Как только миссис Фаррити продолжила свою лекцию о книге, которую я должна была прочесть и не прочла, – книге с грустным бородатым стариком на обложке, – Джоан Доусон встала с места и, высоко подняв голову, направилась ко мне, встала рядом и щёлкнула каблуками. Миссис Фаррити и весь класс удивлённо уставились на неё. – Джоан, что это значит? – спросила учительница. – Проявляю солидарность, миссис Фаррити, – ответила Джоан и дерзко вскинула бровь. – Возможно, вам известно, что это такое? Тогда миссис Фаррити отправила её к директору Куперу, но, выходя из класса, Джоан поймала мой взгляд и помахала мне. Я улыбнулась. После спиритического сеанса мы почти не разговаривали. Я не знала, будем ли мы снова подругами, да и можно ли вообще назвать наше общение дружбой, но было приятно, что она встала рядом со мной. Солидарность: когда люди держатся вместе, потому что у них одинаковые убеждения. Мне это нравилось. Через неделю после одержимости Фредериком мы все собрались на мостике во время пятничного концерта. Это был день накануне Хеллоуина. Под нами оркестр ревел и причитал, пробираясь через «Фантастическую симфонию» Берлиоза и «Ночь на Лысой горе» Мусоргского. Не будь мои мысли заняты призраками, смертью и убийством, я бы даже послушала музыку – жутковатую и напряжённую, которая, по замыслу авторов, должна внушать меломану ужас. Оркестр отлично справлялся с этой задачей, но вовсе не благодаря таланту композиторов. В тот вечер я уже насчитала пятнадцать человек, которые в середине концерта встали с мест и покинули зал. Генри сидел около перил и мрачно смотрел вниз. – Кошмар. Они словно дрова рубят. Неудивительно, что получается такая какофония. Это же Берлиоз, его нельзя играть без души! – Генри, успокойся, пока тебя никто не услышал, – сказала я. – Тебе же будет легче, если ты перестанешь обращать на это внимание. Я так и делаю. – Твой отец бушует, как буря. Пот брызжет во все стороны. – Прекрати. Я не хочу слушать твои метафоры. – Должно быть, он в большом унынии от того, что происходит с оркестром, – прошептал Генри. Я не желала думать об унынии Маэстро. «Мне тоже плохо, – хотелось закричать во весь голос. – Если оркестр распустят, я останусь бездомной». Но у меня не хватило духу даже произнести эти слова вслух. Иначе они могут стать правдой. Вместо этого я сказала: – Можешь подойти сюда? У нас есть дело. Генри, ворча, подошёл, и я раскрыла карту. Тилли присвистнула: – Оливия, как здорово! Джакс просиял: – Это ты нарисовала? Я вспыхнула. Люди обычно не обращали внимания на мои работы. Карта и в самом деле получилась удачной: подробный чертёж филармонии, включающий все до единого коридоры, комнаты и лестницы. Ангелы у входа, фонтан в фойе, орган – я изобразила всё в тщательно прорисованной рамке с завитками, драконами и ангелочками, как на потолке. Но я только пожала плечами: – Ну да. Вчера в «Счастливом уголке» было мало посетителей. Генри склонился над картой, изучая её, но ничего не сказал – вероятно, разозлился на меня за то, что я не рыдала над плохой игрой оркестра, – однако по его глазам я видела, что результат моих стараний ему нравится. Трудно скрывать свои мысли, когда у тебя такие небесно-голубые глаза. Я указала на карту: – Генри, ты ищешь в зрительном зале, на своей территории билетёра. Фредерик, вам достаются помещения при входе, поскольку часть из них всегда заперты. Тилли и Джакс, вы смотрите на чердаке, под потолком и в других местах, куда мы с Генри не можем добраться. Тилли заулыбалась: – Мне никогда не надоест качаться на люстрах. – Дальше. Мистер Уортингтон, ваш участок – прилегающая территория: дворы, сквер. Не возражаете? Мистер Уортингтон кивнул, не отрывая взгляда от карты. – А я займусь помещениями за сценой, кладовками и подвалом. – Другими словами, своим жилищем. – Карта действительно замечательная, Оливия, – похвалил Фредерик. – Но от нас, призраков, в поисках пользы мало – мы не можем ни брать предметы в руки, ни передвигать их. – Но вы видите то, чего не замечаем мы, – возразил Генри. – Умеете проходить сквозь стены и сквозь пол. Если найдёте что-нибудь, позовите нас, и мы придумаем, как до этого добраться. Мы хлопнули по ледяным ладоням призраков и, разделившись, отправились на поиски нот, но в тот вечер ничего не нашли. Я прочесала, наверное, каждый сантиметр репетиционного