— Она вертится у меня в мозгу, не знаю почему. — Я понимаю, о чем ты. Шульц устало улыбнулся и протянул руку: — Тогда валяй. Показывай свои сраные фотографии. Ивата снова открыл сумку и передал другу папку со снимками. Шульц медленно перебирал их; его лицо лишь слегка подрагивало. Теперь он осмотрел изображение солнца со всех ракурсов, а также оценил его положение относительно изуродованного тела Цунемасы Канесиро. Наконец он снова вложил их в папку и опасливо отдал Ивате. — Как ты можешь привыкнуть к таким вещам? — Я просто скольжу по ним взглядом. — Но, Кос, — он указал на стопку кошмарных снимков, — ты уверен, что готов этим заниматься? Ведь у тебя самого случилось… Ивата выставил вперед ладонь: — Дэйв, прошу тебя. Не надо. Шульц кивнул: — Ладно… Ладно. — Спасибо. — Ты спросил, символ это или знак. Я думаю, что символ. — Он показал на предупреждающий знак у самого края скалы. — Видишь ли, знак указывает: «стой», «иди», «езжай» — и так далее. А символ, напротив, представляет некую идею, процесс или физическую сущность. Здесь главное слово — представляет. Символ представляет нечто иное, нечто за пределами видимого, тогда как знак означает то, что означает. Христианский крест означает не мертвеца на кресте, он означает жертвенность, веру, надежду и так далее — иными словами, религию. Знак решает за тебя, а символ предлагает тебе подумать — абстрактное против конкретного, я бы сказал. — Значит, ты не думаешь, что черное солнце дает прямой приказ или предупреждение? — Я могу лишь догадываться, но не думаю, что убийства как таковые что-то означают. Каков бы ни был замысел убийцы, мне не кажется, что убийство семьи было его конечной целью. Символ может означать, что убийства — это лишь начало. Исходная точка чего-то другого. — Говоришь, убийства… каким-то образом подчинены черному солнцу? — Кос, я думаю, они принадлежат ему. Скорее всего, убийца тоже. Кто его знает, дружище. Реальность — для выживания, но фантазия — для жизни. Сумерки давно растворились; теперь друзей окружала холодная ночь, над головами повис серп луны. — Ты спросил, что оно означает. А это вопрос на миллион долларов, понимаешь? — фыркнул Шульц. — Черт возьми, да это все равно, что спросить математика о значении нуля. Хочешь, чтобы я начал от печки? — Неважно, лишь бы я понял. — Ну ладно. Я так понимаю, ты ищешь убийцу. Скорее всего, одержимого черной символикой. Черное солнце можно трактовать как отсутствие света — и это для него абсолют, как конец жизни, вечная тьма. Сатана и все такое. Символ черного солнца традиционно тесно связан с оккультизмом, не говоря уж об эзотерическом нацизме. — Каком нацизме? — Черт, надо было пойти в какой-нибудь кабак. Я не знаю, насколько ты хочешь во все это углубиться, но речь идет о полурелигиозной, мистической ветви нацизма, возникшей в 1950-х годах. Его адепты рассматривали черное солнце как мистический источник энергии, способный возродить арийскую расу. Существует целая литературная традиция, связывающая арийскую расу с черным солнцем. В «Теософии» Елены Блаватской говорится о «центральном солнце». Для древних греков Гиперборея была местом, где обитал «народ за северным ветром». По другим толкованиям, это и есть место обитания древней арийской расы. Да, Гиммлер был большим поклонником идеи «Ура-Линда», которую иногда называют «Нордической библией» и часто цитируют в дискуссиях по эзотерике и «литературе Атлантиды». В любом случае Гиммлер участвовал в перенесении древнего «арийского символа» в Вевельсбургский замок[8]. Думаю, ты знаешь, что он выбрал. Впрочем, все это сто раз описано. Шульц наглухо застегнул куртку и уставился вдаль, на горизонт. — Ты упомянул, что семья была корейская, «из чужаков», и наверняка думаешь, что тут может иметь место расовая ненависть или комплекс расовой чистоты. Я не могу с уверенностью утверждать, что