– Как? – Ричард приложил руку к сердцу. – Не будет тайного приветствия? Вы меня ранили, мадам. – Нет. – Никаких тайных приветствий. Если он не прекратит этот разговор, я точно разрыдаюсь. – Мы что-нибудь придумаем. Например, почему бы тебе иногда не переночевать у Хильды или у других девочек? Они будут тебе рады. Это как пижамная вечеринка. Можешь пригласить подруг. – У меня нет подруг. – Оливия. Что я могу сделать? Только скажи. Он очень меня жалел – я слышала это в его голосе. Но мне от этого было не легче, я только чувствовала себя совсем крошечной. – Оставь меня в покое, – прошептала я. – Пожалуйста. – Я поспешила в вестибюль и поднялась по большой лестнице. На верхней ступеньке я упала на ковёр, протёртый до дыр, и отбросила альбом. – Пижамная вечеринка. – Я вытерла глаза. Маэстро тоже так говорил: «Это будет… как это называется? Пижамная вечеринка. Каждую ночь мы все за сценой. Это приключение, Оливия». Почему я не могу перестать всхлипывать? Хорошо хоть Ричард не видит меня здесь. – Приключение. Конечно. Увлекательное до жути. Мне хотелось только поехать домой – в наш настоящий дом, с синей дверью, жёлтой кухней и скрипучей девятой ступенькой на лестнице, ведущей в мою комнату. И с мамой. Мама обязательно должна быть там, иначе никакой радости не будет. Подумав о доме, я почувствовала дуновение студёного воздуха. Странный холодок задержался и пробрал меня до костей. Я задрожала и стала тереть руки, чтобы согреться. Я могла бы поклясться, что кто-то наблюдал за мной, – буквально кожей я ощущала чей-то взгляд. Но оглядевшись, увидела только знакомые пыльные портреты покойных музыкантов на стенах и выцветших ангелов на потолке. И чёрного кота, который спокойно смотрел на меня, сидя на полу вестибюля. Глава 3 Это был толстый чёрный кот с изогнутыми серыми усами и колтунами по всему телу. Он лениво махал хвостом. Я сунула альбом в сумку и начала осторожно спускаться по лестнице. – Эй, киса-киса. Иди сюда. – Внизу я протянула руку, присела и подождала. Одна из дверей филармонии была открыта. Наверное, я не закрыла её, возвращаясь из «Счастливого уголка». – Ты, значит, просто вошёл и устроился здесь, да? – спросила я у неожиданного гостя. Кот дёрнул хвостом и коснулся головой кончиков моих пальцев. – Знаешь, некоторые люди назвали бы твой поступок незаконным проникновением на чужую территорию. Нарушитель удивлённо наблюдал, как я счищаю мусор с его шеи, словно сам не верил, что позволяет мне это. – Какой же ты страшненький, – проговорила я, наклоняя голову, чтобы разглядеть его. Кот сощурил ярко-зелёные глаза. – И толстый. Кот зевнул. – Но твоя чёрная шёрстка мне нравится. – Я стряхнула на лицо прядь волос. – Видишь? У меня тоже чёрные волосы. Ты маленькая тень, совсем как я. Так меня нонни называет, по-итальянски «омбралина». Кот смотрел на меня так, словно говорил: «Занятно. Я хочу сказать, что ты меня утомляешь». Я села на пятки. – У тебя чудесная морда, котик. Очень выразительная. «Хоть у кого-то из нас», – казалось, ответил он, дёрнув левым ухом. Потом улёгся на живот и стал смотреть на меня из-под полуприкрытых век. Я тоже растянулась на полу, наблюдая за ним: – У тебя есть дом, котик? Животное стало вылизывать лапу. Полагаю, это значило: «Вообще-то нет. Брожу тут и там. По большей части нигде не обретаюсь». – Да? Я тоже. Ну, в принципе, мой дом здесь. В филармонии. А это всё равно что нигде, поскольку концертный зал домом не считается. «Почему?» – поинтересовался бы кот, умей он говорить. Он бы сидел вот так же, слушал меня и задавал бы правильные вопросы. А произношение у него наверняка было бы похоже на манеру Кэри Гранта – странные интонации с британским акцентом. Маме бы он понравился. – Потому что я его ненавижу, – прошептала я. – Маэстро обещал, что это будет приключение, но ничего подобного. Это как тюрьма. Жить здесь стыдно и отвратительно. Кот перекатился на спину и стал смотреть на меня. – Хочешь спросить, кто это Маэстро? – Я тоже легла на спину. Поворачивать голову к нему в таком положении было неудобно, но меня