Внутренний двор напоминал ледяную пещеру, куда никогда не проникал лунный свет. Дощатый пол был настолько холодным, что Косуке вообще не чувствовал ступней. Поднявшись вверх по скрипучей лестнице, он повернул направо, в сторону лазарета. Двойные двери вели к стеклянной галерее с видом на лес и горы с одной стороны и на внутренний двор — с другой. В центре двора окруженный кустарником стоял разбитый фонтан. Заслышав приглушенные голоса, Косуке даже пригнулся. — Нет, вы знаете правила. Давайте, что там у вас. Присмотревшись, Косуке понял, что этот голос принадлежал Кеи. Тот стоял отвернувшись в сторону от обнаженного Иесуги. Его тело покрывали капли пота, волосы взмокли, а от морозного воздуха при дыхании от его лица поднимались облачка пара. Торчащий член Иесуги заметно подрагивал. — Ну же, мальчик… — обратился он к Кеи, кладя ему на плечо руку, но надолго она там не задержалась. — В следующем месяце. Давайте сюда эти гребаные деньги. Иесуги отошел к краю фонтана — там лежала его куртка — и вытащил из кармана конверт. Выхватив конверт из его рук, Кеи тут же убрал его в задний карман брюк. Вынужденный признать поражение, старик неохотно стал натягивать штаны. Он наблюдал за беззаботно одевающимся Кеи, и гримаса злобы искажала его лицо. — Сбегаешь, значит… — Здесь холодно. — Прежде ты был сговорчивей… Кеи натужно улыбнулся, как будто ему рассказали несмешной анекдот. Взбешенный его безразличием, Иесуги схватил Кеи за руку. Мальчик будто ждал этого: он что есть силы врезал Иесуги ногой в живот, и тот со стоном повалился на землю. А Кеи продолжил одеваться. — Ты же знаешь, как я люблю тебя, мальчик мой. Ведь знаешь, правда? — разрыдался старик. — Нет, Иесуги. Ты никого не любишь. — Я заботился о тебе как никто другой! — Да, потому что я особенный. — Почему ты не можешь обращаться со мной по-человечески… Кеи рассмеялся — его презрительный смех был хорошо знаком Косуке. — Потому что ты этого не заслуживаешь, — ответил он и погладил лысеющую голову Иесуги. — Все. Это было в последний раз. В следующем месяце ты просто дашь мне денег. А если заартачишься — я иду к газетчикам. Понял, старикашка? И Кеи пошел прочь, растворяясь в бесформенном сизом полумраке зарослей. Косуке казалось, будто он получил удар под дых, настолько глубоко его переполняло чувство страшной потери и отвращения. Он взглянул вниз, на Иесуги; тот стоял — одинокий и несчастный. Его глаза, направленные в небо, поблескивали, как холодные береговые огни, а губы тихо шептали: «Я тот, кого бросили на скамейке, свет погашен, цветы завяли». * * * Ивата проснулся на мокрых простынях в крошечной серой квартире-студии. Сакаи сидела на подоконнике, прижав колени к груди, и курила, глядя на моросящий дождь и пастельно-голубоватый рассвет. На ней был старый серый кардиган и доходящие до босых ступней гетры. — Дурной сон? — спросила она не повернувшись. Ивата сел и, подняв руку к затылку, сморщился от внезапной боли. — Не трогай повязку. Тебя шарахнули довольно сильно. Ивата застонал, глядя на свою замотанную бинтами правую руку, — чувство было такое, что ее переехал поезд. — Где я? — На этом свете. — Который час? — Почти пять. — А ты что здесь делаешь? — Это моя квартира, придурок. — Тогда что я здесь делаю? — Заливаешь ее кровью. И еще треплешься во сне — болтаешь больше, чем в реальной жизни. — Что? Она рассмеялась: — Не волнуйся, ничего компрометирующего. Просто ты все время бормотал о маяках. Ивата огляделся по сторонам. В такой комнате мог жить кто угодно. Неопрятная. Неуютная. Предназначенная для одиночества. Вентилятор разносил теплый воздух по тусклой комнате, обставленной простенькой разнокалиберной мебелью. На единственном складном столе валялись письма из страховой компании, кассеты, какие-то рекламки и диктофон. Ни картин, ни безделушек. На тумбочке возле кровати высились стопкой папки с делами и расшифровки допросов. Одежда в шкафу выглядела дорогой, однако белье, раскиданное по полу, явно куплено в супермаркете. — Приятное место. — Дом, милый дом, — ответила Сакаи, выдохнув табачный дым. Мгновение они смотрели друг на друга, и Ивата в который раз пытался понять, какие чувства он к ней испытывает. Он и раньше не находил ответа на этот вопрос, и ему казалось, она чувствует нечто похожее. Без косметики она казалась намного моложе. Он пытался представить, как она росла, но безуспешно. Как ни старался, он не мог вообразить ее маленькой девочкой. Мыслями он перенесся в ярко освещенный зал морга, к телу Ханы Канесиро, одиноко лежавшему на столе из нержавеющей стали. Над ней как призрак нависал череп Черного Солнца. — Ивата?! — Что? — Вообще-то я с тобой разговариваю. Что-то не так? — Ничего. — Ничего? — Просто у меня все болит. Но это не важно. Главное, я нашел его. — Это точно. Но как, как тебе это удалось? Сакаи погасила сигарету и отошла к захламленному кухонному уголку. Она налила виски в два бокала, затем бросила в каждый из них по таблетке от головной боли и принялась вытаскивать кубики льда из формы. — Рассказывай, я слушаю. — Черное Солнце прикинулся полицейским информатором по имени Икуо Уно в Гонконге. Он приехал туда, чтобы убить сестру Мины — Дженнифер. Он покупал ЛСД у местного дилера, и через того я смог выйти на Коко ла Круа. Мне просто повезло, что Черное Солнце пришел туда прошлой ночью. — Блин, это твоя первая удача! — Удача? Наверное… — Как бы то ни было, ему удалось выйти сухим из воды, — пожала плечами Сакаи. — Ты единственный, кто его видел, а описать его не смог, когда тебя привезли. Полиция там все оцепила, однако ничего не нашла. Никаких интересных записей с камер наблюдения. Никто ничего не видел. Фудзимура взбешен до крайности. Она протянула Ивате стакан и поставила бутылку с виски на пол. Затем села на край кровати, глядя в сторону. — А что с заложницей? — спросил Ивата. — Потребуется пластическая хирургия. Она практически и взглянуть-то на него не могла, но уверена, что на нем была маска. — Да, это так. Выглядел он просто кошмарно. И мог легко меня убить. Ума не приложу, почему он этого не сделал. — Убийство полицейского не остается без внимания. Возможно, он смекнул, что лишняя шумиха ему ни к чему. — Это-то меня и беспокоит, Сакаи. — Только тебя может так колбасить оттого, что тебя не пристрелили на крыше! — Мы же понимаем, что он нас не боится, и знаем, что он убивает не колеблясь. Потому-то его последний поступок и кажется мне лишенным логики. — Что ж, несмотря на все твои старания, ты еще жив, — улыбнулась она. — Твое здоровье! Они молча выпили. У Иваты ломило все тело, губы опухли, в голове пульсировало. Попытки унять боль, меняя положение тела, только усиливали ее. — Итак. — Сакаи допила свое виски и ухмыльнулась: — И что теперь? — Не знаю.