– Но почему? – искренне удивляюсь я. – И почему «зная, что я тут»?.. Послушай, Люков, – расправляю плечи, поправляю очки и сердито сую руку в карман. – Я же сказала, что скоро уйду. Если на этом закончится наш уговор – навсегда. Так зачем назло мне морить себя голодом? Все равно другой возможности рассчитаться с тобой за гостеприимность и помощь в учебе, кроме уборки и готовки, у меня нет. Я даже не знаю, как завтра у меня сложится с работой и смогу ли рассчитывать на аванс. Твое приглашение на кофе, конечно, очень мило и своевременно, но мне было бы куда спокойнее на душе, если бы я, унося от тебя чертежи и реферат, знала, что угодила хотя бы в малом. Это невесело, знаешь ли, чувствовать себя чьей-то должницей. Излишняя эмоциональность совсем не присуща мне. Я и сама не понимаю, зачем даю ей возможность проступить в словах и появиться в ночной кухне Люкова, но мне действительно немного обидно за себя, и я совершенно не представляю, как мне с ним быть. На губах парня появляется шальная ухмылка, смысл которой я понять не могу. Отросшие волосы своевольно упали на лоб, и сейчас, когда я хмуро смотрю на него, ругая себя за непрошеные слова, они кажутся непривычно темными из-за впитавшейся в них влаги и приглушенного света. Под стать бровям и ресницам, и темным, растерявшим присущий им холод глазам, колко впившимся в мое лицо. – Ты чудо, Воробышек, – неожиданно произносит в ответ на мои слова Илья и обхватывает пальцами чашку с остывающим кофе. Не отрывая от меня взгляда, медленно прокручивает ее на гладкой поверхности стола. – Гордое и ершистое. Ты знала об этом? – Не смешно, Люков, – осторожно замечаю я. – Ни капли. Он задумчиво ведет плечом и соглашается: – Мне тоже. Не кипятись, птичка, и не надумывай себе лишнего. Я страшно голоден, запахи пищи в этой кухне сводят меня с ума, но я честно желаю использовать свое право эксплуататора до конца, пока ты в моей квартире. А еще я грязный тип, находящий тайное удовольствие в созерцании девушек, принимающих пищу. Есть в этом что-то, мм… эротичное. Признавайся, Воробышек, ты ведь не ужинала вчера? – Нет, – отвечаю я, отступая к ряду кухонных шкафов. – В-вообще-то, вчера я собиралась уйти. – Вот и славно, – наконец отводит от меня взгляд Илья и косится в сторону. – Что это у тебя на плите? – вскидывает любопытную бровь. – Мясо? Тащи все! – разрешает в ответ на мой кивок и добавляет в спину, когда я поворачиваюсь и ступаю за тарелками к посудной стойке, тянусь, привстав на цыпочки к верхней полке шкафа за салфетками: – И себя не забудь подать, Воробышек, под каким-нибудь соусом. Что-то я слишком голоден. Наверняка это шутка, и я легко пропускаю слова Ильи мимо ушей. Он произносит ее неожиданно зло и сердито, вполне в похмельном бухтящем духе проснувшегося после дебоша пропойцы, – мне ничего не остается, как отнести ее к переменчивому, кислому настроению парня. – Не переигрывай, Люков, – отвечаю я, нарезая хлеб и наполняя тарелки для нас двоих мясом и гарниром. Илья прав, несмотря на такой поздний, а может, ранний час, я совсем не против перекусить. К тому же намерена оставить здесь все продукты, привезенные мне братьями, чтобы восполнить пробел, образовавшийся после меня в холодильнике. – Не такой уж ты страшный эксплуататор, каким хочешь казаться. И один жалкий простуженный воробышек вряд ли умерит твой внезапно проснувшийся волчий аппетит. Куда лучше вот это… Я поворачиваюсь к Люкову и останавливаюсь с занесенными в руках тарелками, в одно скупое, тут же отлетевшее прочь мгновение, успев уловить незнакомый взгляд Ильи. Такой жадно-мужской и оценивающий, что мои голые коленки под халатом, на добрую ладонь открывающий их, и те краснеют от его неприкрытого откровения. Мне показалось. Конечно, показалось. Вряд