именно символизирует черное солнце, но, безусловно, можно допустить и нацистский след. То есть твой убийца может запросто оказаться тупым сатанистом или фундаменталистом. Шульц почесал небритый подбородок и продолжил: — Кос, мы говорили лишь о прошлом веке. Тебе нелишне знать, что символ черного солнца так или иначе присутствует во всех культурах древности. У египтян, у шумеров, у ацтеков… Это священный символ, связанный с мифами о рождении мира, апокалиптическими легендами и так далее. Но об этом больше расскажут историки. А я, пожалуй, поведал тебе все, что знал. Но могу дать что-нибудь почитать. — Дэвид Шульц, это было блестяще. Они вернулись в машину и поехали в темноте, не разговаривая, краем уха слушая репортаж по радио о растущем в Японии спросе на услуги по уходу за пожилыми людьми и о сокращении рождаемости. Ивата ехал не спеша, весь погруженный в мысли о черных символах. У ворот колледжа Шульц открыл дверцу машины; в салоне зажегся свет. — Я позвоню тебе, если попадется что-то любопытное. И в следующий раз приезжай, пожалуйста, без трупов. Они коротко обнялись. Шульц вылез из машины, потом повернулся и просунул голову в окошко. — Макс Вебер сказал, что человек — это животное, запутавшееся в паутине символов, которую он сам же и сплел. Знаешь, что я думаю? Тот, кого ты ищешь, запутался в черном солнце. Для него это не просто символ. Думаю, для него это весь мир. Он им живет и дышит. Шульц похлопал по крыше машины и резко захлопнул дверцу. Глава 8 Капля меда Ивата свернул с автострады Мейсин на Томейскую, ведущую на Токио. Он не сводил глаз с освещаемой фарами дороги, не отвлекаясь по сторонам. Хотя голова все еще побаливала, он чувствовал, что скоро ему полегчает. Ивата включил радио: какой-то молодой человек застенчиво рассмеялся. — Нет-нет, конечно, я вижу себя иначе, и вовсе не считаю себя каким-то особенным. Меня интересует личностное взросление. Если я смогу помочь кому-то достичь духовного роста, то буду счастлив. Но — нет, я не гуру. Я просто осознаю, что у людей внутри пустота. Их гложет неуверенность, на них давит груз сомнения. Меня же волнует ясность восприятия и благополучие. А самое главное — мне интересны люди. — Если вы нас смотрите, напоминаем, что наш гость — Акира Андзаи, лидер неоднозначного религиозного движения «Тэта», в отношении которого в последнее время развернута публичная дискуссии. Как всегда, мы ждем ваших комментариев, а господин Андзаи ответит на ваши вопросы. Наш телефон… Ивата выключил радио и наудачу набрал номер оружейного склада полицейского управления Си-буи. После долгого ожидания ответил старческий голос: — Да? — Господин Наката, это Ивата, мы виделись утром. — Да, я вас помню. Мне сюда не очень часто звонят. — Я хотел попросить вас об одолжении. Мне нужен адрес одного коллеги. — У меня есть доступ к личным данным. Кто вам нужен? — Инспектор Акаси. — Ивата произнес имя как можно небрежнее. Наката молчал: до Иваты доносились приглушенные звуки Малера. — Хидео Акаси? — Именно так. — Одну минуту. Ивата услышал металлический лязг ящика, и вскоре старик снова взял трубку: — Ручка у вас есть? Ивата записал адрес и тепло поблагодарил Накату. Он ввел адрес в навигатор. Оказалось, что Акаси жил почти в часе езды от Токио, в Тибе. Ивата свернул на нужную дорогу, и тут же у него зазвонил мобильный. — Ты еще дома? — Я еду, Сакаи. — Куда? — Куда глаза глядят. — Ага. Ну понятно. Никакой конкретной цели? — А что, ты соскучилась? — Размечтался, придурок. И вообще, в моей жизни появился мужчина. Ивата подался вперед: — Кийота? — Он самый. По крайней мере, крепкая зацепка. В «Ниппон Кумиай» давно с ним распрощались, но у него есть подружка-малолетка, Асако Одзаки. Готова поспорить, это та самая девица, которая преследовала Цунемасу на работе. Найдем ее — найдем и Кийоту. — Ты молодец, Сакаи! — Вот спасибо.