зала и обнаружила множество листков с нотами, но не то, что искала. Фредерик мало помнил о своей музыке – не знал ни названия произведения, ни его тональности. Знал только, что это был концерт и что на партитуре написано его имя: Фредерик ван дер Бург. – Какой от этого толк, – ворчала я, дотягиваясь до коробок, стоящих на верхних полках стеллажей. – Чернила могли полностью выцвести, бумагу могли заляпать пятнами или порвать. Игорь, казалось, не возражал поучаствовать в поисках. Он нашёл под потолком какую-то пушинку и замахивался на неё лапой, мурлыча себе под нос. «Пушинка, ворсинка, паутинка. Жужжалка, визжалка, мурчалка». Остальные тоже ничего не обнаружили. Я легла спать с разочарованием и чувством безнадёжности. Как можно найти несколько листов нотной бумаги в таком огромном здании, набитом партитурами? А если они сгорели, или были залиты водой, или рассыпались в прах от времени? Мне приснилась мама. Она всегда являлась мне в приятных снах, когда я была чем-то увлечена и забывала, что не хочу о ней думать. На этот раз мама плавала в океане музыки. Я парила высоко над ней на спине лебедя из тех, которых она научила меня складывать из бумаги. Меня окружали десятки других людей, заполняя всё небо. Я окликнула маму, и она помахала мне, но потом из музыки потекли чернила, и скоро мама пропала в холодной чёрной воде. Больше я не могла её разглядеть. Всё поглотила темнота. Самым страшным было то, что я ничуть не расстроилась. Я рассматривала чёрные бурные волны, пытаясь разглядеть её светловолосую голову, и чем дольше не могла её найти, тем больше в моей душе поднималось горячее, острое чувство – удовлетворение. «Так тебе и надо! – кричала я чернильной буре и стучала кулаком по спине лебедя. – Надеюсь, ты никогда не вернёшься! Хоть бы ты утонула!» Потом шторм усилился. Чернильный океан брызгал волнами, мочил крылья моего лебедя, и птица, отяжелев, стала падать. Я начала звать маму, но она давно исчезла. Мы упали в воду. Я проснулась в холодном поту и увидела Фредерика, парящего около моей кровати. Он положил руку мне на ногу, и, на удивление, это ледяное прикосновение, пробравшее ногу до костей, утешило меня. – Извини, что разбудил, – тихо произнес призрак, – но, я думаю, тебе надо это увидеть. Глава 19 Я пошла следом за Фредериком в зрительный зал; голова кружилась от увиденного во сне. Перед глазами так и стояла мама, тонущая в чёрной воде, и меня приводила в смятение радость, которую я испытала, глядя на неё. Я недоумевала, и чем дольше думала об этом, тем больше меня охватывало чувство вины. Радость? Оттого что она утонула? Что это со мной? Следуя за Фредериком по узкой лестнице, ведущей к сцене, я пыталась вытолкнуть образы ужасного сна в тёмный запертый угол сознания, где хранила все воспоминания о маме. Фредерик остановил меня около двери на сцену, похолодив мне руку: – Смотри, Оливия. Я проследила за призрачным пальцем, указывающим в зал. Сначала я заметила одинокую тень, блуждающую по потолку. Она казалась потерянной, а может быть, просто печальной. Мотая головой, она перебиралась из одного конца потолка в другой. Потом я увидела Маэстро. Дверь в конце зрительного зала открылась, и внутрь проник бледный свет из фойе. Силуэт Маэстро двинулся по центральному проходу. Сделав несколько шагов, он остановился и уставился в темноту. Неужели он смотрит на движущуюся тень? Но потом он пошёл дальше, рассеянно водя рукой. Когда Маэстро приблизился к сцене, я услышала, что он тихо напевает себе под нос, и узнала мелодию: скерцо из Второй симфонии Малера под названием «Воскресение». – Что он делает? – прошептала я. – Не знаю, но он ведёт себя так довольно часто, – ответил Фредерик. – Часами бродит по залу, напевает и дирижирует сам себе, или разговаривает с собой, а иной раз просто ходит в полной тишине. Дойдя до первого ряда партера, у сцены Маэстро повернулся и пошёл по центральному проходу в обратном направлении. В конце зала он начал подниматься по одной из изогнутых лестниц, ведущих в ложи бельэтажа. – Иногда кажется, что он что-то ищет, – добавил Фредерик. – А по мне, так он просто помешался. – Щёки у меня горели. – Извините, что вам приходится наблюдать за его чудачествами. – О, я видел вещи и более странные, чем причуды одинокого мужчины. – Одинокого? – Я засмеялась. – Если и так, он сам во всём виноват.