– Понятно, что неправильно. Я в саркастическом смысле, – отвечаю я, глядя на него косо. – Если бы ты знал этот парк, как его знаю я, то понял бы, что это все неправильно. – Что такое сарказм, я знаю. – Он умолкает и вытягивает ноги. Мне приходится сдвинуться, чтобы освободить ему место. – А ты к чему клонишь, Зури Бенитес? – К чему я клоню? А к тому, что ты развалился на весь плед. К тому, что я сюда хожу всю мою жизнь. И знаю парней, которые приходят сюда поиграть в футбол и оттянуться, и они с виду один в один как ты. – Я потираю тыльную часть ладони, чтобы он понял, о чем речь. – К тому я клоню, что говорят и одеваются они не так, как ты. И уж всяко не живут в домах вроде вашего. А к чему клонишь ты, Дарий Дарси? Он живенько подобрал ноги, отодвинулся, потряс головой и расхохотался. – Понял вас, мисс Бенитес. Со сцены доносится громкий скрежет, я так и подскакиваю. Тощий белый парнишка с длинными волосами хватает микрофон и орет: – Как жизнь, Бушвик? Все приветственно голосят, и это уже полный сюр. – Просто поверить не могу, – объявляю я вслух и достаю телефон, чтобы сфотографировать и послать фотку Шарлиз. Краем глаза вижу, что и Дарий тоже фотографирует. – Твой друган? – интересуюсь я. – Ах, прости, пожалуйста. В смысле твой дружок? Приятель? Он раздувает ноздри, облизывает губы, выдыхает. – Это Джейми Гришэм из группы «Бушвик райот». Моя сестра ее очень любит. Хочу ей послать снимок. Говорит он это так, будто я все должна была знать заранее. – Сестра? – повторяю я. Он кивает. – Младшая. Я приглядываюсь к этой группе под названием «Бушвик райот». Тот самый тощий белый волосатый парень, еще один, в черной вязаной шапочке, чернокожий – пониже, покоренастее, с пышной бородой – и две девицы: полная белая с обесцвеченными волосами и чернокожая с косой-могавком. Перед каждым клавиатура, ударная установка, электрогитара или микрофон. – Интересно, – говорю я вслух. – А сестра твоя, что ли, все еще там… откуда вы все приехали? – У Джорджии летняя практика в Вашингтоне. – Летняя практика? – Я несколько раз киваю, потому что до меня начинает доходить. – А, понятно. – Чего тебе понятно? Я передергиваю плечами – не хочется ему все растолковывать. – Рок-группа, практика, облегающие шорты. Одно к одному. Он смеется, не размыкая губ. – Твоя сестра, похоже, не против. – Моя сестра просто любит новые знакомства. – Ясное дело. Со сцены раздается грохот ударных. Некоторые придвигаются к сцене поближе. – А тебе тоже нравится эта группа? «Бушвик райот». – Нет. Она Джорджии нравится. – Он глубоко вздыхает, засовывает телефон в задний карман слишком тесных шорт, складывает руки на груди. – А вот это тебе… нравится? Музыкальные фестивали в парках? В смысле а чего ты не ходишь в парк поиграть в футбол и вообще? Он морщится. – Ты не слишком часто вылезаешь за пределы своего райончика, верно? Я откидываюсь назад, чтобы лучше его видеть. Он смотрит на меня, однако моргает первым. – Я тебе вот что скажу: в этом районе ты такой же, как все. Копы и все эти белые раз на тебя глянут и решат, что ты из Хоуп-Гарденс – из дома для малоимущих, сколько бы облегающих шорт и дедушкиных туфель ты ни напяливал. Я наклоняю голову набок, мы смотрим друг на друга. Он снова двигает подбородком, раздувает ноздри. Я постепенно начинаю понимать, что именно так он реагирует, если его что-то