– Эти письма отправлены после того, как мама ушла. Смотри, сколько их. Если точнее, то их оказалось пятьдесят два. Пятьдесят два письма за три месяца, все от Маэстро маме – и все вернулись нераспечатанными. Как же так? Зачем он писал их и почему мама не отвечала? После всех этих поцелуев, румянцев и признаний в любви она не ответила ни на одно письмо. Ну, вообще-то я бы определённо не стала отвечать, но мама не я. Мама не должна была оставлять без внимания письма, игнорировать нас, словно нас и не существовало. Я открыла первое вернувшееся письмо. Кара, милая, дорогая Кара! Куда ты пропала? Я пытался связаться с твоей матерью, но она отказывается разговаривать со мной. Я обзвонил все телефоны, которые у меня были, звонил тебе на работу. Никто не хочет разговаривать со мной, Кара. Что ты задумала? Куда уехала? Не надо так поступать со мной. Я могу измениться. «Нет, не можешь», – скажешь ты, но я могу. А как же Оливия? Я остановилась. Глаза защипало, и я открыла другое письмо: Кара, моя милая Кара! Прошло два месяца, а я так и не получил от тебя вестей. Где ты, Кара, где? Оркестр… в общем, дела идут плохо. Ты нужна мне, Кара. Ты нужна мне, мечта моя. Я сунула послание в конверт так резко, что он порвался. Игорь дёрнул усами. «Осторожнее. Можешь порезаться краем бумаги, а это больно». – Помолчи. Плакать я не собиралась, и ничего из того, что было внутри этих конвертов, не заставило бы меня распустить нюни. Я открыла последнее письмо с наклейкой «Возврат почтового отправления». В нём было только три слова: Кара! Где ты? Я не отрываясь смотрела на эти слова добрых пять минут, потом убрала все письма обратно в коробку и села посередине комнаты, сложив руки на коленях. – Интересно, да? – Мой голос звучал так спокойно, так отстранённо, словно я слушала его запись. Игорь перекатился на спину. «Правда у меня симпатичный пушистый животик? Хочешь погладить?» Я взяла кота на руки и зарылась лицом в его холку. – Почему она ему не отвечала? – прошептала я. – Куда она уехала? Почему не писала мне? Напрасно беспокоилась, что я покажу их ему, – я бы хранила их в секрете. Игорь стал извиваться у меня на руках. «Может, ей было тяжело писать тебе». – Тяжело поддерживать отношения с дочерью? Если я смирилась с тем, что все мои вещи проданы, а я сплю на раскладушке и рисую на салфетках, то она могла бы как-нибудь заставить себя написать мне. Хоть что-нибудь, хоть пару слов. Из коридора раздался громовой голос Маэстро – вероятно, он кричал на одного из музыкантов. Я вскочила на ноги, сбросив Игоря на пол. Погрузившись в свои мысли, я даже не заметила, что музыка в зрительном зале стихла. Но было уже поздно. Я выбежала из комнаты и уткнулась прямо в живот Маэстро. Глава 21 Маэстро тут же поймал меня за плечо. Игорь сбежал по коридору в сторону кухни. – Что ты делала в моей комнате? Маэстро был в своём обычном послеконцертном состоянии – разгорячённый, потный, с растрёпанными волосами, постоянные мешки под глазами стали ещё темнее. Оркестранты предпочитали не шутить с ним после выступления, особенно в нынешних обстоятельствах. Но я могла думать только о нераспечатанных письмах. – Убиралась, – ответила я, сердито зыркнув на него. Маэстро глянул мне за спину в свою комнату. – Что-то незаметно. Может, скажешь правду? – Я же сказала: делала уборку. – Нельзя входить в чужие комнаты без разрешения, Оливия. – Маэстро вытер лоб грязным платком. – Я не вторгаюсь в твоё личное пространство, не нарушай и ты моё. – Вот что тебе надо, да? Личное пространство. Чтобы тебя ничто не отвлекало от музыки. Что ж, теперь ты этого добился, не так ли? Я не могла остановиться, даже когда поняла смысл своих слов. В душе я кричала сама на себя, приказывая замолчать. Маэстро не заслужил моего гнева, моих нападок. А у меня есть дела поважнее. Но все эти письма выбили меня из колеи. Почему ты не написала мне, мама? Ни разу. Из-за него. – Не знаю, что она вообще в тебе находила. – Я не могла на него смотреть: потный, тощий, уставший. – Неудивительно, что она ушла. Маэстро переменился в лице. В глазах словно выключили свет. Он вошёл в комнату и опустился на кровать. – Неудивительно, – повторил он и уставился на пианино. – Тебе известно, Оливия, что человек может разлюбить? Что иногда чувства бывают не вечными? Я не знала, что на это ответить. Мы с Маэстро никогда не разговаривали о любви, это всегда была мамина тема. – Я очень сильно любил Кару, твою маму, – продолжал он. – Но просто так случилось, что она охладела ко мне, Оливия, ей разонравилась наша совместная жизнь. И тогда она покинула нас. Может, и так, но я сомневалась, что мать способна разлюбить своего ребёнка. Вот что я хотела ему сказать. Но я не могла произнести ни слова. Меня сковала безнадёжность. Потом лицо у Маэстро исказилось, и он заплакал. Уговаривая себя не смотреть на него, я попятилась к двери. Когда он уронил голову на руки и зарыдал, я побежала. Останься я там дольше, я бы вытащила пластмассовую коробку, сунула бы письма ему в лицо и потребовала объяснений. Или разрыдалась бы вместе с ним, что невообразимо – Маэстро не должен видеть меня плачущей. Я мчалась без оглядки и в итоге оказалась в подвале, даже не заметив, как это странно, что дверь вниз опять открыта. Кеплер тщательно за этим следит. Я нащупала выключатель и стала расхаживать в тусклом свете, пока не отдышалась. Меня окружали старые инструменты, коробки с потёртыми занавесами, сиденья кресел, прогрызенные крысами. Всё теперь потеряло смысл. Письма и поцелуи, сны, и рыдающий Маэстро, и пропавшая мама – всё это завертелось в моей голове, как листок, попавший в водоворот. Мысли понеслись таким бешеным вихрем, что я не заметила дыру в полу, пока не провалилась в неё и не шлёпнулась на землю. – Ой! Прищурившись, я рассмотрела яму. Она была неглубокой, и всё-таки казалось странно, что в полу подвала зияла такая огромная яма. Я огляделась и увидела, что нахожусь в невысоком туннеле, который у меня за спиной уходит в темноту. Стены его были изрыты бороздками, словно кто-то скрёб их когтями. Я стала ощупывать стены, водя пальцами по бороздкам. Они были ледяными и оставляли на руках чёрный песок. Я вытерла руки о джинсы, но грязь не сошла. Я присмотрелась. Это оказался не песок, а сажа. Где бы я ни касалась стены, к пальцам прилипала гарь. Я машинально схватилась за ожог на руке, спрятанный под рукавом кофты, и поняла, что здесь были тени. Может быть, они даже прорыли этот туннель. Нужно было выбираться отсюда, но я медлила. Тут мне на плечо опустилось что-то тяжёлое, и в ухо зашипел Игорь. «Я что, постоянно должен следить за тобой?» Под левым ботинком что-то хрустнуло, я покачнулась и ударилась лицом о холодную твёрдую земляную стену. Игорь свалился с моего плеча. – Что это такое? – Я присела, чтобы осмотреть стену, из которой торчали кирпичи, старые провода и мусор. Моё внимание привлёк уголок бумаги. На нём я смогла рассмотреть только три буквы.