Она быстро подмигивает мне и садится на скамейку рядом с ЭйДжеем. — Что бы ты хотел узнать? — спрашивает Шарлотта. — Ну, я уже знаю, что ты одинока. А теперь я узнал, что ты одинокая мама. Я бы никогда не догадался, если честно. Ты живешь через дорогу от Хантера, так что мне интересно, когда вы двое уже перейдете к главному делу и сходите поужинать куда-нибудь, теперь, когда этап с кофепитием пройден? Я могу присмотреть за детьми. Желая просто провалиться сквозь землю, я закрываю глаза, ожидая ответ Шарлотты. К счастью, мне не приходится долго ждать, потому что она встает и идет ко мне с бесстрастным выражением на лице. — Твой брат... — начинает она. Мне нравится, как разворачивается ситуация. Я так думаю. — Он псих, но довольно забавный. Почему ты пришла так рано? — Эй! — кричит ЭйДжей. — Мы остановились на середине очень серьезного разговора. Шарлотта оборачивается и смотрит на него. Я не могу видеть ее выражение лица, но она тут же поворачивается ко мне. — Ты в порядке? Удалось пережить шесть часов невыносимого ожидания? — Все нормально. Я просто не хотел пропустить автобус. Я знаю, что, наверное, ненормальный, но, очевидно, не я один, если ты тоже уже сидишь здесь. Уголки ее губ приподнимаются. — Да, в течение прошлого года я постоянно приходила на автобусную остановку на час раньше и читала, тратя на это мой ежедневный поздний обеденный перерыв. По крайней мере, я знаю, что никогда не опоздаю. — Это круто. Хантер, тебе не придется стоять здесь в одиночку каждый день, — снова влезает ЭйДжей с хитрой ухмылкой, и я все еще хочу его ударить. — Тебе действительно стоит вернуться к работе, чтобы закончить все к шести. ЭйДжей не любит работать после пяти, поэтому я использую единственное оружие, которое может помочь мне избавиться от него сейчас. Он смотрит на часы и косит одним глазом, решая, что лучше выбрать: продолжить издеваться надо мной или уйти с работы вовремя. — Алекса убьет тебя, если ты вернешься поздно вечером. Именно это и произойдет. У них юбилей. И когда я говорю «убьет», я имею в виду, что она превратит его жизнь в ад на неопределенный период времени. — Черт, — говорит он. — Отлично. Ты выиграл на этот раз, братан. Выиграл. Что именно я выиграл? — Было очень приятно познакомиться с тобой, Шарлотта, — ЭйДжей снимает невидимую шляпу и идет обратно на участок. Шарлотта не отвечает. Вместо этого она немедленно переводит свое внимание на меня. — Тебе нужно вернуться на работу после того, как ты ее заберешь? — спрашивает Шарлотта. — Да, Олив уже не привыкать к стройке. Она была со мной на каждой работе в течение последних пяти лет. — Какая счастливая маленькая девочка, — говорит она, скользнув руками в карманы джинсов и отклоняясь на каблуках назад. Шарлотта смотрит на солнце и щурится от ярких лучей, мягко вздыхая. — Парень, ты, кажется, единственный папа, кто с таким трепетом относится к своему ребенку. — Разве у меня есть выбор? — это не тот вариант, который бы я выбрал. Никогда. Наблюдение за Олив, растущей без матери или какого-либо женского влияния, сделало мою родительскую обязанность еще более трудной. Что я знаю о воспитании маленькой девочки или девочки-подростка? Ничего. — Позволь мне забрать Олив к себе домой, пока ты не закончишь работать. Она может поиграть с Ланой немного. Отличное завершение первого дня в школе для них обеих. Я думаю об этом долю секунды, но потом понимаю, что не видел мою маленькую девочку шесть часов, и нет никакого способа удержать меня подальше от нее остальную часть дня и ночи. — Я ценю твое предложение, но… — О чем я говорю? — восклицает она, приложив руку к щеке. — Ты же не видел ее драгоценное маленькое личико несколько часов. — Да, именно, — смеюсь я неловко. Я всегда выгляжу так неловко среди женщин? Не могу даже вспомнить, потому что я проводил все свое время только с Элли. Мы решили пожениться, когда были детьми. Оставшиеся минуты с Шарлоттой проходят в разговорах о погоде и ужасных семенах трав, которыми засеяны наши газоны. Неловкость между нами спадает, с каждой проведенной вместе секундой я чувствую себя расслабленно, но в мои вены понемногу просачивается чувство вины — вины за то, что я наслаждаюсь компанией другой женщины. И чувство вины за разговор с красивой женщиной, которая заставляет меня чувствовать, что я как-то изменил моей покойной жене, растет. Это нормально — двигаться дальше. Нет ничего плохого в моих действиях. Я