Пинчот наклонился ко мне и прошептал: «Они живут в этом люксе уже несколько дней, едят и пьют и ничего не платят». — В самом деле? — Счет оплатил Фрэнсис Форд Лопалла. Он считает Жан-Поля гением. — Любовь и Гений — самые употребляемые слова, — сказал я. — Ну, что за хреновину ты понес, — сказала Сара, — ты брось эту хреновину вонючую. На этих словах выплыл из своего угла Джон-Люк Модар и подошел к нам. — Налей-ка и мне этого дерьмеца, — попросил он. Я налил ему бокал до краев. Джон-Люк выдул его одним махом. Я налил еще. — Я читал вашу фигню, — сказал он. — Она замечательна своей простотой. У вас мозговой травмы не было? — Может, и была. В 1957 году из меня вытекла почти вся кровь. Я двое суток провалялся в подвале больницы для бедных, пока на меня не наткнулся какой-то сумасшедший ординатор, у которого сохранились остатки совести. Я тогда понес значительные потери, и наверное, не только физические, но и умственные. — Это одна из его любимых баек, — вмешалась Сара. — Хоть я его и обожаю, но когда столько раз выслушиваешь одно и то же… — Я тоже обожаю тебя, Сара, но когда рассказываешь одну и ту же историю множество раз, она делается все больше похожей на правду. — Ну ладно, пупсик, извини, — сказала Сара. — Послушайте, — начал Джон-Люк, — напишите-ка титры к моему новому фильму. И еще мне хочется вставить в него эпизод по одному из ваших рассказов, где один парень получает временную работу в какой-то конторе, отвечает там на звонки, такая вот мура. Согласны? — Согласен, — ответил я. Мы уселись в кресла и начали пить как следует. А Джон-Люк начал говорить. Он говорил и говорил, глядя только на меня. Сперва я чувствовал себя польщенным, но потом мне надоело. Джон-Люк говорил без остановки. Он изображал гения и вошел во вкус. Может, он и был гением. Мне-то что. Но я сыт гениями по горло еще со школьной скамьи. Шекспир, Толстой, Ибсен, Дж. Б. Шоу, Чехов и прочие зануды. Ну, эти еще ладно, а были и похуже: Марк Твен, Готторн, сестры Бронте, Драйзер, Синклер Льюис, прямо спасу от них не было, обложили кругом, ни охнуть, ни вздохнуть без их наставлений, они и мертвого подняли бы. А Джон-Люк все говорил. Больше я ничего не помню. Только то, что время от времени дражайшая Сара приговаривала: «Хэнк, не пей много. Осади малость. Ты же помрешь к утру». А Джон-Люк все крутил свою шарманку. Я давно перестал вникать в его слова. Видел только шевелящиеся губы. Он не вызывал раздражения, он был вполне приятным человеком. Разве что неважно выбритым. Но мы пребывали в дивном отеле «Беверли Хиллз», где ходят по павлинам. В волшебном мире. Мне тут нравилось — я в жизни ничего такого не видал. Совершенно бессмысленный, совершенно безопасный мир. Вино лилось, Джон-Люк говорил. Я потихоньку отключился. Когда я общаюсь с людьми, хорошими или дурными, чувства мои притомляются, я перестаю воспринимать слова и сдаюсь на милость собеседника. Сохраняю вежливость. Киваю. Делаю вид, что во все вникаю, потому что не желаю никого обижать. И моя слабость не раз ввергала меня в серьезные неприятности. Пытаясь быть добрым с другими, я превращаю свою душу в питательный бульон. Впрочем, плевать. Мозг отключается. Я слушаю. Реагирую. Еще никому недостало ума сообразить, что меня рядом нет. Вино лилось, Джон-Люк говорил. Он наверняка сказал массу удивительного. А я весь сосредоточился на его бровях… Наутро, в 11 часов, когда мы с Сарой лежали в постели, зазвонил телефон. — Алло? Это был Пинчот. — У