Джозефу, любимому навеки Предисловие к русскому изданию (Осторожно, спойлеры!) Дорогой читатель! Кто бы мог подумать, что рассказ о тех проблемах, с которыми приходится сталкиваться чернокожим подросткам в современных Соединенных Штатах, так хорошо ляжет на текст классического романа, такого как «Гордость и предубеждение» Джейн Остин, где действие происходит в XIX веке? Бессмертная история любви мистера Дарси и мисс Элизабет Беннет, равно как и все сопряженные с этой историей вопросы брака, положения в обществе и общественных условностей, очень созвучна тому, с чем сталкиваются современные подростки, когда дело касается любви, семьи, безденежья, образования. Зури Бенитес – из большой и любящей семьи иммигрантов в первом поколении, она выросла в Бруклине, в районе Бушвик, однако высшее образование и лучшая участь ей вроде бы недоступны: родители Зури едва сводят концы с концами. Семья Дария Дарси переезжает в Бушвик, осуществив свою мечту: они построили прекрасный дом, однако переезд связан еще и с тем, что родителям не по карману одновременно и оплачивать дорогое жилье на Манхэттене, и платить за обучение детей в частной школе. В первый момент происходит лобовое столкновение двух этих миров, где надежды и мечты строятся на совсем разных основаниях. Однако Зури сумела быстро разобраться в том, что именно ей и Дарию нужно осознать и осмыслить, чтобы понять друг друга и не заблудиться в этих несопоставимых мирах. «Гордость» – это прежде всего история Зури: того, как она постепенно избавляется от предубеждений, но при этом продолжает с неизменной гордостью относиться к своей культуре, семье, соседям. Но самое главное: Зури учится принимать и ценить чистую, светлую юношескую любовь. Мне хотелось написать любовный роман, в котором перед героем и героиней не будет стоять непреодолимых препятствий. Оба они люди исключительные, оба очень любят родных и место, где живут, но при этом оба совершенно обыкновенные: живут обычной жизнью молодых людей, которые пытаются разобраться в самих себе и в своих устремлениях. Но самое главное, я хотела написать роман о первой любви, любви столь прекрасной, что все внешние проблемы – при их глобальности – попросту исчезают, пусть и ненадолго. А еще «Гордость» – это признание в любви к шумным жизнерадостным районам, большим громогласным семьям, теплым сестринским отношениям и отважным, честолюбивым чернокожим девушкам. С любовью, Иби Глава первая Все знают: если в ваш район, немножко зачуханный и заброшенный, переехали люди, располагающие средствами, они первым делом начнут наводить там чистоту. Причем избавляться не только от всякого хлама. Людей тоже могут выбросить на помойку, как вчерашний мусор, оставшийся на тротуаре, или задвинуть в угол, куда задвигают все сломанное. Вот только эти самые располагающие средствами не всегда знают, что обветшавший и неухоженный райончик на самом деле выстроен на любви. Сегодня в дом напротив, который с собственным участком, въезжают новые владельцы. Уже несколько месяцев строители проводили там Капитальный Ремонт в Бушвикском стиле. Сперва выпотрошили, а потом довели до ума самую красивую вещь в нашем квартале – обветшавший, заросший сорняками, заколоченный дом. Теперь вид у него такой, будто он из дорогого пригорода: широкие двустворчатые двери, блестящие окна, подстриженный газон. Я раздвигаю шторы, чтобы поздороваться со своим перекрестком Бушвик и Джефферсон-авеню, – у меня собственный способ потянуться с утра и зевнуть на утреннее солнце. Отсюда видно, как по всему кварталу плавают слова, точно пыль с проходящих наверху рельсов. Все слова – из стихов. Я собираю эти слова в строки и пытаюсь осмыслить то, что вокруг: мой район, мой Бруклин, мою жизнь, мой мир, саму себя в нем. Все такое, каким и должно быть, если не считать богатенького дома, который похож на надраенные новенькие «Джорданы», брошенные в кучу растоптанных башмаков. Ну ладно, я напоминаю себе, что сегодня особенный день, не позволю я этим новым соседям мне его испортить. Моя старшая сестра Дженайя возвращается домой после первого года в колледже, практика у нее закончилась, так что остатки каникул она проведет со мной. Мама задумала грандиозный Праздничный Ужин. Я взбиваю свои густые