то крови, не то пыльной черноты. Это её встревожило. Возможно, предположила Галина Петровна у неё просто разыгралась аллергия. Но, до первой цветочной пыльцы оставалась ещё пара месяцев, а на картофель и обычную пыль у неё аллергии сродни не было. Скорее всего, Галюня, ты просто сильно простыла. Правильно было бы, ей первым делом поехать в поликлинику, но слабость сковала всё тело женщины, глаза закрывались и крепкий кофе, которым была запита таблетка спазмалгола ни капельки не помогла. К тому же из-за вчерашнего инцидента с картошкой внутри поварихи накипело: следовало сделать выговор завхозу. Тягать тяжёлые вёдра из подвала с её полнотой и варикозом, не шибко-то приятное дело. Галина Петровна зябко повела плечами и накинула поверх белого халата меховую жилетку. Затем, дожидаясь прихода сменщицы, начала дочищать принесённую вчера картошку. Люда старательно мыла посуду и расставляла её в сушилку. Спина пожилой женщины ныла от нагрузки. Лицо раскраснелось — и её заложенный с выходных нос от горячей воды снова мог распознавать запахи. Женщина принюхалась, вдыхая запахи кухонного жира, и моющего средства. Шумно гудела, работая, как вол картофелечистка. Находясь возле ванны Люда, видела только спину Галины Петровны сидящую в холодном цеху и дочищающую картофельные клубни. Запершило в носу. Она чихнула и высморкалась в полотенце всунутое в карман клеёнчатого передника. Снова принюхалась и удивилась сильному запаху не то гнили, не то плесени стоящему на кухне. Неужели так отвратительно пахнет пропускаемая в картофелечистке картошка? Ей хотелось спросить об этом у Петровны, но кричать Люде, не было смысла: из-за шума машины повариха её всё равно не услышала. Вскоре посудомойка справилась с работой, насухо вытерла руки — и наконец, то решила спокойно позавтракать. * * * Сразу после урока труда, где толстый и постоянно потный трудовик, всё время носивший один и тот же тёмно-коричневый костюм, и то и дело вытиравший свой высокий лоб смятым носовым платком, принял работы немногочисленных пришедших. Это были скворечники, которые подростки: кто со страданием, кто без готовили к весне для птиц. Трудовик крякнул, хмыкнул, осмотрел худо-бедно, но с любовью сделанное творение Воробьёва и поставил таки ему зачет. Мальчишка облегчённо вздохнул. Сегодня для него кроме математики, да биологии, что вела одна и та же преподавательница с жестким бесстрастным лицом типичной коммунистки, и мгновенно пролетевшего урока труда, ничего не было. Когда закончились занятия Пашка отправился в библиотеку, единственное место в трудколонии где ему было спокойно и уютно. Мальчишка вздохнул, потому что захотел, есть, а до обеда, согласно расписанию проходящему в два часа после полудня, ещё оставалось около часа. Поэтому, на это время Воробьёву лучше всего было затеряться в книжках, представить, что он в свои тринадцать с половиной лет находится где-угодно, но только не в трудколонии, в этом жестком и наводящем тоску месте в окружении высоких бетонных стен. Маленький раздел с фантастикой Воробьёв изучил вдоль и поперёк, но при желании мальчишка всегда мог перечитать особо любимые рассказы. Для сегодняшнего вечера Воробьёв приберёг графа Монте Кристо, который он вслух почитает себе и одногодке Генке, пока все остальные будут смотреть телевизор. Телевизор с видеомагнитофоном располагался в игровой комнате и вечерами туда ему с Генкой, и ещё кое-кому из малолетней ребятни из-за шестнадцатилетнего Быка и его шайки лоботрясов прохода не предоставлялось. * * * Пашка выбрал с полки антологию фантастики и уселся на пришибленное стоящее подле батареи кресло. Тощая и старая библиотекарша с узлом сальных волос скрученных на затылке и огромными сидящими на носу очками, глянула на него и снова, как ни в чём не бывало, стала заниматься своими делами: с шуршанием раскладывала в папки какие-то бумаги, да маленькими глоточками попивала чёрный крепкий чай из простого столовского стакана.