Ее сердце. Вместо того, чтобы наслаждаться красивыми словами этой незнакомки, которая могла бы быть самым знакомым человеком в моем одиноком мире, я могу сосредоточиться только на горе и вопросе о том, где эта гора. Мне нужно найти ее, в надежде, наконец, встретиться с этой женщиной. Несмотря на то, что я не должен быть настолько глуп, чтобы думать, что она просто сидит около какой-то горы и ждет меня. — Может быть, она была на той горе, где мы были в прошлом году с дедулей, — говорит Оливия. Гора. Какая гора? Я не знаю даже, живет ли эта женщина в этом штате или в этой стране. Я не знаю, откуда она знает, кто я, и я, конечно, не знаю, кто она. Я всегда думал, что процесс донорства и сам получатель должны оставаться анонимными. Я связывался с больницей несколько раз, умоляя дать какую-нибудь информацию, но каждый раз меня отправляли прочь. Я узнал, что эта конкретная помощь не была полностью анонимной, но получатель попросил сохранить ее личные данные в тайне. Я перепроверил все законы, и там не было никаких запретов. Каждый раз, когда я пытался попасть куда-нибудь, я оставался с носом. — Мы должны найти эту гору, — в этом городе и в его окрестностях нет никакой горы. Олив забирает письмо из моей руки и переворачивает его. — Смотри, папа. В течение короткой секунды, необходимой для меня, чтобы взять письмо обратно и перевернуть его, я молюсь о том, чтобы найти там какие-нибудь координаты. Но нет. Вместо этого я нахожу рисунок. — Это был любимый рисунок мамочки, — шепчет Олив. — Она их тоже любит. Письмо выскальзывает из моей безвольной руки, и я наблюдаю, как оно, словно перышко, планирует к земле. ГЛАВА 4 НОЯБРЬ — Два месяца спустя — — Твой бутерброд в холодильнике, а каша на кухонном столе, — говорит Олив, подтягивая свой рюкзак. Я становлюсь на колени и притягиваю ее к себе. — Тебе не нужно больше готовить мне, Олли. — Ты можешь приготовить еду мне, — говорит ЭйДжей с дивана. — Ты же знаешь, дядя ЭйДжей всегда голоден, — он наглаживает свой живот рукой. — Дядя, ты и так съедаешь все наши продукты! Ты так скоро превратишься в поросенка, — говорит Олив, смеясь. — Ну, если бы твоя ужасная тетя перестала мучать меня нескончаемой диетой и здоровым питанием, я бы не был каждый раз настолько голодным, когда прихожу сюда. Олив смотрит на него вопросительно. Иногда кажется, что ей далеко не пять лет, но ей пять, и она понятия не имеет, что такое диета, не говоря уже о здоровой пище. — Ну, — говорит Олив, поворачиваясь ко мне. — Если ты не хочешь, чтобы я готовила для тебя, может быть, мисс Шарлотта снова сможет приготовить для тебя обед, я думаю… — крошечная улыбка появляется на ее губах, — я думаю, что ей не сложно. Правда, папа? — Олив, я уже говорил тебе... — она затыкает уши пальцами и напевает громко какую-то мелодию, игнорируя то, что я пытаюсь сказать. — Красотка, Олли-Лолли, — говорит ЭйДжей, указывая на Олив и подмигивая. — Давай собираться, а то мы опоздаем, — говорю я ей, бросая взгляд на ЭйДжея, тот, который показывает, как он меня достал. Как только мы переступаем порог дома, Шарлотта и Лана тоже выходят. Олив, как всегда, освобождается из моей хватки и бежит к ним вниз по дорожке, останавливаясь на мгновение, чтобы посмотреть в обе стороны на пересечении улицы. Через несколько секунд Олив и Лана уже берутся за руки и бегут по улице впереди нас. — Я смотрю, она уже чувствует себя лучше, — говорит Шарлотта. — Помог суп? — Думаю, да, — смеюсь я. — Спасибо. — Это было меньшее, что я могла сделать после того, как Лана была достаточно любезна, чтобы поделиться своими микробами с Олив, — Шарлотта складывает руки на груди и дрожит из-за сильного ветра. — Кажется, осень уже наступила. Ох. Я смотрю на нее. Ее румяные щеки выделяются на бледной коже, а глаза выглядят немного опухшими. На секунду мне становится интересно, вдруг она плакала, но потом она чихает. — О, нет. Ты заболела? — Я в порядке, — возражает она, сопя немного, — мамы не болеют. — Тебе следовало надеть пальто, — говорю я ей. Она носит футболку с длинным рукавом, и я предполагаю, что холодный воздух просачивается сквозь тонкие волокна рубашки. Я могу быть холодным человеком, но я все еще джентльмен. Я снимаю свою куртку с капюшоном и передаю