Париж, 1988. Гуам, 1994. Италия, 1979. Лондон, 2000. Окинава, 1973. Египет, 1992. Здесь оставил след каждый их ежегодный отпуск, с начала 70-х. По просьбе супругов Оба незнакомцы во всех уголках света запечатлевали их улыбки на фоне местных достопримечательностей. Теперь это все, что от них осталось. Ивата вытащил блокнот и переписал туда названия мест и даты. Он спустился по лестнице, на этот раз пытаясь угадать, откуда убийца мог наблюдать за госпожой Оба. Как правило, серийные убийцы какое-то время «ведут» своих жертв. Но в данной обстановке это было бы крайне затруднительно. Очевидно, вдова не использовала комнаты внизу, кроме той, где помещался домашний алтарь, но там окон не было, внизу же их держали занавешенными. Оставались большие окна на верхнем этаже, но дом был довольно высоким, а позади не нашлось ни одной подходящей точки для наблюдения. Впереди простирался океан. Убийце понадобилась бы лодка и подзорная труба, чтобы что-нибудь разглядеть. Возможно ли такое, хотя бы теоретически? Ивата помотал головой. «Нет, он знал, что она здесь, он пришел именно за ней. Но почему?» Ивата опустился на пол и закрыл глаза, усталость волной окатила его. На расстоянии вытянутой руки он представил пухлое изуродованное тело вдовы, которое отсюда убрали, как убирают с ярмарочной площади не пользующийся спросом аттракцион. * * * Кеи стряхнул пепел в сторону девчонки. — Только погляди, какая толстуха. Я же говорил: этот городишко — просто отстой. Косуке пялился на девчонку. При виде подрагивающих под юбкой ягодиц и поблескивающих на осеннем солнце темных волос он ощутил мощный прилив желания. А школьница, пробегавшая мимо, посмотрела на них с удивлением — почему это мальчишки ее возраста утром в будний день могут позволить себе просто так сидеть, потягивая колу и покуривая сигареты. Они расположились перед одним из двух городских кафе, тем, что более приличное с виду. Кеи только исполнилось пятнадцать, но черты его лица уже почти сформировались, о чем говорили пухлые волевые губы, потемневший подбородок, копна жестких черных волос. Косуке выглядел иначе, на его лице все еще играло нежное удивление подростка. Он вернулся к столику, а из музыкального автомата зазвучала мелодия Билли Холидей «Грустное воскресенье». Кеи закатил глаза к потолку и щелкнул пальцами: — Еще одну колу моему другу! — Кеи, а у тебя деньги-то есть? Не хочу снова убегать. Кеи откинулся на спинку стула, выпустил дым изо рта и прищурил один глаз. — Знаешь, в чем твоя беда, Косуке? — Не умею выбирать друзей? — Нет в тебе веры. Кеи задрал вверх рубаху, демонстрируя поразительное обилие волос в области пупка и тонкую пачку купюр за поясом. — Пошли отсюда. До чего ж херовое место. Кеи намеренно громко произнес эти слова, когда к ним подошел официант с бутылкой колы. После чего презрительно бросил на стол деньги. — Давай бери. Они побрели вдоль дороги. Кеи покачивался на каблуках, Косуке следовал за ним, расплескивая кока-колу себе на пальцы. — Слушай, а откуда у тебя бабки? — спросил он, тронув Кеи за плечо. — Я их не украл, если ты об этом. — Я не говорю, что украл. Я спросил, откуда они. — Это твой недостаток. Ты никогда не говоришь прямо. — А ты во всем видишь недостатки. Кеи засмеялся: — Разве я не прав? Косуке допил колу и отбросил бутылку, которая исчезла в высокой сухой траве. Они шагали дальше. Проходя через бетонный мост, Кеи сплюнул в воду. Этот мост, который построили, казалось, исключительно от нечего делать, соединял две безликие деревушки. Собака, лежащая у дороги, приподняла голову, но лаять ей было явно неохота. — Куда мы идем? — поинтересовался Косуке. Кеи пожал плечами: — Куда-то. Я не знаю. Да куда здесь идти-то, в этой дыре? Косуке взглянул на часы, и Кеи едко усмехнулся: — У тебя что, другие планы? — Иесуги обосрется от злости, если мы не вернемся. — Ну и ладно. Гора на горизонте казалась бледно-голубой пирамидой. По обе стороны дороги тянулись, словно блеклое лоскутное одеяло, поля с разбросанными по ним фермами. Из любой точки этого городишки была видна его окраина. — Знаешь, в чем я не нахожу недостатков? — спросил Кеи. Он снова улыбался. — В чем? — В якитори[19] из «Лисьей норы». Ну что, заглянем туда, Косуке-кун[20]? Я даже разрешу тебе завести твои долбаные американские любовные песенки. — Кеи… — Черт, только не это. Слышь, хорош. Давай сядем за столик на улице, с якитори и пивом, и будем обозревать местных толстушек, как два короля. Расслабься, старик! — Но Иесуги… — Да забей. Ну что он сделает, выгонит тебя? Так тебе же будет лучше. Косуке бросил насмешливый взгляд в небо и представил, каково это, жить в другом месте. В это время суток в «Лисьей норе» было малолюдно, и друзьям представилась возможность занять лучшие места для наблюдения за стайками школьниц. Отбросив последнюю шпажку, Косуке облизнул пальцы. — Вот что, — сказал Кеи, похлопывая себя по пузу. — Этот цыпленок — единственная стоящая вещь сегодняшним утром на этой гребаной горе. — Так вали отсюда! — Вот увидишь, Косуке: через пару лет я как пить дать рвану в Токио. Буду жить в городе, со всеми су-перскими наворотами. — Тут он кивнул в сторону улицы: — Э, зацени эти буфера! Жаль, что лицо ее все в прыщах. Косуке посмотриел на девушку, довольно хорошенькую, поражаясь способности Кеи говорить одновременно о совершенно разных вещах. — А что, если Токио окажется такой же сраной дырой? Кеи покрутил бутылку с пивом между большим и указательным пальцами, затем, допив из нее, ответил: — Ну, поеду дальше. В любом случае хуже, чем здесь, не будет. — А как тебе эта? — С кривыми зубами? — Нет, которая пониже. Кеи, ковыряя в зубах палочкой, усмехнулся: — Я начинаю думать, что ты зациклен на толстухах. — Она-то уж точно к ним не относится, мать твою! — Я не сомневаюсь, что она славная девушка и что твои родители — условные — были бы в восторге. Но если по правде — она просто жирная свинья.