– Девушка из Сан-Франциско с цветами в волосах, – ответил Истон. На этот раз скрыть беспокойство у нее не получилось. Она поняла, что совершила ошибку. Только не знала, в чем именно. – Я прочитал ту главу, где ты пишешь о Кейти, чтобы проверить, упоминаешь ли ты цветочную диадему, что была на ней в день убийства. Как выяснилось, упоминаешь. – А что это меняет? Я видела фотографии с места преступления. – Тебе бы надо было повнимательнее рассматривать их. На фотографиях диадемы нет. Я снял ее с головы Кейти, когда нашел ее тело. И она лежит у меня. Это моя тайна. Никто не знал, что она была на Кейти. Никто, кроме меня и тех двоих, что убили ее. Руди Каттера и тебя. Шей расхохоталась. Это был жестокий, горький хохот. Хохот отвращения к себе. Хохот полной капитуляции. Фросту следовало бы быть готовым к тому, что она сделала в следующий момент, но его захлестывали эмоции. Он был слишком сильно поглощен собственной яростью и горем, чтобы остановить ее. Шей действовала быстро, а он опоздал. Она схватила баночку с перцем чили, приготовленную для омлета, и швырнула в него. Он даже не успел моргнуть. Его глаза словно пронзили тысячи ножей. Боль была адская. Фрост тут же ослеп и машинально закрыл ладонями лицо. Ничего не видя, он попятился, а Иден схватила с плиты сковороду и со всей силы ударила его по голове. Удар диким взрывом отозвался в черепе. Иден шагнула вперед и обеими руками толкнула его в грудь. Он повалился на пол. Попытался подняться, но голова так сильно кружилась, что его начало мутить. Опаленные глаза воспринимали склонившуюся над ним Иден как размытое пятно. Она вращалась вместе с комнатой, и он никак не мог остановить ее и сфокусировать взгляд. Шей обоими коленями встала ему на грудь. Он выбросил вперед кулак, но промахнулся. Она наклонилась вперед. В руке был кухонный нож, и она прижала лезвие к его шее. Прижала настолько сильно, что он почувствовал, как лопается кожа и течет теплая кровь. – Раз тебе, Фрост, так интересно, то это я, – сказала она. Истон пытался собраться с мыслями и прояснить взгляд. Ему нужно было всего лишь несколько секунд. – Руди говорил, что я никогда не пойму, каково это – убивать человека, пока сама не полосну ножом. И он был прав. Если я собиралась писать об этом, я не могла оставаться сторонним наблюдателем. Я была вынуждена сама сделать это. И знаешь что? Это дико возбуждает. Когда ты держишь в руке жизнь и смерть. Чувство было настолько мощным, что я даже испугалась. Поэтому-то я и сбежала в Австралию. Мне нужно было отгородиться от того, что я совершила. Фрост продолжал моргать, и слезы, стекая по лицу, вымывали из глаз огонь. Вращение мира замедлялось. Голова раскалывалась, зато видеть он стал более-менее четко. По обе стороны от лица склонившейся над ним Иден тугими пружинками торчали ее черные волосы; шрам на шее извивался, когда она говорила. Одной рукой она опиралась на пол, а другой держала нож у его горла. – Плохо, что я не смогу все это описать, – заявила она. – Это был бы потрясающий конец. Фрост заметил, как ее пальцы еще сильнее сжались на рукоятке. Их взгляды встретились – взгляды любовников, взгляды убийцы и жертвы. Эта женщина и в самом деле собиралась перерезать ему глотку, а потом смотреть, как он умирает. И в это мгновение произошло неожиданное. Истон услышал звук, не похожий ни на какие другие звуки. Это был утробный рык дикого, первобытного зверя. От такого рыка у любого человека по коже бежали мурашки. Такой рык мог бы издать леопард, охотящийся в ночи. Иден тоже услышала рык и замерла в замешательстве. Фрост услышал стук по полу. Потом увидел, как промелькнула черно-белая молния. То был Шак. Кот пролетел через всю комнату и вцепился Шей в голову. Его передние лапы оказались на ее скулах. Полностью выпущенными почти на дюйм когтями он проделал восемь глубоких ран на ее лице и рассек глазные яблоки. Иден издала горловой вопль и изогнулась. Брызнула кровь. Женщина, не выпуская нож, замахала руками. Резким движением головы она сбросила с себя Шака, но Фрост в тут же секунду кулаком сбил ее на пол. Теперь он был свободен. Он попробовал встать, но комната опять закружилась, и он упал. Иден замахнулась на него ножом и полоснула по голой икре, торчавшей из задравшейся брючины. Фрост не мог дотянуться до нее рукой, поэтому пустил в ход ноги и ударом пятки в челюсть отшвырнул Шей от себя. Она отлетела в консоль у стены, и когда на нее свалилась стоявшая на консоли лампа, она выронила нож. Фрост, отчасти ползком, отчасти на четвереньках, устремился к обеденному столу. До него было всего несколько футов. На столе лежал его пистолет. Но Иден уже снова вскочила на ноги. И уже замахнулась ножом. Истон приподнялся и стал шарить по столу. На пол посыпались бумаги. Вслед за ними слетел и ноутбук. И тут он нащупал ее. Металлическую рукоятку. Он схватил пистолет, и