непокорные кудряшки, влезаю в старые джинсовые шорты. Шорты мне достались от Дженайи и в этом году стали теснее, чем в прошлом. Мама все шутит – в семнадцать лет у тебя наконец-то появились формы; не то чтобы они мне были так уж нужны. На сестер Бенитес гаитянско-доминиканского происхождения и так слишком много обращают внимания и на улице, и в школе. Сама-то я заспалась, а вот мои младшие сестры Марисоль, Лайла и Кайла уже смеются и шутят на кухне – помогают маме готовить Праздничный Ужин: чистят бататы, маринуют курятину, варят бобы-хабичуэлы, вымачивают соленую сушеную рыбу для бакалао. Папуля, видимо, тоже еще спит – он вчера работал сверхурочно, а еще я знаю, что ему не по душе вся эта суета. И я его понимаю. Мне иногда кажется, что лучше слушать рев автобусов, дребезг легковушек и грохот музыки, чем постоянную болтовню сестер – да и мамину тоже. Она из всех самая громогласная и порой говорит такое – туши свет. Самые тихие в нашей семье – папуля, Дженайя и я. Все мы любим устроиться на диване, почитать книжку или посмотреть документалку, а не сплетничать с мамой. Иду в сторону кухни и вижу: на другой стороне улицы к свежеотремонтированному дому подъезжает джип с тонированными стеклами. Прибыли! Мы поназаключали пари, кем окажутся эти идиоты: чернокожими богатеями или белыми богатеями. Одно-то точно: такой дом по карману только богатеям. Пассажирская дверь открывается, и – вот сейчас выиграю пари! – я ору во весь голос: – Богатенькие приехали! Ко мне тут же подскакивает Марисоль – она меня на два года младше. Не потому, что она у нас самая шустрая, а потому, что у нее самая большая ставка. Мы с моей жадной до наживы сестричкой, она же Мари Денежка, поставили целых двадцать долларов на то, что в дом въедет молодое семейство белых: дело в том, что такое происходит по всему Бушвику. – Вылезай, белый парень, вылезай, – приговаривает Марисоль, хлопая в ладоши и поправляя на носу очки с толстыми стеклами. – Сейчас денежек заработаем! Но с пассажирского сиденья вылезает темнокожая женщина – тут как раз входит Лайла и орет: – Ага! Мы выиграли! Гоните деньги! Они с ее близняшкой Кайлой поставили на то, что в дом въедет рэпер или баскетболист с женой-супермоделью – и мы все прославимся уже потому, что живем в том же квартале. Но тут наружу выпрыгивает водитель, а за ним еще двое пассажиров – и мы просто не верим своим глазам. С заднего сиденья появляются двое просто обалденных парней. Замечательных чернокожих парней. Мы с Марисоль, похоже, проиграли пари, но ничуть не жалеем. Все семейство собирается на тротуаре – вид у них такой, будто они попали в чужую страну. Я смотрю на них и понимаю, что существует разница между одеждой дорогой на вид и по-настоящему дорогой. Женщина вся в белом, как будто собралась на вечеринку на яхте, темные очки подняты наверх и поддерживают длинные блестящие волосы. На мужчине небесно-голубая рубашка с закатанными рукавами, и у него темные очки на носу. И с ними двое парней. – Ну. Ни. Фига. Себе. – Как всегда, первой дар речи обретает Лайла. – Кто же они такие? – Рэперы и баскетболисты. Гони деньги, Марисоль! – вступает Кайла. – А вот и нет! У парней вид такой, будто они поют в бой-бэнде, – говорит Лайла. – Вон как одеты. Уж я баскетболиста-то как-нибудь опознаю. А рэпер такие ботинки ни за что не наденет. – Точно, эти в бэнде, а не в банде. А у нас тут сплошные банды. Им тут не место, – говорю я. – Да ты посмотри, какие лапушки. И ведь примерно нашего возраста? Пойдем поздороваемся. – Кайла хватает близняшку за руку и выскакивает из спальни. Близняшки как раз закончили седьмой класс, и, с тех пор как им исполнилось тринадцать, они только и знают, что трепаться о шмотках, музыке и мальчиках. Кстати, внимания им – с их одинаковыми одежками и прическами – перепадает побольше, чем мне, Марисоль и Дженайе, вместе взятым. Я кидаюсь вдогонку за сестрами, но тут из кухни выходит мама и разом меня останавливает, протянув поперек дороги деревянную ложку. – А вот и нет, – говорит она, упершись рукою в бок. А потом поворачивается к двери. – Кайла и Лайла! А ну назад! Близнецы с топотом возвращаются в гостиную. – Но мама, – пытается переубедить ее Марисоль, – новые соседи приехали! Кстати, чернокожие! Мама