– Что вы ищете? – спросила Иден. – Место, где Кейти и Каттер могли пересечься. Я изучал его жизнь. Я изучал его кредитки и чеки. То же самое я делал с Сю Тянь, потому что считал, что он заранее нацелился на нее. Но не нашел ничего, что могло бы привести их в один и тот же район. Иден покачала головой. – Восток, запад, ведь это не важно, верно? Если бы вы нашли связь с этим местом, она бы сразу бросилась в глаза. Несколько кварталов ничего не изменили бы. – В этом вы правы. Он перевел взгляд на дверь магазина. Ему легко было представить, как Кейти влетает в магазин перед самым закрытием, оставив пиццу в машине. Она наверняка сразу замечает фонтан; возможно, она уже видела его в витрине. Это идеальный подарок для матери. Она торгуется, но не очень рьяно. Она не из тех, кто умеет торговаться, да и времени нет. Корявым почерком пишет для доставки адрес родителей, потом, наверное, переписывает, чтобы его можно было прочитать, потом вылетает из магазина, прыгает в свою машину и едет в противоположном от дома Тодда Клэри направлении. Бессмыслица какая-то. – Я всегда предполагал, что Кейти столкнулась с Каттером на пути доставки, – сказал Фрост. – Что она увидела что-то, чего видеть не должна была. – В этом есть смысл, – сказала Иден. – Возможно, в тот вечер в азиатском бутике была Сю Тянь, и Каттер следил за ней. Если Кейти увидела его рядом с Сю, это многое объясняет. Фрост кивнул. – Я думал об этом. И вы правы, вероятно, все было именно так, но это объясняет не все. – В каком смысле? – Это не объясняет главного: почему Кейти в тот вечер оказалась в этом магазине, – ответил Фрост. – Вот этого я не могу понять. Ее вообще здесь не должно было быть. * * * Хозяева тибетского магазина никого не узнали на фотографиях, которые им показал Фрост. Кейти Истон, Руди Каттер и Сю Тянь были им абсолютно незнакомы. Они не вспомнили, что шесть лет назад кто-то покупал у них керамический фонтан, и тем более не вспомнили, что фонтан был оформлен на доставку. Тупик. Истон решил на время оставить все это и поехал в Стоунстаун. Матери Хоуп, Джозефине Стиллман, было около восьмидесяти пяти. Она жила все в том же маленьком белом домике на Юкалиптус-драйв, который они с мужем купили в шестидесятых. Она была одной из тысяч пожилых жителей Калифорнии, которые платили пониженный налог на имущество, так как никогда не продавали свои дома. Год за годом они с мужем жили в своем домике, наблюдая, как растет его цена на бумаге. Сейчас принадлежавший Джозефин спичечный коробок на три спальни стоил, наверное, миллиона два. Для своего возраста она была очень бойкой. Встречая Фроста и Иден, она была одета для пиклбола: в белую юбку и хлопчатобумажный топ. Ее волосы были покрашены в элегантный золотисто-каштановый. Ее кожа была подтянута, как у всех, кто решается на пластику. Она не сделала вид, будто рада их появлению или что ее привлекает идея поговорить о дочери. Ее отношение к их визиту проявилось в деловитости и нетерпении. – У меня совсем нет времени на это, – заявила Джозефин, взмахом руки приглашая их в дом. – Не вижу, чем могу вам помочь. Хоуп нет уже тридцать лет. Если честно, то я пытаюсь выбросить все эти неприятности из головы. Я больше об этом не думаю. Фрост знал, что это ложь. На самом деле Хоуп смотрела на мать каждый день. Ее акварельный портрет висел над камином в гостиной. По какой-то причине Фрост увидел в нем нечто странное и пугающе знакомое. Он узнал Хоуп по фотографиям, хотя портрет был, вероятно, написан, когда она была подростком. Даже зная, что Хоуп совершит через несколько лет, легко было разглядеть в ней несчастного ребенка. Отчаянный взгляд с портрета смотрел куда-то вдаль. Акварельные краски размывали черты, поэтому девушка выглядела так, будто в ней совсем нет самобытности и над ней нависает опасность раствориться в холсте. – Хоуп сама нарисовала эту картину, – проговорила Джозефин, когда заметила, что Фрост смотрит на портрет. – Это единственный автопортрет, что у меня остался. – Она была очень талантлива. И в самом деле. Мастерство производило впечатление, особенно если вспомнить, что художница написала этот портрет в ранней юности. Однако девушку, писавшую автопортрет, глядя на себя в зеркало, очевидно, что-то очень сильно мучило. – Что вам надо? – спросила Джозефин. И заговорила сама, словно торопясь ответить на вопросы гостей до того, как они их зададут: – В те времена, знаете ли, люди не говорили о психических заболеваниях. Это было позорным клеймом. И никто не понимал, что постродовая депрессия может сотворить с матерью. В Хоуп все видели только уродца. Чудовище. Но она была не такой. Она была больна, и никто не мог ей помочь. Даже ее муж. Даже я. Фрост услышал, как задрожал ее голос. – Она очень хотела этого малыша, понимаете? – продолжала она. – Очень. Она любила Рен. Люди не верили этому после случившегося, но это так. Постоянно говорила, что хочет