твердил себе это в течение многих лет, и после дюжины страшных первых свиданий я до сих пор думаю, что это неправильно. Я отвлекаюсь на автобус, который медленно едет по дороге. Мысль о том, что я увижу Олив, наполняет меня облегчением. Это единственное во всем мире, что заставляет меня чувствовать себя живым. Моя дочь, словно одеяло, которым я укрываюсь как ребенок, и кровать, под которой обычно прячутся во время грозы. Она тот спокойный голос, который всегда говорит мне, что все будет в порядке. Главным образом, она голос, который я жаждал слышать в течение последних пяти лет, голос, который, я знаю, никогда не услышу снова. Она — Элли. Все в ней — это Элли. Это как если бы Элли создала своего клона без моей помощи. И я не хочу ничего другого. Она одна заставляет меня жить. По мере того, как останавливаются колеса автобуса, мое сердце замирает. Открываются двери, и я наблюдаю, как дети один за другим выпрыгивают из него, пока не замечаю светлый пружинистый хвостик, который жду весь день. — Папа! — вопит она и мчится ко мне на сверхсветовой скорости. От выражения гордости на ее лице все внутри меня тает. Она оборачивает руки вокруг моих ног, сжимая меня так сильно, как я хотел бы прижать ее. Объятие Олив говорит, что она соскучилась по мне сегодня так же, как и я скучал, и я поднимаю ее, крепко удерживая в своих руках, и целую теплую щечку. Я чувствую, как бьется ее крошечное сердце, бьется, когда небольшая дрожь бежит по ее горлу: — Я так сильно скучала по тебе сегодня. Я так волновалась о тебе, потому что ты остался один на весь день. Мой мир останавливается. Мой разум перестает функционировать, а сердце... мое сердце болит. Что я сделал с ней? — Почему ты беспокоилась? Ты никогда не должна беспокоиться обо мне. Слова вылетают, но я чувствую, будто они застревают у меня в горле, когда я пытаюсь убедить ее в чем-то другом, к чему она не привыкла. Отстраняясь, она берет мое лицо в свои ручки и смотрит мне прямо в глаза, так же, как делала всегда Элли, когда хотела доказать свою точку зрения. — Потому что тебе не нравится быть одному. Ты нуждаешься во мне. Ее слова произнесены с такой мудростью, которую не может познать пятилетний ребенок. Эти слова определяют родителя, который не имеет права заботиться о маленьком ребенке, когда он явно не всегда может позаботиться о себе. — Олив, — я выдыхаю. — Ты должна слушать меня, — ее губы сложены вместе с намеком на недовольство. — Тебе никогда не нужно беспокоиться обо мне. Я никогда не любил быть в одиночестве, потому что я люблю быть с тобой. И да, ты на миллион процентов права: я буду всегда, всегда нуждаться в тебе, и я надеюсь, что ты всегда будешь нуждаться во мне. Кроме того, я не был одинок сегодня, со мной целый день был дядя ЭйДжей на работе. — О, папа. Ты так хорошо всегда скрываешь правду, — отвечает Олив. Ей точно пять? Кажется, что нет. Вместо того, чтобы продолжить бороться с этим воином, убеждая ее в обратном, я притягиваю ее к себе, а она обнимает меня за шею и кладет голову мне на плечо. — Веришь ты этому или нет, но я была послана тебе именно по этой причине. Когда я много раз прокручиваю в голове, что ее рассуждения превосходят ее возраст, я начинаю сомневаться, откуда она узнает эти фразочки, или, вернее, кто их ей прочитал. — Олив, — вздыхаю я. — Кто читал тебе твои детские книги? — Тетушка Алекса, — хихикает она. Прошло несколько лет с тех пор, как я открыл детскую книгу Олив. Раньше я читал ей каждую ночь, те части, которые выбрала в свое время Элли еще до рождения Олив. Писатель никогда не имел недостатка в словах, как и учитель английского, меня даже не удивило, сколько писем она писала Олив, чтобы подготовить ее к жизни. Были ночи, когда я сидел в комнате Олив после того, как она засыпала, и снова читал отмеченные Элли места под сиянием луны, представляя себе звук ее голоса, как будто она произносит слова в мое ухо. На некоторых страницах остались пятна от слез... слезы счастья, которые она чувствовала, когда мечтала о жизни, которую сама создавала. Я проводил пальцем по мягким, сморщенным пятнам на бумаге, желая стереть слезы с лица Элли, а не со страницы в детской книге. Дошло до того, что я не мог больше читать ее. Мне причиняли боль эти слова, которые ушли после смерти Элли, так и не произнесенные вслух. Я хотел написать слова для нее, рассказать в деталях, как выглядит Олив, звук ее крика, словно успокаивающая