Должно все зажить. Тело-то заживет. Пулю вытащили, ничего не задето, кроме невосполнимой потери ребенка. Ребенка, которому я начала подбирать имя, обсуждая этом с ним и словно ожидая, что он ответит. Глупо. Так глупо винить кого-то кроме себя. Я влюбилась в бандита и словила пулю. Что может быть логичнее, что может быть ужаснее? Верила в сказку? Вот и поплатилась. Глупостью будет вернуться к нему, хоть он и обещал, пока меня везли на операцию, завязать. Но разве такие завязывают? Разве демоны могут жить без ада? А как мне жить без демона. Что делать? Как жить дальше? — Я люблю тебя. Поворачиваю голову на звук и смотрю в небритое лицо. Глава 37 — Слышишь меня? — Слышу, — голос свой не узнаю. Хриплый, глухой. — Однажды ты говорил, что скажешь это лишь однажды. — Особый случай, — поднимается он во весь свой рост, и мой взгляд ползет за ним, к лицу, к такой знакомой, кривой ухмылке. Особый случай значит? — То есть, чтобы ты признался в любви, должен кто-то умереть? — срываюсь на шипение, приподнимаюсь в кровати. — Я скучал по этому… — Ты издеваешься? — Ты злишься, значит ты живая. — В отличие от нашего ребенка или ты до сих пор не веришь, что он был наш? — Верю, Василиса, верю. Я сдал анализы, я верю тебе. — А я не верю тебе. — И это твое право, — подходит он близко и вдруг садится на кровать и ударом бедра пододвигает меня в сторону. — Хамло. Я не собираюсь с тобой спать. — Пожалей старого человека, я устал спать на диване. Серьезно? Он будет шутить сейчас! Сейчас, когда сердце все еще ноет, а живот пульсирует от залеченной раны? — Тебе не кажется, что в данной ситуации твой юмор не уместен? Я, — чеканю, бешусь, — потеряла ребенка. — И ты, конечно, винишь в этом меня? — устраивается он поудобнее и закидывает руку за голову, принимаясь ждать ответ. Смотреть в глаза. А я открываю рот и не могу сказать ничего…. Потому что я его не виню, потому что я сама подписалась на эти отношения, потому что я просто не ожидала, что придется отвечать за кого-то кроме себя. — Не тебя. Но ты ведь этого и хотел? Хотел, чтобы мы снова остались вдвоем и тебе никто не мешал меня трахать? Он разворачивается, нависает, костяшками пальцев проводит по щеке, а у меня внутри пусто. Нет тех колющих все тело игл, желаний, страсти. Одна сплошная, выжженная начисто, пустыня. Но и отвращения нет. Полное безразличие к его запаху, к голодному взгляду, к грубым чертам лица. Странно, что я когда-то считала его красивым. Привлекательный, несомненно. Его уверенность в каждом своем действии, поступке цепляет, поражает. Но сейчас это просто мужчина. Мужчина, стремительно теряющий свою женщину. И если бы не желание заиметь нового ребенка, я бы попросила Давида просто увезти меня заграницу, а пока… Пока я здесь… Жду… — Меня никто никогда не любил. Родители сплавили в интернат в восемь, до этого одна за другой сменялись няни, — рассказывает он. — Потом родители умерли, и я сбежал от дяди и тети. — Почему, — уточняю. — Уже не помню. Честно. Мне было пятнадцать и единственным авторитетом для меня была уличная шпана. Потом армия, спецслужбы. — К чему ты все это рассказываешь? — раздражаюсь я, что рассказать о своей жизни он решил в такой неподходящий момент, да и дыхание становится тяжелее от его энергетического давления. — Меня никто не любил… — повторяет он громче и тут его прерывает посторонний выкрик. — Вы что здесь устроили! Это клиника, а не бордель! Я взглянула на разъяренную пухленькую медсестру и почти подпрыгнула с ней, когда Макар только повернул голову и рявкнул: — Вон пошла, пока тебя на улицу не выставили. — Ты как всегда верх галантности, — язвлю я, но снова натыкаюсь на пронзительный взгляд. — Меня никто не любил… — нажимает он той же фразой и поворачивает мое лицо к себе, когда я раздраженно хочу отвернуться. — А потом появилась ты. Пошла не за бабками, ни за тачками… — А за членом… — Помимо всего прочего. Ты влюбилась и вынудила меня полюбить себя в ответ. А потом ты пришла и говоришь, что все твое внимание и любовь отдана какому-то слизняку, у которого еще даже извилин нет. — Ну, знаешь… — Но потом, — продолжает он, — я осознал, что раз ты настолько сильно любишь его, что готова убить меня. То любишь и меня. — Что ты несешь? — не понимаю. Рукой толкаю в грудь, чтобы дать себе вздохнуть, но он просто наваливается всем весом, проводит большим пальцем по губам и шепчет. — Я готов был смириться и поделить тебя с ним, потому что твоя любовь к нему — продолжение нашей одержимости друг другом. Я хотел этого ребенка. Хотел, Василиса. Поэтому сейчас я хочу, чтобы ты послушала и услышала меня. Я не оставлю тебя, даже если твое тело перестало отвечать мне взаимностью. Я не оставлю тебя, даже если ты меня возненавидишь. И если тебе будет нужно, я сделаю тебе нового ребенка. С большим удовольствием. В горле скапливается ком слез и глотать бесполезно. Он снова там. И рана в душе на месте, и боль в груди, и даже слезы уже привычно текущие из глаз, но… Тоненький лучик света от его жестких слов пробивает толщу страдания и отчаяния. Макар именно тот, кто способен залечить мои раны и дать снова ощутить себя живой. Только он. Больше мне не к кому обратиться. — Не сомневаюсь, — чуть улыбаюсь я. — Только, перво-наперво, тебе придется побриться. Отвожу лицо от его щекочущей щетины. — А тебе помыться, — радуется он, что у меня появились хоть какие-то эмоции? Или рассчитывает в ближайшее время пристроить свой член? Он поднимается прыжком с кровати и поднимает меня на руки, и обычно от близости его тела я бы уже разомлела, руками обхватила шею, потерлась телом. А мне ничего не хочется. Даже видеть его, если честно. И уже вопрос о прощании с ним становится более острым. Нужно. Нужно просто отпустить. Но как решиться порвать ниточку, которая связывает столь судьбоносные события жизни. Как выдрать чувства, которые больше не в радость. И помощь приходит из вне. От того, чье лицо я замечаю, пока Макар довольный нашим временным, мнимым перемирием несет меня в душ. Я сижу на следующий день в холе дорогущей клиники, где для радости пациентов есть телевизор, кофе-аппарат, мягкие диваны. Жду выписку, смотря на свои не накрашенные ногти на ногах. Макар уже обещал отвезти меня в Кипр, чтобы там под солнцем на пляже зачать ребенка. Так что надо дойти до мастера. Надо просто привести себя в порядок. Сходить на тренировку и вспомнить, что у меня есть мышцы. Но я безразлична ко всему, уже решила, что поеду с Макаром, только чтобы проветриться, чтобы отказаться от воспоминаний о несбыточном. Поеду, чтобы понять, что я на самом деле чувствую к Макару. Он, кстати, идет от администратора и радостно трясет выпиской. — Здорова! — говорит он громогласно и, подняв меня, прижимается к губам. Я вяло отвечаю на поцелуй, мягко улыбаюсь и беру сумку с вещами, как вдруг слышу голос Данила: