— Ты небось думаешь, я тут задницей «Дикси» высвистываю, а я перепёр три твоих книжки: стихи «Вши судьбы», рассказы «Сны в выгребной яме» и роман «Пожарная станция». — Готов отдать тебе левое яйцо, брат. — Беру. Высылай авиапочтой. Но у меня еще не все. — Не томи. — В прошлом месяце у нас была книжная ярмарка, я вел переговоры с шестью крупнейшими издателями, и позволь доложить, они хотят тебя со всеми потрохами. — С моими потрохами? — Со всей твоей писаниной. Врубаешься? — Помаленьку. — Я пригласил всю шестерку к себе в отель, выставил пиво, вино, сыр и орешки. И объявил, что принимаю заявки на предоплату трех твоих книг. Они заржали и накинулись на выпивку. Короче, эти засранцы у нас в руках. Они знают, что ты в хитах. Я подпустил пару шуточек, они расслабились, я начал торги. Подробности тебя не касаются, ну, в общем, Крумпф расщедрился больше всех. Я подписал с ним контракт. Потом и с остальными. Эти ублюдки надрались в лёжку, а Крумпф, понятно, больше всех. В общем, тебе подфартило. Ты знаменит, как Эррол Флинн. — Ну ты и фраер, Карл. И сколько же мне обломится? — Сынок, где-то тыщ тридцать пять! На днях перешлю телеграфом. — Ни хрена себе! — А ты думал! Выбился в гении, мать твою растак! — Еще как выбился! На этом разговор кончился. В несколько минут я превратился в значительное лицо. Тридцать лет голодухи и безвестности уходили в прошлое. Я вернулся за машинку, щедрой рукой налил винца, принял и повторил. Нашел огрызок сигары, зажег. По радио передавали Шестую симфонию Шостаковича. Я ударил по клавишам: Бармен Люк, перегнувшись через стойку, разглядывает сидящего перед ним молодого человека. Л ю к. Слушай, я смотрю, ты отсюда не вылезаешь. Сидишь и лакаешь целыми сутками. М о л о д о й ч е л о в е к. Ага. Л ю к. О'кей, мне, конечно, вообще-то плевать, но это дело до добра не доведет. М о л о д о й ч е л о в е к. Ничего, Люк, не беспокойся. Главное, следи за отстоем пива. Л ю к. Насчет этого будь спокоен, парень. А тебе что — больше делать нечего? М о л о д о й ч е л о в е к. В шестом классе… Да, в шестом. Училка велела написать сочинение: самый памятный день в моей жизни. Мне больше всего запомнилась поездка в Денвер. Л ю к. Так-так. М о л о д о й ч е л о в е к. Но я написал про лягушку, которую нашел в саду возле дома. Она запуталась в проволоке у забора. И не могла выбраться. Я освободил ей лапки, а она все равно не двигалась. Л ю к (зевая). Ну и что? М о л о д о й ч е л о в е к. Я взял ее в руки и стал с ней разговаривать. Сказал, что тоже попал в ловушку, что меня тоже зацепили. Долго говорил. И она наконец спрыгнула с ладони, заскакала по лужайке и исчезла в кустах. Это было первое существо, которое я пожалел. Л ю к. Ну и что? М о л о д о й ч е л о в е к. Училка прочитала это в классе. Все рыдали. Л ю к. Ну и что? М о л о д о й ч е л о в е к. Ну, и я подумал, что могу стать писателем. Л ю к (перегнувшись через стойку). Ну, ты и чудило! Я решил, что на сегодня хватит. И, сидя за машинкой, стал слушать радио. Не помню, как я очутился в постели. Но утром проснулся именно там. 2 В этой части романа новых знакомств с обитателями «Мувиленда» не происходит. Но всплывает одна старая история — о Чарлзе Мэнсоне. Он стал героем фильма — доку-драмы Лоренса Меррика «Helter-Skelter» («Кавардак» — помните такую песенку «Битлз»?) о кровавом маньяке, который ловко использовал готовность «детей-цветов» поклоняться «великому человеку», главе «семьи Мэнсона», совершившей в конце шестидесятых годов несколько десятков зверских ритуальных убийств, в том числе убийство Шэрон Тейт, беременной жены режиссера Романа Поланского. Прим. переводчика. Итак, в шестьдесят пять лет я выбирал первый в своей жизни дом. Помнится, мой отец мечтал об этом всю жизнь. Он говорил мне: «Вот за труды всей жизни я куплю дом. Ты его унаследуешь, а со временем купишь свой и оставишь сыну два дома. А твой сын…» Этот процесс казался мне ужасно нудным: дом за домом, смерть за смертью. Десять поколений — десять домов. А потом родится умник, который за один присест продует все это добро в карты или сожжет одной спичкой. И вот теперь я выбирал дом, который был мне на фиг не нужен, и писал сценарий, который совсем не собирала писать. Меня затягивало в эти жернова, и я чувствовал, что не в силах противиться ходу вещей. Первая контора по продаже недвижимости, в которую мы обратились, находилась в Санта Монике. Называлась она «Дома XXI века». Мы с Сарой вошли в офис. За столом сидел молодой парень при галстуке, в красивой полосатой сорочке и в подтяжках. Вид у него был официальный. Он деловито перебирал бумажки. Оторвавшись от своего занятия, бросил на нас взгляд. — Чем могу служить? — Мы хотим купить дом, — ответил я. Молодой человек отвернулся от нас и уставился в стенку. Прошла минута. Две. — Пошли отсюда, — сказал я Саре. Мы сели в машину, я нажал на стартер. — И как ты это объяснишь? — спросила Сара. — Не захотел возиться. Сидел себе человек, читал, а тут мы, шваль какая-то. Чего время терять! — Но ведь это не так. — Так или не так, но нас ткнули мордой в дерьмо. Правда, ощущение было поганое. Конечно, у меня на лбу написано, что я с «бодуна», небрит, одет черт-те во что. И годы бедности наложили на меня свой отпечаток. Но разве можно судить о человеке только по внешности? А слова? А поступки? — Мать честная, — засмеялся я, — того и гляди, нам вообще никто дом не продаст! — Этот парень — просто дурак, — сказала Сара. — Но его контора располагает самой большой сетью недвижимости в штате. — Он дурак, — повторила Сара. Ощущение униженности не проходило. Может, я и в самом деле какой-то ублюдочный, и единственное, что умею — стучать на машинке? И то нерегулярно. Дорога резко пошла в гору. — Куда это нас занесло? — спросил я. — Топанго-каньон называется. — Выглядит подозрительно. — Да нет, вполне нормально. Если не обращать внимания на грязь и хипарей. Я заметил вывеску — «Обезьяний рай». Это был бар. Я припарковался к тротуару, мы высадились. Вход блокировала целая куча мотоциклов. Мы вошли в зал, набитый молодняком в кожанках и грязных шарфах. Лица многих исполосованы шрамами. Много бородатых, по большей части недомерков. Глаза у всех какие-то выцветшие, круглые и пустые. Казалось, эти люди приклеились к стульям и неделями не сходили с мест. Мы нашли пару свободных табуретов. — Два пива, — распорядился я, — и бутылку какого-нибудь пойла.