ли возможен интерес такого парня, как Люков, ко мне в подобном контексте. Этого просто не может быть. Да, я бравировала перед той девушкой – Марго, кажется, его привязанностью и придуманным чувством, но была слишком больна, чтобы задумываться о сказанном тогда всерьез. А сейчас… А сейчас я не должна допускать себе даже возможной мысли в это поверить. Слишком ярок Люков для девушки, подобной мне, слишком порывист в увлечениях и слишком непостоянен. Если я умру еще раз, то больше не воскресну. Я чувствую: ему по силам разрушить меня. По силам прокрасться в сердце и завладеть мыслями, как когда-то удалось моему верному партнеру по танцам – Виталию, если только позволю себе быть слабой. Слишком я расположена к нему. А я не могу позволить слабости, я дорогой ценой собрала себя по кускам, и должна об этом помнить. Помнить о том, что мелькнувший в глазах Люкова интерес ко мне, как возник не из чего, так же быстро ни во что и канет. – Совсем не страшный? Жаль, – отзывается Илья, наблюдая за мной. – Мужчине присуще мнить себя великим в близком присутствии женщины. Этаким агрессором и хозяином положения, это окрыляет и добавляет уверенности в себе. Ладно, Воробышек, – парень вздыхает и милостиво отводит глаза, – оставим тебя на потом. Он отворачивается, а я нахожу в себе возможность дышать. Тихо сажусь напротив Ильи за стол и не поднимаю от тарелки глаз, вяло ковыряя вилкой и ножом давно остывшее мясо. Когда приходит черед кофе, я молча завариваю Илье свежий и режу черничный пирог, к моему скрытому удовлетворению и облегчению удавшийся на славу. – Где твой отец, Воробышек? – неожиданно произносит Люков, когда я ставлю перед ним тарелку с десертом и подвигаю напиток. – Твой брат забыл упомянуть, как именно его называет отец. Почему? Моя рука так и замирает над чашкой, а глаза поднимаются на парня. Убедившись, что он намерен услышать ответ, а не просто разбавляет вопросом затянувшуюся между нами паузу, я говорю: – Потому, что его нет. Погиб на учениях в море, семь лет назад. Он был военным. Случайная смерть при запуске новой ракетной установки, единственная в том походе. – Откуда ты? Из какого города? – Гордеевск. Правобережье, а что? – Кто такой Игорек? – Люков, это что, допрос? – я опускаю руки ладонями на стол и невольно напрягаюсь. – Группу крови и личный идентификационный код тоже хочешь знать? – Нет, – невозмутимо подносит пирог ко рту парень и сужает взгляд. – А скажешь? – Нет, – в свою очередь отвечаю я. – Как не стану отвечать на вопросы, которые касаются только меня. Я же не спрашиваю тебя, почему ты живешь один и весьма безбедно. Хотя это выглядит странно. Люков со вкусом слизывает с губ стекающую чернику, отпивает глоток кофе и ухмыляется. – Разве? Что именно тебе кажется странным в моей жизни, Воробышек? – приподнимает вверх темную бровь. А я, сколько бы он не ухмылялся, замечаю за холодным фасадом толкнувшуюся в парня тоску и вспоминаю портрет светловолосой женщины из личного фотоальбома Ильи. Высокой, тонкой и красивой. Стоящей за руку с вихрастым смеющимся мальчишкой на фоне городского пруда. – Я провела в твоем доме почти пять дней, Люков, и за это время никто не побеспокоил меня из твоей семьи. Сказать честно, мне не раз приходила в голову мысль, что меня легко могут вышвырнуть вон отсюда, если застанут тут без тебя, – признаюсь я. – То, что никто не побеспокоился о твоем отсутствии и моем присутствии в твоей квартире, кроме небезызвестного доктора Шибуева, кажется мне странным. Скулы Люкова напрягаются, а взгляд ложится в пол. Илья молча доедает пирог, допивает кофе и отодвигает от себя опустевшую чашку. Откидывает плечи на резную спинку стула и только теперь поднимает на меня глаза. – Ты честно заслужила от