ребенка. Была готова. В больнице, когда у нее выдавалась свободная минутка, она ходила в педиатрическое отделение и болтала с мамочками. Она была на седьмом небе, когда забеременела. Не могла дождаться, когда у нее родится собственный ребенок. Просто она не могла знать, как его рождение подействует на ее психику. – Мы понимаем, – заверила ее Иден. – Мы знаем, что Хоуп болела. Джозефин достала платок и высморкалась. – Ну вы не знаете, через что мы прошли. Люди говорили жуткие вещи. Джим не мог смириться с этим. Это его и убило. Я сама многие годы прожила с чувством вины, а потом решила, что нужно забыть об этом. Что сделано, то сделано. Она не села и не предложила им сесть. Она не хотела задерживаться на прошлом. – Вы поддерживали связь с Руди Каттером? – спросил Фрост. Джозефин покачала головой. – Нет, нет, нет. После похорон мы с Руди больше не разговаривали. Имейте в виду, это был его выбор. Мы тянулись к нему, но он не желал иметь с нами ничего общего. – Вы знаете, что его выпустили? – Да. – Он пытался связаться с вами? – Естественно, нет. Представить не могу, зачем ему. Я действительно много лет его не видела. Фрост снова посмотрел на портрет. Ему казалось, что Хоуп следит за разговором. Его не покидало странное ощущение, будто он раньше где-то ее видел. Он не понимал, откуда это. Ведь он не знал о ней ничего, кроме лица на картине, однако чувствовал, что она где-то была с ним рядом. Он не мог определить где, но это точно было недавно. – Мы считаем, что через серию убийств Руди каким-то образом выражает свою ненависть к Хоуп, – сказал Фрост. – Не вините мою дочь в том, что совершил он! – возмутилась Джозефин. – То, что совершила Хоуп, ужасно, но она была больна. Не контролировала свое сознание. Руди же – самый настоящий монстр. Ему нет оправдания. Никакого. Кроме того, я не знаю, почему вы думаете, что здесь есть связь. Он начал убивать через много лет. – Ярость может очень долго тлеть в человеке, – сказал Фрост. – Не желаю слышать такие вещи! Иден решила вмешаться, чтобы успокоить ее: – Джозефин, прошу вас, не надо. Мы не виним Хоуп. Все это дело рук Руди и никого другого. – Это верно, – сказал Фрост. – Мы пытаемся понять, как он выбирал женщин. Если мы найдем то, что объединяет жертвы, это поможет нам собрать улики, необходимые, чтобы засадить его обратно в тюрьму. И мы хотели выяснить, не связано ли это как-то с Хоуп. – Я ничего об этом не знаю. – Уверен, вы читали об убийствах. Вы наверняка следили за судом над Руди. Не было ли в жертвах чего-то такого, что наводило вас на мысли о Хоуп? Вы были знакомы с кем-нибудь из женщин или с их семьями? Может, есть какое-то внешнее сходство? В поведении? Это наверняка какая-то мелочь. Джозефин, даже не задумавшись ни на секунду, уверенно помотала головой. – Вообще ничего. Мы закончили? Мне пора идти. – Еще одно. Я хотел бы, чтобы вы взглянули на фотографии. Фрост достала из кармана телефон и нашел снимки значков, которые были на Нине Флорес в день ее рождения. Он протянул телефон Джозефин, и та с явной неохотой взяла его в руки. – Девушка на фотографиях – Нина Флорес, – сказал он. – Она была первой жертвой Руди. На снимках еще есть ее семья. Эти значки были на Нине в тот день, когда с ней познакомился Руди. Он видел их. Я хочу знать, есть ли в этих фотографиях нечто такое, что могло бы пробудить в нем гнев на Хоуп. Джозефин внимательно просматривала фотографии одну за другой, но не произносила ни слова. Выражение на ее лице было скептическим. Фрост понял, что она собирается вернуть ему телефон, потому что они зря тратят время. Но вдруг она замерла. Ее палец завис над экраном и едва заметно дрогнул. Глаза сузились. Что-то в одной из фотографий притянуло ее, как магнит. – Миссис Стиллман, вы что-то увидели? – спросил Фрост. Женщина недовольно сморщилась. И продолжала молчать. – Джозефин? – окликнула ее Иден. Она решительным жестом сунула телефон Фросту. Она больше не желала ни на что смотреть. – Я не знаю никого из этих людей. Но почему-то ее лицо было мертвенно-бледным. – Пусть они вам совершенно не знакомы, но если вы приглядитесь… – начал Фрост. – Не могу. Я же сказала. Я опаздываю, и вам придется уйти. Джозефин взяла сумочку. Было ясно, что разговор окончен. Она хочет, чтобы они ушли. Фрост посмотрел на фотографию, которая привлекла ее внимание. На ней были Нина и Табби. Они находились в спальне Нины. Две юные девушки. Нина, темноволосая, с круглым смеющимся лицом, на пороге своего двадцатиоднолетия. Табби, рыжеволосая и уже уверенная в себе. Они одеты для вечеринки, готовы веселиться и танцевать. Он ничего не видел в фотографии, которая могла быть мотивом для убийства, а вот мать Хоуп точно что-то увидела. Он заметил странный ужас в ее глазах. За пять секунд она заметила в Нине Флорес то, что они с Джесс не замечали много лет. Нечто, что связывало Нину и Хоуп. Но рассказывать, что это такое, она не собиралась.