– Ну, придется время потратить, но… – Нэйтан, прекрати! Нас ждут у леди Грэйер. – Но ведь вороны ей глаза выклюют. Надо похоронить. – Здесь нет ни сада, ни лопаты. – А у леди Грэйер найдется и сад, и лопата. Мама снова закрывает глаза. Наверное, у нее голова разболелась. – Все, этот разговор окончен. Она тащит меня за собой, к середине проулка Слейд. В проулке всего пять домов, но кирпичные ограды с обеих сторон такие высокие, что за ними ничего не видно, только небо. – Смотри не пропусти маленькую черную железную дверь с правой стороны, – говорит мама. Мы доходим до следующего угла – ровно девяносто шесть шагов, трещины в асфальте заросли одуванчиками и чертополохом, но двери нет. Мы сворачиваем направо, проходим еще двадцать шагов и оказываемся на улице, параллельной Вествуд-роуд. На табличке надпись: КРЭНБЕРИ-АВЕНЮ. Напротив стоит машина Ассоциации скорой помощи Святого Иоанна. На замызганной панели над задним колесом кто-то написал: ВЫМОЙ МЕНЯ. Водитель со сломанным носом разговаривает по рации. Мимо нас на скутере проезжает мод, как в «Квадрофении»{4}, без шлема. – Ездить без шлема запрещено, – говорю я. – Странно все это, – говорит мама, глядя на конверт. – А вот сикха в тюрбане полицейские… – «Маленькая черная железная дверь»… Как мы ее пропустили? Я знаю. На меня валиум действует, как волшебное зелье на Астерикса{5}, а вот мама от него соловеет. Вчера она меня Фрэнком назвала, как папу, и не заметила. Рецепты на валиум выписывают два доктора, потому что таблеток по одному рецепту не хватает, но… …рядом лает собака. Я вскрикиваю, в страхе отшатываюсь и писаю в штаны – совсем чуть-чуть. Нет, все в порядке, там забор, а собака – крошечная тявка, а не бульмастиф, и уж точно не тот самый бульмастиф, а описался я всего капельку. Сердце стучит как сумасшедшее, меня мутит. Мама вышла на Крэнбери-авеню, ищет ворота и особняк за воротами, тявканья даже не услышала. Мимо проходит лысый тип в комбинезоне – в руках ведро, на плече стремянка, – насвистывает «Я научу всех в мире петь»{6}. – Простите, вы не знаете, где здесь Слейд-хаус? – спрашивает его мама. Свист прекращается. Лысый тип останавливается: – Где здесь что? – Слейд-хаус. Резиденция леди Норы Грэйер. – Понятия не имею. Но коли вы ее найдете, передайте этой самой леди, что если ей угодно кого попроще, то я мастер дам ублажать. Классный у тебя галстучек, сынок, – говорит он мне, сворачивает в проулок Слейд и продолжает насвистывать с того самого места, на котором прервался. Мама глядит ему в спину, бормочет: – Вот уж спасибо, помощничек хренов. – «Хренов» – нехорошее слово. – Нэйтан, не… Ох, не начинай. По-моему, лицо у мамы сердитое. – Хорошо. Песик больше не тявкает, лижет пипиську. – Вернемся, – решает мама. – Может быть, леди Грэйер имела в виду соседний переулок. Она идет к проулку Слейд, я за ней. Мы подходим к середине проулка как раз тогда, когда тип со стремянкой на плече сворачивает за угол, там, где лежит дохлая лунно-серая кошка. – Если здесь кого убьют, то никто и не увидит, – говорю я. Мама не обращает на меня внимания. Может, мое замечание не совсем нормальное. На середине проулка мама останавливается: – Ох, ну надо же! В кирпичной стене виднеется черная железная дверь. И правда маленькая. Во мне четыре фута одиннадцать дюймов росту, а дверь вровень с моими глазами. Толстяку в нее не протиснуться. На двери нет ни ручки, ни замочной скважины, ни щелей в дверном косяке. Она черная-черная, как пустота, как провалы между звездами. – И как мы ее пропустили? – говорит мама. – Тоже мне, бойскаут. – Я больше не бойскаут, – напоминаю я. Мистер Муди, глава скаутского отряда, велел мне валить куда подальше, я и свалил. А потом бригада спасателей Сноудонии{7} меня два дня искала. В новостях показывали, и все такое. Все почему-то очень рассердились, но