опускает деревянную ложку и поднимает брови. Волосы ее убраны под цветастый атласный платок, серьги – золотые кольца – свисают почти до плеч. Она вырядилась в свои любимые розовые велюровые треники, хотя на кухне будет жарко, точно в аду. Только нижняя губа подмазана ярко-красной помадой, а румяна на темно-коричневых щеках свидетельствуют о том, что она решила расстараться ради папули. Я заранее знаю, что она скажет дальше, и начинаю мысленный отсчет. Пять, четыре, три… – Зури, ты давно уже должна быть в прачечной. Все сушилки будут заняты. Марисоль, ты вещи в стирку рассортировала? Лайла и Кайла, снимите свое постельное белье и наше тоже, если отец ваш уже встал. Зури, как вернешься, подмети лестницу и крыльцо. Для Дженайи все должно быть чисто, – произносит мама почти на одном дыхании. А потом проходит мимо нас в нашу спальню и выглядывает из окна. Еще в те времена, кода мама одну за другой рожала девочек, родители решили превратить большую гостиную в спальню на всех пятерых. Мама с папулей спят в спальне в задней части дома, рядом с кухней и ванной, а в так называемой столовой мы все собираемся на диване, едим и смотрим телевизор. Меньше чем через минуту мама возвращается из спальни с широкой довольной улыбкой на лице. – Как подумать, сходили бы вы поздоровались с соседями. Заодно и крыльцо подметете. Я пропускаю сестер вперед – и тут из родительской спальни выходит, шаркая ногами, папуля. – Дженайя приехала? – спрашивает он, почесывая выпуклый живот. Его густая черная грива с одной стороны примялась, один глаз припух. Он явно не выспался. Опять все ночи подряд работает в больничном кафетерии. Мама качает головой. – Нет, но ты можешь пойти представиться этим симпатичным людям, нашим соседям. Папуля отмахивается. – Уже представился. Они к нам заходили на прошлой неделе. – Папуля! Чего ж ты нам не сказал? – возмущаюсь я. – А чего говорить? – Папуля плюхается на свое обычное место, в большое кресло, и тянется к потрепанной книге Говарда Зинна, которую читал раз сто. Папуля читает так, будто книги в мире того и гляди иссякнут. Иногда кажется, что истории и история ему интереснее, чем люди. – Зури! Идешь? – орет снизу Кайла. Соседи успели привыкнуть к нашим громким голосам, но мне интересно, что подумают эти новенькие, когда мы станем во всю глотку звать друг друга из окон, с другого конца квартала и даже из бодеги – магазинчика на углу. Лайла с Марисоль уже перешли через улицу и разговаривают с мальчиками. Родители их, видимо, ушли в дом. Кайла хватает мою ладонь и, не дав мне времени подумать, тащит и меня через улицу. Младшая сестра держит меня за руку так, будто я совсем мелкая, – когда мы ступаем на тротуар, я вырываюсь и скрещиваю руки на груди. Мальчики оба на вид примерно мои ровесники, лет семнадцати. У них гладкая шоколадная кожа, лица выглядят ненастоящими: лбы, брови и скулы моделей. Один немного выше и сухощавее другого, при этом они очень похожи. Наверняка братья. У того, что пониже, густые волосы, и хотя он и меньше брата, но все равно возвышается над сестрами и надо мной. У того, что повыше и потоньше, волосы коротко подстрижены и обесцвечены, подбородок квадратный, и он им все время двигает, будто скрипит зубами. Я изо всех сил стараюсь не таращиться, но могла бы и не стараться – сестрицы и без меня вытаращились так, что туши свет. – А это Зизи с нашего квартала. Она же Зури Луз Бенитес. – Лайла полностью произносит мое имя, указывая на меня пальцем. – Привет, я просто Зури, – говорю я, протягивая руку тому, что повыше и с обесцвеченными волосами. – Это друзья зовут меня Зизи. – Дарий. – Он берет мою руку, но только за самые кончики пальцев, и слегка ее пожимает. Я тут же ее отдергиваю, но он не отводит от меня глаз, скрытых густыми ресницами. – Чего? – говорю я. – Ничего, – отвечает мальчик по имени Дарий, поглаживая подбородок и поправляя воротник. И продолжает на меня смотреть. Я в ответ закатываю глаза. Но продолжаю ощущать его взгляд даже после того, как всем телом отворачиваюсь от него к брату. – Я Эйнсли, – говорит второй и крепко пожимает мне руку. – Ну, это, мы только что сюда переехали. Понятное дело! – Рады знакомству, – говорю я, поскольку мама вышколила нас в смысле хороших манер.