рукоятка легко легла ему в руку. Фрост взвел оружие, а потом рухнул на пол, быстро перекатился на спину и прицелился. – Стоять! Иден занесла нож над головой. Ее лицо было исполосовано когтями Шака, глаза из-за скопившейся в них крови стали красными и напоминали глаза дьявола. Фрост выстрелил в потолок, и на него посыпалась штукатурка. – Стоять, Иден! – снова закричал он. Но она наступала. Он услышал голос Руди Каттера. «Если бы я сейчас дал тебе шанс, ты бы всадил пулю в голову тому, кто перерезал глотку твоей сестре?» Иден прыгнула. Ее рука резко опустилась; нож устремился в грудь Фроста. Тот увернулся от лезвия, но прежде успел дважды выстрелить в падающее на него тело, выстрелить практически в упор. Одна пуля прошла через шею. Другая попала точно в лоб. Она была уже мертва, когда упала. Глава 49 Прошло две недели, прежде чем жизнь Фроста стала более-менее похожа на нормальную. Он побывал в больнице. На телевидении. В допросной управления, где его с пристрастием допрашивала специальная комиссия, занимающаяся случаями стрельбы с участием офицера полиции. Истон уже не знал, хочет ли он возврата своей прежней жизни, но в конечном итоге капитан Хайден дал ему «зеленый свет» и объявил его свободным человеком. Это произошло в пятницу вечером. Фрост приехал на Рашн-Хилл и обнаружил, что на ступеньках его ждет Херб. Друг был одет в белый балахон, которые так любят художники. И балахон, и комбинезон были заляпаны свежей краской. Длинные седые волосы, украшенные новыми бусинами, были заплетены в косы. Они не виделись с того дня, когда погибла Иден. Когда Фрост заехал в гараж, Херб встал, с трудом распрямляя больную ногу. Сорвав с себя балахон, он обнял Фроста. Его улыбающаяся физиономия выражала явное облегчение. – Ну, ты – зрелище для больных глаз, – сказал Херб. – Ты тоже. – Как дела? – Замечательно, – ответил Фрост. – Я в порядке. – Все в доме. Изобрази удивление. Истон улыбнулся. – Изображу. – Я приготовил тебе маленький подарок, – сказал Херб. Запаху краски все же удалось перебить вечный запах травки, шедший от его одежды. – Он не очень оригинальный, но думаю, что тебе понравится. Фрост вслед за другом стал подниматься по ступеням. Над верхней ступенькой Херб повесил самодельный занавес и сейчас театральным жестом откинул его. На площадке была нарисована одна из его трехмерных иллюзий. Казалось, она поднимается навстречу, чтобы охранять дверь. Это была сцена из «Короля-льва»[61], где принявший власть Симба стоит на краю Скалы прайда[62] над саванной, где собрались все животные. Только на рисунке был не Симба. А Шак. Фрост от души расхохотался. – Херб, это, наверное, твое лучшее произведение. Когда он вошел в дом, его поприветствовал сам король. Шак не понимал, почему ему уделяют столько внимания – и он совсем не оценил купание, которое понадобилось, чтобы смыть с него кровь, – но он был счастлив видеть Фроста. Он тут же забрался ему на плечо и так и сидел там, пока хозяин изображал удивление при виде всех собравшихся. Родителей, приехавших из Аризоны. Нескольких коллег-полицейских. Родственников жертв – их собралось человек двенадцать. Дуэйна. Табби. Фрост никогда не любил вечеринки, но в этот вечер он смирился. Потому что всем это было нужнее, чем ему. Всем нужна была возможность пообщаться и погоревать. Им нужно было осознать, что все завершилось. Дуэйн приготовил еду, естественно, изумительную; Херб выполнял роль бармена и разливал напитки. Робби Любин, самодеятельный гитарист и певец, так исполнил «Аллилуйя»[63], что все расплакались. Фрост перебрал эля и захмелел. Была почти полночь, когда гости стали расходиться. Все высыпали на улицу. Фрост попрощался с Хербом. Он проводил родителей до арендованной машины. Нед обнял его и прошептал: – Спасибо. Дженис обхватила ладонями его лицо и просто сказала: – Я люблю тебя. Фрост никогда не думал, что она может сказать ему такое вслух. Он всегда знал, что мать любит его, но в его семье было не принято говорить такие вещи. Все это считалось само собой разумеющимся. И все же услышать эти слова ему было приятно. Когда все ушли, он еще какое-то время стоял на Грин-стрит. Деревья качали ветвями на декабрьском ветру. Многие обитатели соседних домов уже украсили свои окна к празднику. Это напомнило Фросту о том, как в детстве на Рождество он еще до восхода спускался вниз и заставал Кейти в гостиной; сложив ноги по-турецки и подперев подбородок ладонями, она сидела перед елкой и смотрела на мигающие огоньки гирлянды. Господи, как он скучает по ней. Фрост прошел в дом. Дуэйн и Табби суетились на кухне, убирая со стола, хотя Табби пока мало что могла: ее рука все еще была в бандаже. Он взял из холодильника новую бутылку пива и вышел на патио, откуда были видны огни города. Стоял, облокотившись на перила, когда услышал, как стеклянная дверь позади открылась и закрылась.