Полицейский кивнул ей в ответ и, не говоря ни слова, сел в машину. Он вырулил, глядя через плечо, и исчез во мраке. Женщина взяла Косуке за руку. — Я сестра Мари-Жозефина, я здесь старшая. Пойдем, ты, наверное, устал. Она повела Косуке по влажной траве к большому зданию. Внутри, запирая дверь, она улыбнулась ему. У Косуке возникло странное ощущение в животе: словно маленький зверек изо всех сил старается вырваться на волю. Коридор был увешан изображениями умирающего мужчины. На одних он был одет в красивую синюю юкату[10]. На других — практически голый, весь израненный и с закатившимися глазами. В темноте пол в коридоре казался застывшей рекой. Их шаги гулко отдавались в тишине. Женщина слегка кашлянула: — Должно быть, ты очень устал, Косуке. Косуке не знал, устал он или нет. Она вела его по скрипящим ступенькам вверх. Когда она проходила мимо окна, ее бледное лицо озарилось лунным светом. Она не смотрела на Косуке, только прямо перед собой. На ее губах играла слабая улыбка. Косуке не видел ни ее волос, ни ее ног. Она казалась тенью с женским лицом. В конце коридора женщина остановилась и достала ключи. Она завела Косуке в комнату, источавшую зловоние немытых ног, обитателям которой навечно гарантированы хронический насморк и неспокойный сон. Монахиня развернулась к выходу, и только тут до Косуке дошло, что мать его бросила. Что она больше не вернется. Что этот полицейский вовсе не собирался ее искать. Косуке закричал. Из темноты на него таращились лица незнакомых людей; одни улыбающиеся, другие гневные. Серые в лунном свете. Косуке в обеих руках зажал деньги, которые оставила ему мать. Словно сокровище. — НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО! НЕ УХОДИТЕ! ПРОШУ ВАС! У Косуке перехватило дыхание. Страх захватил его целиком. В этот момент в коридоре послышались голоса. Включился свет. Косуке вцепился в щиколотки монахини. — Отпусти, дитя мое… Но Косуке не мог позволить ей уйти. — Я БОЛЬШЕ ТАК НЕ БУДУ! НЕТ! НЕТ! Я НЕ ХОТЕЛ! ПРОСТИТЕ МЕНЯ! ПРОСТИТЕ! Другие мальчики тут же расхватали у него из рук деньги, что дала ему мама. Рассерженная монахиня настойчиво пыталась отцепиться от него. По рукам пошли его сэндвичи. За мутной завесой облаков ухмылялась луна. * * * Господин Иесуги прохаживался вдоль рядов мальчиков, скользя взглядом по маленьким головкам. Косуке чувствовал коленями ледяной холод камня. Он соединил ладони вместе, так же, как это сделали другие. Полилась речь, и он закрыл глаза. Какие-то странные слова. Если закрываешь глаза, кажется, что это заклинание. — НИКОГДА! Голос господина Иесуги рокотал, словно просыпающийся вулкан. Его шаги отдавались в часовне гулким эхом, и Ко-суке посмотрел на его ботинки. Они походили на блестящие баклажаны. — Делая добро, да не предадимся унынию… Господин Иесуги следил, чтобы все дети стояли на коленях как положено: спина прямая, руки вместе, — поправлял тех, кто портил картину. — Ибо в свое время пожнем, если не ослабеем, — последнее слово он произнес с нескрываемым отвращением. — Послание к галатам, глава 6, стих 9. Шаги господина Иесуги замерли рядом с Косуке. Он опустил ладонь ему на голову. — Мальчики мои, — произнес он, издавая радостный вздох, — посмотрите в окно! Все головы обратились к окну. — Взгляните, как щедро одарил нас Господь. Запомните эти слова, мальчики: «И власть и слава наши парят меж небом и землей, как облака, шатры светила»[11]. Засвистел холодный ветер, и деревянные стены часовни застонали. Косуке вообразил, как на них сверху смотрит ветер. Рисованный домик-коробок посреди заснеженной травы, окруженный голыми деревьями. — И ПОМНИТЕ! — Он улыбнулся Христу на витраже. — Здесь мы все сообщны. Мы сообщны, а потому возрадуемся. Ибо кто наслаждается одиночеством — тот либо дикий зверь, либо божество. Аристотель. Господин Иесуги взирал поверх аккуратно стриженных голов коленопреклоненных детей, безмолвных и неподвижных, словно камни на дне колодца. * * *