я ведь просто делал что сказано. Мама толкает дверь – не открывается. – И как эту проклятую дверь открыть? Может, постучать? Дверь притягивает мою ладонь. Поверхность теплая. Дверь распахивается внутрь, петли визжат, как тормоза… …и перед нами сад – жужжащий летний сад. Там растут розы, зубатые подсолнухи, россыпи маков, кустики наперстянки и еще какие-то цветы, названий которых я не знаю. Там есть каменная горка и пруд, повсюду снуют пчелы и порхают бабочки. Потрясающе. – Великолепно! – говорит мама. Слейд-хаус стоит на вершине холма – старый, приземистый, суровый, серый и наполовину облепленный огневым плющом, совершенно непохожий на дома вдоль Вествуд-роуд и Крэнбери-авеню. Если бы он принадлежал Национальному обществу охраны исторических памятников, то его посещение стоило бы два фунта, а детям до шестнадцати – семьдесят пять пенсов. Мы с мамой проходим в черную железную дверь, ее закрывает ветер, будто дворецкий-невидимка, порывы подталкивают нас в сад, вдоль стены. – У Грэйеров наверняка садовник есть, – говорит мама. – И не один. Валиум наконец-то подействовал. Красные тона становятся глубже, синие – яснее, зеленые – влажнее, а белые делаются прозрачными, как папиросная бумага. Я хочу спросить маму, как такой огромный дом и сад умещаются в пространство между проулком Слейд и Крэнбери-авеню, но вопрос проваливается в глубокий бездонный колодец, и я забываю, что забыл. – Вы, должно быть, миссис Бишоп с сыном, – произносит невидимый мальчик. Мама отшатывается, совсем как я от тявки, а мое изумление смягчает валиум. – Я тут, наверху, – слышится голос. Мы с мамой глядим вверх. На стене, футах в пятнадцати от нас, сидит мальчик, мой ровесник. У него волнистые темные волосы, пухлые губы, молочно-белая кожа, джинсы, кеды на босу ногу и белая футболка. Никакого твида и галстуков-бабочек. Мама не говорила, что на музыкальное суаре пригласили моих сверстников. Значит, сейчас начнутся выяснения, кто самый клевый, самый крутой, самый умный… Нормальным мальчишкам это всегда почему-то важно, а такие, как Гэс Ингрем, из-за этого даже дерутся. – Здравствуй, – говорит мама. – Да, я – миссис Бишоп, а это Нэйтан. Послушай, может быть, ты спустишься? Стена уж очень высокая. – Приятно познакомиться, Нэйтан, – говорит мальчик. – Почему? – спрашиваю я подошвы кедов. Мама шипит что-то про манеры, а мальчик отвечает: – Потому что. Кстати, меня зовут Иона. Мне поручили вас встретить. Я не знаю ни одного Ионы. Бордовое имя. – Иона, ты сын леди Норы? – спрашивает мама. Иона, поразмыслив, отвечает: – В общем-то, да. – То есть… – говорит мама. – Ах да, понятно. А… – О, Рита, вы нас нашли! Из решетчатой штуковины, похожей на туннель, увитый лозой с висячими гроздьями белых и лиловых цветов, выходит женщина. Она мамина ровесница, но стройная, не изможденная, одетая в наряд под стать ее саду. – Мы вчера с вами поговорили, я трубку положила и только тогда сообразила, что со стороны проулка Слейд нас отыскать сложно будет… Надо было, конечно, к парадному подъезду вас отправить, но мне очень хотелось, чтобы вы Слейд-хаус из сада увидели, во всем его великолепии. – Добрый день, леди Грэйер, – отвечает мама, подражая знатным дамам. – Что вы, мы… – Прошу вас, Рита, зовите меня Норой – все эти титулы такую скуку навевают. Я вижу, вы уже познакомились с Ионой, нашим местным человеком-пауком. У леди Грэйер черные, как у Ионы, волосы и рентгеновский взгляд. Я отвожу глаза. – А этот юноша, должно быть, Нэйтан, – говорит она, пожимая мне руку (пальцы пухлые, но сильные). – Твоя мама мне о тебе рассказывала. – Приятно познакомиться, Нора, – отвечаю я, как взрослый в фильме. – Нэйтан! – чересчур громко восклицает мама. – Леди Грэйер тебе пока не предлагала называть ее по имени. – Ничего страшного, – говорит Нора Грэйер. – Пусть называет.