меня еще пару свиданий к сессии, птичка. Давно не получал такого удовольствия от пищи. Когда у тебя первый экзамен? – сухо интересуется. – Э-э, т-третьего января. – Что? – Высшая математика у Игнатьева. – Отлично, он жадный сыч, я попробую с ним договориться. Следующий? – Восьмого, термодинамика. Но ты вовсе не должен с кем-то договариваться насчет меня, Илья, – тихо возражаю. – Нельзя тянуть утопающего за уши вечно. Для таких, как я, существует пересдача. Или билет в один конец, если совсем не повезет. Я зацепила его своими невольными словами о семье и чувствую это напряженным нервом. Да, мне не понравился внезапный допрос Ильи, лишенный излишней деликатности, но стоило ли самой отвечать тем же? Я убираю ладони от стола и опускаюсь на стул. – Послушай, – прошу, растерянно притянув к себе от стены за белый носик купленный накануне маленький чайник, – если я что-то не то сказала насчет твоей семьи, ты извини меня, я не нарочно. Как-то само получилось… Сам парень едва ли меняется в лице при моих словах, но его выдают пальцы. Они медленно сжимаются в кулак и мнут под собой лежащую на столе салфетку. – Черт, Воробышек, – выдыхает Илья. – Моя семья – это я. Не стоит переживать о мнимых родственниках. Что это? – он поднимает голову и утыкается взглядом в белый пузатый предмет в моей руке. – Это? – на миг теряюсь я от неожиданно прозвучавшего вопроса. – Чайник, видимо, для заварки. А что? – Откуда он здесь? – Из магазина, – честно признаюсь. Лицо Ильи при этом почему-то хмурится, и я спешу добавить, пока он не напридумывал себе неизвестно чего. – Это мой подарок тебе к Новому году. Нравится? Я улыбаюсь, глядя на окаменевшего от моего признания Люкова, потому что совершенно не знаю, как себя в подобном случае вести. Мне никогда не приходилось делать подарки парням и сейчас, пожалуй, так же неловко, как ему. – Подарок? – переспрашивает Илья и при этом так удивляется, сквозь напущенную на себя серьезность, что это кажется смешным. – Ну да, – отвечаю, осторожно отставляя от себя чайник. – Мальчишек попросила купить. Глупый подарок, да? – Почему же. Скорее нужный. Спасибо, Воробышек. Илья помогает мне убрать кухню, а после садится в гостиной на диван и открывает конспекты. На часах пять утра, я вновь утыкаюсь носом в электронный текст ноутбука и отправляю отважную Магдален к дому Вестов, оставив Люкова наедине с учебой. Он быстро читает, время от времени перебирает снятые с полки книги и листает широкий планшетник, делая короткие заметки в тетрадь, и я удивляюсь его способности выборочно и быстро усваивать информацию. Я ухожу от Люкова в семь. Он стоит рядом в прихожей, сунув руки в карманы брюк все время, пока я одеваюсь, убираю наверх волосы и натягиваю на голову шапку. – Мне кажется, я тоже должен извиниться, птичка, – неожиданно говорит, подавая мне сумку. – За что? – я беру ее на плечо и поднимаю на него глаза. – Неважно, – выдавливает из себя Илья, пристально глядя на меня. – Просто скажи «Да». И я послушно говорю «Да», хоть и краснею под помнящим вчерашний вечер взглядом. * * * – С наступающим, Зин Петровна! Счастья, любви, и исправно работающих инженерных коммуникаций! – выдает Танька, когда мы со смехом сбегаем с ней с лестницы и мчимся, спеша в универ, мимо украшающего подъезд новогодней мишурой коменданта общежития. – Здрасьте! С наступающим, теть Мань! – киваю я старенькой вахтерше, задействованной на подхвате у начальницы, споткнувшись о брошенные на пороге еловые ветки, и цепляюсь за Танькин рукав. – Смотри, Крюкова, какая лесная красота! – привлекаю внимание подруги. – Как думаешь, разрешат нам из такой кучи выбрать веточку для себя? Было бы здорово украсить комнату! – Девочки! – кричит вслед комендант, едва мы уговариваем вахтершу