ей. — Надень. — Все хорошо, спасибо, — говорит она, отталкивая мою руку. — Надень, — говорю я твердо. — Я не сделаю самый лучший куриный суп, так что… Она смотрит на меня, наморщив лоб и поджав губы. — Спасибо, — произносит она неохотно, но уступает. Проскальзывая в мою куртку, она продевает рукава и тянет свои руки до конца. Куртка достигает ее колен, делая очевидной разницу в наших размерах. Она хлюпает носом на протяжении всего пути, и я замечаю еще более яркий румянец на ее щеках, когда мы доходим до скамейки на автобусной остановке. — У тебя жар? — спрашиваю я, более пристально взглянув на ее лицо. Она качает головой. — Я уверена, что все нормально. — Нет, не нормально, — говорит Лана, сидя на газоне, — она всю ночь кашляла и чихала. Я заразила ее. Не раздумывая, я кладу руку на лоб Шарлотты, мгновенно поняв, насколько холодная моя кожа по сравнению с ее жаром. Я, может быть, холодный, но она горит. Она отклоняется от моего прикосновения с наивным взглядом, как будто я вызвал у нее шок, прикоснувшись к ней. На самом деле, это шок для меня, что я коснулся ее. Я проделал хорошую работу, скрывая свои чувства. — О, — говорит она, наконец, согласившись с тем, что реально заболевает, — хорошо, что я работаю на дому. С искаженным кашлем смехом она протягивает руки внутри рукавов моей куртки и складывает их на груди. Мне нравится, как она выглядит, укутавшись в мою куртку. — Мне нужно сделать пару поручений этим утром, и поход в магазин одно из них. Что мне взять для тебя? — спрашиваю я. — У тебя есть что-нибудь жаропонижающее? — Я уверена, что-нибудь найдется, но если ты не возражаешь, могу ли я попросить тебя купить ибупрофен, — говорит она. Лана бежит к нам и дергает меня за рукав рубашки, потянув вниз. Она складывает руки вокруг моего уха и шепчет: — Мама перевернула вверх дном всю аптечку сегодня утром, сказав, что там нет ничего, кроме детских лекарств, — я отодвигаюсь, пытаясь сохранить невозмутимое лицо, но она тянет меня снова вниз, сохраняя свою секретную позицию. — Тогда она сказала: «Черт возьми, почему нет никого, кто бы мог позаботиться и обо мне?». Она сказала плохое слово. Два плохих слова, на самом деле, — я хочу рассмеяться над признанием Ланы, но отлично понимаю, что чувствовала Шарлотта. Мы проводим каждую секунду нашей жизни, заботясь о ком-то, но нет никого, кто бы позаботился о нас, когда нам это нужно. Поворачиваясь к лицу малышки, складываю уже свои руки вокруг ее уха: — Я поговорю с твоей мамой об этих плохих словах, — Лана отодвигается и закрывает рот руками, громко хихикая перед тем, как побежать обратно к Олив. — Что это было? — спрашивает Шарлотта. Я прочищаю горло, проскальзывая руками в задние карманы. — Очевидно, кому-то нужно помыть рот с мылом, — говорю я своим лучшим наигранно строгим тоном. Шарлотта сморщивает личико в любопытстве. — Что она сказала? — Не беспокойся об этом, — смеюсь я. Другие мамы подходят к остановке и громкая болтовня, которая росла на полпути вниз по улице, прекращается почти сразу, как только они появляются в пределах слышимости. Мамочки все очень дружелюбны, но я не могу избавиться от ощущения, как будто они замолкают, потому, что не знают, что сказать. Я так полагаю, что встречи и общение с овдовевшим холостым отцом здесь не является нормой. — Как Олив чувствует себя сегодня? — спрашивает одна из них. — Намного лучше, спасибо, — отвечаю я. — Куриный суп — это всегда лекарство от всех болезней, — подхватывает еще одна с циничной ухмылкой на ярко накрашенных губах. Я знаю, что Шарлотта не общается ни с одной из этих женщин, а это значит, кто-то, вероятно, видел, как она переходила улицу с кастрюлькой супа вчера. К счастью, автобус прерывает всякую болтовню, которую могут еще завязать эти женщины, и Олив подбегает взять свой рюкзак из моей руки. — Не забудь съесть свой бутерброд с майонезом сегодня, папа. Ты заболеешь, если не будешь кушать. Вместо того чтобы спорить с моей маленькой Элли, я поднимаю ее и целую в носик. — Хорошего дня в школе. Увидимся, когда вернешься домой. — Принеси мне домой жасмин сегодня, — шепчет Олив мне на ухо. — Мой последний умер, — она освобождается из моих рук и бежит к открытой двери автобуса, — до свидания, папа!