бесит. – Блин, мы с тобой так славно разговаривали, а тебя опять потянуло налево. – Налево, налево, – повторяю я строки из песни Бейонсе, указывая большим пальцем и кивая влево. Дарий вскидывает руки, качает головой. Я вижу через его плечо, что Дженайя и Эйнсли идут в нашу сторону. У каждого в руке по пакетику с едой – мне таким после прогулки через двадцать кварталов по Никербокер-авеню желудок не наполнишь. Они идут, нарочно сталкиваясь плечами, и создается ощущение, что Дженайя улыбается всем телом. Дженайя вручает мне мой пакетик – там два маленьких тако – и смеется в ответ на слова Эйнсли. В первый раз после ее приезда на каникулы мне хочется ее убить. Она меня буквально умоляла с ней пойти. А я себя теперь чувствую пятой собачьей ногой, хотя нас тут всего четверо. – Знаешь, Дженайя, я, пожалуй, домой, – говорю я. Встаю, Дарий бросает на меня взгляд. – Стой, почему? Мы же только пришли, – говорит Дженайя. – Привет, чувак! Эй, Эйнсли! – Нам машет чернокожий парень. Подходит, хлопает Эйнсли по плечу. Эйнсли скованно пожимает ему руку, а новоприбывший тычет в него кулаком, как обычный местный темнокожий. Дарий новоприбывшему едва заметно кивнул – и только. – Это Дженайя, – представляет сестру Эйнсли. – А это Зури. Парень смотрит на меня и говорит: – Как жизнь, Зури? Я Уоррен. Я нарочито медленно поднимаю сумочку, потом оглядываю Уоррена еще раз. Голос у него низкий, выговор местный, тягучий – не как у этих Дарси. Он замечает, что я на него пялюсь, а я не отворачиваюсь. Пусть знает, что я его разглядываю, и пусть Дарий это тоже знает. На долгую минуту взгляды наши встречаются, и кажется, что все вокруг – звуки музыки, голоса, теплый летний ветерок, автомобильные гудки и вой сирен вдалеке – полностью замирает. – Зури как раз собиралась уходить, – невоспитанно заявляет Дарий. А мы с Уорреном все смотрим друг на друга. Это не какая-нибудь там любовь с первого взгляда, про которую любит рассуждать Мадрина, это называется по-другому: «я-от-тебя-охреневаю-и-сейчас-прямо-съем-тебя-глазами». Уоррен делает шаг в мою сторону, вытаскивает телефон из заднего кармана. – Хочу тебе позвонить, – заявляет он. – Я тоже не прочь познакомиться с сестричкой Бенитес, верно, Эйнс? – И он покровительственно кивает Эйнсли. – Ты откуда нашу фамилию знаешь? – удивляюсь я. – Да я из местных, а тут всякий чувак от Сайпрес-Хиллз до Марси знает про сестричек Бенитес и их толстые попы. – Чего-чего? – тут же вставляю я. – Что там про наши попы? – Ой! Ну уж прости, знаешь, как оно у мужиков. Да и вряд ли вы тусуетесь с парнями из Хоуп-Гарденс. Тут настает наш с Дженайей черед удивляться. – Ты из дома для малоимущих? – спрашиваю я, корча рожу. – Могла бы с таким видом этого и не говорить. – Погоди-ка. Я только что говорила про Хоуп-Гарденс вон этому. – Я подбородком указываю на Дария. – А он мне ни слова, что знаком хоть с кем-то из Бушвика, особенно из социального жилья. Уоррен смеется. – Мы с Дарием учимся в одной школе, двое из девяти чернокожих в своей параллели. Вот и все. – В какой школе? – уточняю я. – В Истоне, на Манхэттене, – отвечает Дженайя, приподняв брови: мол, впечатляет. Я о такой никогда не слышала. – Меня взяли в программу, по которой умных детей из бедных семейств отправляют в частные школы, – объясняет Уоррен, потирая подбородок. И тоже говорит так, что, мол, впечатляет.