это забавляло. – Ну, формально он носитель половины моих генов. Но я не хочу об этом думать. Кот медленно моргал, словно уже засыпал. – Ну, я имею в виду, что он мой отец. – Я нарисовала в воздухе вопросительный знак. – По документам. Но не для меня. Можно сказать, что я от него отреклась. – Я помолчала, постукивая одной ступнёй о другую. – Знаешь, в школе все думают, что я чокнутая. Я теперь странно одеваюсь и всё время рисую, вместо того чтобы общаться с одноклассниками. Наверное, разговаривая с котом, я подтверждаю их подозрения. – Я вздохнула. – Даже не знаю, что хуже – разговаривать с котом или с самой собой. – Я прижала кота к груди. – Ух ты. Ну ты и толстяк. Кот сощурился. Наверняка он просто хотел спать, но я восприняла это как ответ «Ты не очень вежливая хозяйка». – Но мы останемся друзьями, правда? Уши у него задёргались. «Друзьями? Ты слишком самоуверенная». Я почесала его под подбородком. Кот вытянул шею и закрыл глаза. «Продолжай, и, может быть, у нас что-нибудь получится». Я прыснула: – А ты умеешь быть милым. – Прикольно, – раздался голос сверху. – Ты нашла кота. Я села и подняла голову: рыжие волосы, лицо всё в веснушках, дурацкие уши торчком. Генри Пейдж. Принесла нелёгкая. Пару лет назад родители Генри стали водить его на концерты, и в конце концов он упросил их устроить его билетёром – работа на неполный день, платили гроши, но, глядя, как Генри увлёкся, можно было подумать, что это рай на земле. Сейчас он был одним из двух последних билетёров. Все остальные давным-давно уволились, кроме ходячего мертвеца Арчи, которому было уже девяносто с хвостиком. В школе Генри учился в одной параллели со мной. Он играл в бейсбол и бегал кросс. Оценки у него были блестящие, поскольку он много занимался, но каким-то образом ему удавалось быть популярным среди других учеников, хотя, на мой взгляд, хорошая успеваемость и популярность у сверстников никогда не совпадают. У Генри это, однако, получалось, потому что он был безупречен во всех отношениях – настолько, что мне пришлось составить список «Причины, почему я не люблю Генри Пейджа»: я держала его в своём альбоме и заглядывала туда, когда ловила себя на мысли, что Генри не так уж и плох. Портили его только бесчисленные веснушки и торчащие уши. В прошлом феврале многие стали подходить ко мне в школе, говоря: «Сочувствую тебе из-за мамы, Оливия», «Вот ведь несчастье, Оливия» или «А почему она ушла?». Кто-то растрезвонил об этом, а мне вовсе не хотелось, чтобы всем стали известны мои семейные секреты. Болтуном, скорее всего, был Генри, который постоянно слонялся по филармонии и совал нос в чужие дела. Поэтому я нарисовала его в виде слона с торчащими во все стороны рыжими волосами, усыпанным веснушками хоботом и свисающими до пола ушами, подписала «Пейдж – длинный нос» и приклеила к школьному шкафчику. Из-за этого все перестали спрашивать меня о маме и начали неприятно на меня коситься, а потом и вовсе полностью игнорировать. Видите ли, тот рисунок никак не мог навредить Генри, хотя это был самый лучший слон в моём исполнении. Генри Пейджа все в школе любили. Все, кроме меня. – Где ты его нашла? – спросил Генри, наклоняясь, чтобы погладить кота. Тот заурчал. Предатель. – Не твоё дело. – Я положила кота на плечо и зашагала за сцену. Из-за дверей зала доносились звуки настраиваемых инструментов. – Я слышал, как твой отец разговаривал с Ричардом. – Надоедливый мальчишка шёл за мной по пятам. – Отстань, Генри. – Вы что, переехали сюда жить? Кошмар. Как ты это перенесла? – Отвяжись, Генри. Но он не сдавался: – Я очень тебе сочувствую, Оливия. Я не… я знаю, что мы с тобой не дружим – но не хочешь ли ты пойти поесть мороженого или вроде того? Мне только что выдали деньги на карманные расходы. Я остановилась так внезапно, что Генри чуть не врезался в меня. Мы находились в западном фойе, у потрескавшейся чаши давно не работающего фонтана с фигурой скрипача. – Слушай, Генри, уймись, а? Хватит подслушивать и совать нос в чужие дела. Да и вообще, тебе-то что? Разве ты не должен меня ненавидеть?