колыбельная с небес. Я хотел описать невероятный цвет ее глаз, какие они синие, но с зеленью, желтого и пурпурного оттенков, смешанных как всплеск акварели. Я должен был написать о том времени, когда Олив смотрела на небо и говорила «Ма». Я знаю, что это было не более, чем лепет ребенка, но для меня это был знак, соединяющий нашу семью. Слова, кажется, плавают в голове, как ветер, который дрейфует вне досягаемости и заставляет меня забыть, как связать их в одно предложение. Я не писатель. Я читатель писателя, единственного писателя, чьи слова я когда-либо хотел читать настолько сильно, что они требовались мне, словно воздух. Олив выскальзывает из моих рук, когда мы подходим к нашей подъездной дорожке. — Я заберу почту! — кричит она, забегая вперед. Она открывает дверь почтового ящика и тянется на цыпочках, чтобы достать содержимое. Когда она достает почту, то быстро просматривает ее, пролистывая так, как она любит делать это каждый день. Я не уверен, что понимаю, чем ее так завораживает просмотр почты, учитывая количество законопроектов, которые я получаю, но по какой-то причине она любит проверять ее. Могу предположить, что это может измениться в один прекрасный день, когда у нее появятся финансовые обязательства. — Папа, здесь письмо от этой леди. Элли. Ее сердце. Я бегу к Олив и беру письмо из ее рук. Переворачивая его, надеюсь увидеть обратный адрес, но в очередной раз испытываю разочарование, когда вижу, что его нет. Олив стоит передо мной, глядя вверх и ожидая услышать о том, что написано в письме. Перед тем, как открыть его, я смотрю вниз в ее умоляющие глаза. Она понимает, что я чувствую? Тоскует ли она по сердцу своей мамы? — Дома, — говорю я ей, указывая на входную дверь. — У нас есть всего несколько минут, потому что я должен вернуться на работу к дяде ЭйДжею. — Нет, пока ты не прочитаешь это, папа, — говорит она и идет впереди меня к двери. Мы садимся на диван. Олив снимает свой рюкзак и свитер, поднимает ногу и кладет ее на меня в ожидании. Мы не получали писем в течение нескольких месяцев, и я начал задаваться вопросом, вдруг что-то случилось в жизни этой женщины. Но до тех пор, пока ее сердце бьется и она пишет мне письма, то все должно быть в порядке. Я медленно открываю конверт. Всякий раз, когда я получаю одно из этих писем, в желудке появляется тяжесть, а мою грудь стягивает. Мне становится трудно глотать и вообще думать разумно. Это не просто письмо от незнакомца. Это письмо от человека, который заботится о единственной части, оставшейся от Элли. Когда я был ребенком, я помню, мама говорила мне, что когда человек умирает, то погибает только его тело, а его душа остается неизменной навсегда. Если душа остается позади, не имеет смысла следовать за сердцем, которое создало эту душу? Я знаю, что это глупый способ размышления, но это имеет смысл для меня. Я знаю, что тело, в которое я влюбился, ушло, похоронено глубоко под землей этого мира. Но сердце, за которым я наблюдал, продолжает жить. Сердце, которое было создано для большой любви, и если оно продолжает жить, возможно, самая малейшая часть души все еще осталась жива. По крайней мере, так мне кажется из этих писем, которые я продолжаю получать. Мои руки дрожат, пока я раскрываю машинописное письмо. — Папа! — Олив вырывает меня из раздумий. — Что там? Я хотел бы, чтобы письмо было написано от руки, хоть один намек, чтобы понять, какая она. Уважаемый мистер Коул. Сегодня я стояла на вершине горы и дышала сладким летним воздухом. Закрыв глаза, я чувствовала тепло ее сердца — оно чувствовалось таким полным, как будто занимало все свободное пространство внутри моей груди. Когда я присела и протянула руки к выступу, ее сердце заколотилось еще сильнее и ускорилось, словно напоминая мне о ее присутствии. Это сердце такое живое. Я жива. Когда я легла вдоль каменистого рифленого края скалы, я положила руки на сердце и смотрела в небо, чувствуя яркость лучей, согревающих меня, как будто небо укрыло меня одеялом, и ее сердце успокоилось под моим прикосновением. Я почувствовала ее. Я почувствовала, что ее жизнь живет внутри меня, и я благодарна ей. Я жива благодаря ей, так же, как ее сердце живет благодаря мне. Связь была настолько сильна сегодня, и я знала, что мне нужно отправить вам это письмо. Я надеюсь, что оно успокоит вас немного, успокоит эту боль внутри, которая следует за вами, как темная тень. Берегите себя.