меня новости. — Слушаю. — Модар ужасно неразговорчивый. Никто на свете не мог бы выжать из него такой поток слов! Ты единственный, кому это удалось! Он трепался несколько часов без продыху! Невероятно! — Слушай, Джон, извини, но мне худо, я хочу спать. — Ладно. У меня еще новости. — Валяй. — Насчет Жан-Поля Санраха. — Ну? — Он говорит, что мне нужно пострадать, что я еще не настрадался как следует, а когда настрадаюсь, он даст денег. — Ну и хорошо. — Странный он, правда? Вот что значит настоящий гений. — Да, — ответил я, — так оно и есть. И положил трубку. Сара еще спала. Я повернулся на правый бок, лицом к окну, чтобы не захрапеть ей прямо в ухо. Не успел я погрузиться в сладкую тьму, напоминающую о вечном покое, как Сарина любимая кошка Красотка соскочила со своей подушечки у хозяйкиного изголовья и прошлась по моей голове. Когтистая лапка попала мне в ухо. Кошка спрыгнула на пол, взлетела на подоконник открытого окна и обратила мордочку на восток. Поднявшееся к зениту солнце не вызвало у меня прилива бодрости. Вечером, сидя за машинкой, я выдул один за другим два стакана вина, выкурил три сигареты, прослушал по радио Третью симфонию Брамса и наконец понял, что не заведусь без толчка. Я набрал номер телефона Пинчота. Он оказался дома. — Алло? — Джон, это Хэнк. — Ну, как ты, Хэнк? — Отлично. Слушай, я решил взять десять процентов. — Но ты же говорил, что аванс затормозит творческий процесс. — Передумал. Да и творческий процесс еще не начался. — То есть?.. — То есть я все прокрутил в башке, но еще ничего не написал. — А накрутил что? — Сценарий будет о пьяни. Об алкаше, который день и ночь торчит у стойки. — Ты думаешь, это кого-нибудь может заинтересовать? — Знаешь, Джон, если бы я собирался кого-нибудь заинтересовывать, я бы ни строчки не написал. Ни в жизнь. — Ну ладно. Привезти чек? — Не надо. Пришли по почте. Сегодня же. Спасибо заранее. — Тебе спасибо, — отозвался Джон. Я вернулся к машинке и сел. Она была в полном порядке. Я напечатал: ПЬЯНИЦА ГРУСТНЫЙ С ДУШОЮ НЕЖНОЙ Бар Дэнди. День Камера панорамирует сверху вниз, медленно приближается к стойке. На табурете сидит молодой человек. Похоже, он провел здесь целую вечность. Он подносит к губам стакан… Ну, слава Богу, стронулся с места. Самое тяжкое — написать первую строчку, дальше пойдет само собой. Надо только завестись — и покатит как по рельсам. Я будто сам очутился в баре. Почувствовал неистребимый запах мочи, который достанет тебя, где бы ни сел. Чтобы его перебить, надо немедленно выпить. Чтобы он не успел тебя пронять, надо опрокинуть четыре-пять стаканчиков. Перед моими глазами как живые встали завсегдатаи бара: их тела, и лица, и голоса — все это было со мной. И я был среди них. Видел, как в тонкую стеклянную кружку льется струя пива, и белая пена пузырясь плывет через край. Пиво совсем свежее, и после первого глотка кружки эдак четвертой надо вздохнуть, задержать воздух — и понеслась… Утренний бармен был хороший парень. Диалог пошел как по маслу. Я строчил без передышки… Потом зазвонил телефон. Междугородная. Звонил мой агент и переводчик из Германии Карл Фосснер. Карл говорил на особом языке, на котором, как ему казалось, объясняются американские хипы: — Эй, ёбарь хренов, как дрочится? — Нормально, Карл, а ты как, не даешь заржаветь своей отвертке? — Ага, уже с потолка сперма капает. — Молодец. — Спасибо, сынок. У тебя учусь. Кстати, сынок, у меня хорошие новости. Сказать, какие? — Сыпь, сынок!