оставить для нас пару пушистых ветвей, и выпархиваем из подъезда на улицу. – Меня в праздники не будет! Кто останется в общежитии – никаких фейерверков, парней и выпивки! Вы слышали меня! За безопасность спрос с вас! – Слышали! Конечно, Зин Петровна! Никаких парней! – отмахивается от слов женщины Танька и тут же довольно шепчет мне на ухо: – Знала бы она, сколько ночей Вовка торчал у меня, пока ты отлеживалась у своего Люкова, устроила бы нам обеим геноцид с публичным четвертованием! Пока, грозный админ! – оглядывается и машет за спину рукой. – Три ха-ха! Танька мчит на всех парах к остановке, а я, поспевая следом за ультрамариновым полушубком под креативного медведя и розовой шапкой-наушниками на темной кудрявой голове, только молча вздыхаю. Бесполезно. Этой девушке бесполезно что-то говорить. За последнюю неделю, что я вернулась от Люкова, мне так и не удалось убедить ее в истинном положении дел между нами. Оставленные Ильей у вахтера продукты для меня – те, которые я «случайно» забыла в его доме, стали в ее глазах негласным признанием наших отношений. – Кстати, Жень! – мы дружно впрыгиваем на подножку отъезжающего автобуса и протискиваемся сквозь ленивую толпу пассажиров. – Ты где Новый год отмечать собралась? Дома в Гордеевске или со своим брутальным мачо? Я чего интересуюсь, – признается подруга, – меркантильный интерес имею. – В общежитии, в обнимку с книгой и телевизором, – отвечаю я. – Тань, кончай давить на жалость, а? Четвертый раз интересуешься. Домой я не поеду, не спрашивай почему, а Люкову меньше всего нужно мое общество, что бы ты там себе о нас не придумала. Знаю я твой интерес – четырнадцать квадратных метров совместной жилплощади. Извини, но деть себя никуда не могу. В конце концов, я там временно прописана. – У-у, Женька, – кривится Танька, печально хмурит глазки и щипает меня в рукав, – какая ты нудная. – Ну что нам с Серебрянским в снегу любиться, что ли? Уже шесть дней нигде ни гугу. Скоро пубертальными прыщами от воздержания покроемся и прощай красота! Первый раз в Новый год вместе, а уединиться негде. Прям засада какая-то, честное слово! – Ничего, Крюкова, после свадьбы наверстаете. А от прыщей хороший препарат есть, – невозмутимо отвечаю, – «Зинерит» называется! – Фи! – отворачивается от меня подруга и обиженно поджимает губы. – Ты как престарелая феминистка, Воробышек! Седая защитница нравов! Клейма святоши на лбу не хватает и креста постриженки на голове! Если сама к сексу равнодушна, то не спеши осуждать за любовь к нему других! – Замолчи, Крюкова! – ахаю я, избегая поднимать глаза на пассажиров, с любопытством поглядывающих в нашу сторону. – С ума сошла, – стучу по виску пальцем, – люди же вокруг!.. Ну, хорошо, Тань, – сдаюсь, глядя в черные хитрющие глазищи. – Я к девчонкам напрошусь – к Насте с Лилей из «607», по-моему, они тоже в общежитии Новый год встречать будут. Но только до раннего утра. Так тебе подойдет? – Женечка, ты такая лапочка-лапочка! Душечка! – прижимается ко мне подруга и громко чмокает в щеку. – Мы только часиков до четырех, а потом вместе чай попьем с тортом! Я Серебрянскому фирменный бисквит заказала – продукт ресторана «Астория», ничего, раскошелится для любимой разок. Ну, так как? – виновато морщит скуластое личико. – Я ему скажу, что ты не против, да? – Ладно, скажи! – улыбаюсь я, спрыгивая с подножки автобуса в утоптанный ногами снег. Машу рукой на прощание Таньке, свернувшей на соседнюю аллейку, и бегу через заснеженный парк к своему корпусу. Сегодня тридцатое декабря, через десять минут последняя возможность получить зачет по «теории механизмов», и если я не хочу краснеть перед преподавателем за очередное опоздание, с извинениями топчась на пороге, мне следует поторопиться.