Яркий день плывет перед глазами. – Ваше платье очень подходит к саду, – говорю я. – Какой тонкий комплимент, – говорит леди Грэйер. – Спасибо. Ты тоже прекрасно выглядишь. Галстук-бабочка – изящный аксессуар. Я высвобождаю руку. – Нора, а у вас была лунно-серая кошка? – Была ли у меня кошка? Когда? Недавно или в детстве? – Сегодня. Она там, в проулке, – показываю я. – У самого угла. Она сдохла. – Нэйтану свойственна непосредственность, – говорит мама странным, напряженным голосом. – Нора, если это и вправду ваша кошка, позвольте… – Не волнуйтесь, в Слейд-хаусе кошек уже много лет не держат. Я позвоню нашему дворнику, попрошу, чтобы бедное животное похоронили честь по чести. Очень любезно с твоей стороны, Нэйтан. Доброту ты наверняка от матери унаследовал. Надеюсь, и музыкальный талант тоже. – Нэйтан недостаточно занимается, – говорит мама. – По часу в день, – говорю я. – Лучше бы по два, – резко отвечает мама. – А еще домашнюю работу делать, – напоминаю я. – Ну, как известно, одаренность – девять частей потения, – говорит Иона у меня за спиной. Мама ахает от неожиданности, а я с должным уважением спрашиваю: – Как тебе удалось так быстро спуститься? Он постукивает себя по виску: – Телепортационный контур имплантирован прямо в мозг. Разумеется, я знаю, что он просто спрыгнул, но ответ мне нравится. Иона выше меня, и все мои ровесники меня выше. На прошлой неделе Гэс Ингрем заявил, что теперь будет звать меня Гадский Гном, а не Пиндюк Жирноморд. – Неисправимый фантазер, – вздыхает Нора Грэйер. – Рита, надеюсь, вы не обидитесь. Я рассказала Иегуди Менухину о вашем исполнении Дебюсси, и теперь он жаждет с вами познакомиться. Лицо у мамы принимает ошарашенное выражение, как у героя комикса «Мелочь пузатая». – Иегуди Менухин у вас в гостях? Сейчас?! Леди Грэйер равнодушно кивает: – Да, он вчера концерт давал в Ройял-фестивал-холле, а потом попросил у меня приюта в Слейд-хаусе. Так вы на меня не обижаетесь? – Я? Обижаюсь? Из-за того, что вы хотите представить меня сэру Иегуди? Просто… просто не верится, что я не сплю. – Брависсимо! – Леди Грэйер берет маму под руку и ведет к особняку. – Не смущайтесь, Иегуди совсем не страшный, он мягкий и пушистый, как плюшевый медвежонок. А вы, мальчики, – оборачивается она к нам с Ионой, – поиграйте пока на солнышке, нагуляйте аппетит. Миссис Полански эклеров к чаю напекла. – Нэйтан, съешь сливу. – Иона протягивает мне плод, садится на землю под деревом. Я усаживаюсь к соседнему дереву. – Спасибо. – У теплой мякоти чернослива вкус августовского утра. – А правда, что Иегуди Менухин у вас в гостях? Иона окидывает меня странным взглядом: – Думаешь, Нора врет? Я и не подозревал, что маму можно называть по имени. Папа сказал бы, что это новомодное веяние. – Я не говорил, что она врет. Просто Менухин – всемирно знаменитый скрипач. Иона выплевывает сливовую косточку в заросли персидских ромашек. – Даже у всемирно знаменитых скрипачей есть друзья. Тебе сколько лет, Нэйтан? Тринадцать? – Точно. – Я выплевываю косточку дальше, чем Иона. – А тебе? – Тоже тринадцать, – отвечает он. – Мой день рождения в октябре. – А мой – в феврале. – Я старше, хоть и меньше ростом. – А ты в какой школе учишься? – Я со школой не в ладах, – говорит Иона. – Если так можно выразиться. Я ничего не понимаю. – Но дети должны ходить в школу. Так по закону положено. – С законом я тоже не в ладах. Хочешь еще сливу? – Спасибо. А как же школьные инспекторы? Выражение лица Ионы, наверное, называется озадаченным. Миссис Маркони недавно объясняла мне, что такое «озадаченный». – Какие инспекторы? Непонятно, почему он этого не знает. – Ты меня надуваешь, да? – Зачем мне тебя надувать, – говорит Иона. – Ты же не воздушный шарик. По-моему, это остроумно, но если бы я такое Гэсу Ингрему заявил, он бы меня на регбийных воротах распял. – Нет, правда, меня дома учат. – Ух ты, здóрово! А кто тебя учит? Мама? – Наш мэтр, – отвечает Иона и смотрит на меня. У него болючий взгляд, и я отвожу глаза. Мэтр – в приличном обществе так называют учителя. – А он хороший? Иона без хвастовства отвечает: – Чистый гений. – Ого. Мне прямо завидно, – признаюсь я. – Я школу ненавижу. Ненавижу. – Да, если не вписаться в систему, жизнь превращается в ад. А твой отец тоже пианист, как мама? Я с одинаковой силой ненавижу школу и люблю говорить о папе. – Нет, он в Солсбери живет. Только не в Уилтшире, а в Родезии. Он оттуда родом, из Родезии. Теперь в родезийской армии бойцов обучает. Мальчишки часто про своих родителей байки рассказывают, а я говорю чистую правду: мой папа – снайпер. За сто метров может человеку пулю между глаз всадить. Он мне однажды показывал. – Он при тебе кому-то пулю между глаз всадил? – Не кому-то, а манекену. На стрельбище в Олдершоте. У манекена был радужный парик и усики как у Адольфа Гитлера. В сливовых деревьях воркуют дикие или домашние голуби, по звуку не определишь. И вообще не ясно, это один вид птиц или нет. – Трудно, наверное, когда отца рядом нет, – говорит Иона. Я пожимаю плечами. Мама велела про развод не говорить. – А ты в Африке был? – спрашивает Иона. – Нет. Папа обещал, что на следующее Рождество я смогу к нему приехать. Я в прошлое Рождество собирался, но папе пришлось срочно обучать солдат. Когда у нас зима, там лето. – Я хочу рассказать Ионе, что мы с папой должны поехать на сафари, но вспоминаю объяснение миссис Маркони: беседа – как пинг-понг, говорить надо по очереди. – А твой отец где работает? Вот сейчас Иона скажет, что отец у него адмирал, или судья, или еще кто-нибудь важный, но нет. – Отец умер. Его застрелили. Несчастный случай на охоте. Это очень давно было. «Вряд ли очень давно», – думаю я, а вслух говорю: