Уж Клео знала. Япония, покинутый всеми остров, населенный томящимися в одиночестве людьми, одержимыми горами и смертью. — А-а, — ответила она, моя нож под струей воды. Косуке, открыв холодильник, казалось, о чем-то вспомнил: — Клео! Ее сердце готово было разорваться от любви, горькой правды, от всего, что переполняло ее сердце. Она знала, Косуке уже не тот, знала — того, что было между ними, уже не вернешь, но он все еще был нужен ей. Она надеялась услышать, что он все еще любит ее. Надеялась хоть на какое-то проявление искренних чувств. Даже если это ложь. — Да? — Как насчет этих зеленых перцев? От собственного крика Ивата резко подскочил в постели, запачканной блевотиной. В своем кошмарном сне он стоял у маяка, а вокруг бились волны с резким звуком, похожим на вжиканье молнии рюкзака. Он бросился на кухню и принялся неистово шарить по шкафам. Нет, нет, нет! Он кое-как натянул ботинки, схватил плащ и выбежал на улицу. Промокнув насквозь на сильном дожде, он вдруг обнаружил, что не надел брюки. Да наплевать. Завернув за угол, он ворвался в супермаркет. Раздвижные двери предупредительно разошлись перед ним. На часах 3:04. Вокруг никого. Негромко звучала медленная мелодия. Потупив взгляд, он схватил с полки бутылку водки. Кассир без лишних слов положил ее в пакет. На экране высветилась цена. Он побежал бы за деньгами, если потребовалось бы, но во внутреннем кармане плаща оказалась кредитка. Кассир вставил ее в терминал, а Ивата, дрожа всем телом, ждал, пока пройдет оплата. — Благодарю вас. Прежде чем он успел поклониться, Ивата уже бежал к выходу. На улице он сорвал крышку и стал жадно пить из горлышка, словно прошел ради этого пустыню. Желудок обдало огнем, потом скрутило, и наконец наступило спокойствие. Он пошел к детской площадке через дорогу. Лег спиной на мокрую металлическую горку. Выпил еще и поднял глаза к небу. Дождь хлестал его по лицу, но он продолжал там лежать до серых предрассветных сумерек. Женщина, вышедшая погулять с собакой в другом конце парка, старалась не смотреть на него. На его груди оставалась засохшая блевотина, а спину ломило от холодного металла. Ивата встал, поплотнее закутался в плащ и пошел куда глаза глядят. Очнулся он на станции Ёёги-Коэн, куда уже потянулись утренние пассажиры. Было 6:02. Ивата перешел на нижний уровень, пробираясь между велосипедистами, которые ждали, пока пройдет поезд. Затем он миновал тоннель, но не свернул налево, как обычно. Вместо этого он прошел по узкой тропинке у забора, идущего вдоль рельсов. Метров через сто он увидел дверь, невидимую в зарослях бамбука. На ней было написано: МЫЛО Ивата спустился по узкой лестнице, освещаемой лампочками, и очутился в небольшой прихожей. На ковре были следы от сигарет, стены обшиты дешевой фанерой. Пожилая женщина с наброшенным на плечи одеялом и приколотой к платью розой открыла ему дверь. Она улыбалась как-то по-лисьи. Ивате захотелось убежать. За спиной женщины возникли четыре девушки, с опущенными взорами и мягкими улыбками. Ивата помотал головой. — Я очень голоден, — выдавил он. Женщина невозмутимо прошептала что-то в телефонную трубку. Девушки вышли, а Ивату пригласили присесть. Ему принесли поднос с холодной лапшой соба[18] и зеленым чаем. Он буквально заглотнул пищу, хотя совершенно не чувствовал вкуса. Доев, он хотел уйти, но тут появилась пожилая хозяйка. — Лучше? — Да. Я пойду. Сколько я вам должен? — О нет, о вас нужно было позаботиться. Ивата промолчал, но с удивлением понял, что кивает. За спиной женщины возник молодой монгол. Она повернулась к нему и медленно произнесла: — Отведи этого господина вниз и приготовь ему ванную. Монгол улыбнулся, подтолкнул Ивату к лестнице, ведущей вниз, и провел в отделанную зеленой плиткой ванную, где пахло хлоркой, а обстановку составляли пластиковый стул да старая ванна в углу. — Длинная ночь, да? — сказал монгол на тягучем, ломаном японском. — Я полицейский, — зачем-то сказал Ивата. — Вы здесь не первый. Юноша взял плащ Иваты и бережно повесил на крючок. Затем, наклонившись, он снял с Иваты ботинки, не выказывая удивления по поводу отсутствия брюк. Не глядя на него, он расстегнул ему рубашку. Потом забрал одежду и повесил где-то за дверью. Вернувшись, он захлопнул дверь из прочного стекла, чтобы удерживалось тепло внутри. Он стянул с Ива-ты трусы, чем привел его в явное возбуждение. Но юноша никак не отреагировал на это и подвел Ива-ту к стулу. — Садитесь. Ивата сел и закрыл глаза, прислушиваясь к шуму воды из душа. Он вздрогнул, когда вода потекла по его спине и ягодицам. Юноша долго намывал Ивату, оттирая его мягкой губкой. Член Иваты подпрыгивал, словно рыба на берегу. Юноша сжал его рукой. — Надо? — Погоди. Ивата подошел к стене. Он уперся лбом в горячую трубу, часто дыша. Плитки кафеля приятно холодили грудь. Монгол стоял сзади вплотную. Ивата почувствовал меж своих лопаток прикосновение его лица, а на позвоночнике — поцелуи. Затем рука юноши скользнула ниже его живота и начала дрочить. Я иду, иду, качаясь, словно челн в твоих руках. Ивата кончил на плитку. Монгол помыл их обоих, сперма медленно стекала со стены. Ивата стоял весь дрожа, в горле застряла тошнота, и страшно хотелось спать. — Я должен уйти? — спросил он. Монгол покачал головой. Он снова подошел к Ивате сзади и, невидимый в облаках пара, обнял его. Ивата заплакал. — Прости меня. Прости. Прости. Я тот, кого бросили на скамейке, свет померк, цветы завяли. Глава 16 Иные места Домой Ивата вернулся в 9 утра. Глядя на себя в зеркало, он впервые почувствовал, что стареет. Конечно, это биологическая сущность всех живущих тварей. Но сегодня он ощущал это каждой клеточкой своего тела. Ивата тщательно вымылся и побрился, зачесал волосы назад и достал чистую рубашку. Оделся, чувствуя в голове оглушительную тишину, какая наступает разве что после землетрясения. Сварив себе кофе, он поставил «Гольдберг-вариации» Баха в исполнении Глена Гульда и стал смотреть в окно. Он прослушал только одну часть композиции — арию да капо, позволив себе ровно 2 минуты и 8 секунд наслаждения. Когда ария закончилась, он вымыл чашку и вышел из дому. Небо нависало металлическим колпаком, но дождя не было. По линии Тиёда Ивата доехал до Мэйдзи Дзингумай и перешел на линию Фукутосин. Он сел между подростком, углубленным в задачки с уравнениями, и мужчиной, который мучился над сопроводительным письмом в компанию по производству медицинской техники. Он вспомнил, что говорила Сакаи, тогда, в машине: Токио — город из тысячи городов. Может, просто одни из них хорошие, а другие — плохие? Ивата снова представил личико малышки Канесиро на металлическом столе. Он закрыл глаза и сжал руками голову, чтобы прогнать этот образ. Сегодня он ничего не чувствовал, кроме притупленной боли и похмелья. Сойдя с поезда на Икэбукуро, он через десять минут был на маленькой парковке под жилым домом, где вчера оставил машину. Дважды набрал Сакаи, но она не отвечала. Он завел машину, однако радио включать не стал. * * * Над глубокой синевой залива Сагами кружили чайки. На поверхности воды одиноко покачивался обломок дерева, вокруг которого, словно оберегая его, кружил хоровод листьев. Дорога к дому Оба все еще была перекрыта, во дворе дежурил полицейский. Ивата припарковался на песчаной площадке и показал ему свой значок. Он со всей тщательностью обыскал каждую комнату в надежде найти хоть какую-то новую зацепку. А приехал сюда, а не в дом Канесиро, потому что по опыту знал, что самонадеянность убийцы во время совершения им второго преступления только возрастает. В конце концов, старуха, живущая в полной изоляции от мира, требовала куда меньших усилий, чем целое семейство. В пользу этого говорили и данные полицейской статистики. К тому же Ивата надеялся, что потеря контроля над собой вынудит Черное Солнце рисковать. А кроме этой надежды у него, в сущности, ничего не осталось. Когда Ивата впервые переступил порог этого дома, у него возникло какое-то особенное ощущение, связанное с личностью убийцы, нечто еле уловимое — так бывает, когда при пробуждении в голове крутятся обрывки только что виденного сна, до того, как успеваешь распутать его целиком. Но то, что он почувствовал тогда, в этот раз не повторилось. Наверху раздавался лишь отдаленный шум волн да деликатное тиканье золотых часов на тумбочке. Ива-та вернулся в коридор и стал рассматривать курортные снимки супругов — хронику их увядания, — отмечая, как стареют их лица и тяжелеют фигуры. Под каждой фотографией была помещена белая карточка с названием места и датой поездки.