За последние примерно четыре часа Нельсон не произнес ни слова. Они уже были в Монтане. Тело канадского копа осталось там, где он умер, – в алой луже на белом снегу. Малкольм загнал Нельсона в кабину – на пассажирское сиденье на сей раз, а за руль сел сам. Они пересекли границу беспрепятственно – теперь, когда ее единственный страж покинул свой пост, – и углубились в горы Соединенных Штатов Америки. Сейчас они ехали по дороге, что вела в городок по имени Калиспелл. Когда Малкольм спрашивал направление, Нельсон только тыкал пальцем: вон туда, мол, – но сидеть продолжал тихо, лишь таращился время от времени на Малкольмову штанину, все еще в пятнах крови. Перехватив его взгляд, Нельсон тут же поспешно отводил глаза и ни на какие заходы больше не реагировал. У Малкольма внутри жестоко саднило – он томился по близости Нельсона, хоть тот и сидел рядом, вплотную; по его запаху, по тяжести и теплу его тела, его рук… Такой близкий, но теперь сам – как за границей. За совершенно непреодолимой границей. Малкольм проглотил вставший в горле ком и повел машину дальше, сквозь снег, что валил с каждой минутой все гуще. Может, в Калиспелле у него будет шанс объясниться? Может, он сможет разделить свою миссию с Нельсоном? Может, даже… – Я хочу, чтобы ты вылез, – Нельсон произнес это так тихо, что Малкольму пришлось переспросить. – Я хочу, чтобы ты убрался к чертовой матери из моего грузовика! Малкольм не остановился. Все равно это было бы долго и трудно – тормозить, потом ждать… – так что он просто гнал грузовик вперед, предоставив Нельсону плакать. – Этот коп просто бы нас убил, – тихо вставил он через некоторое время. – Ты не можешь этого знать, – нечленораздельно из-за слез пробормотал Нельсон. – Он бы точно убил меня. – Чушь собачья! Малкольм не стал уточнять, что полицейский убил бы его, потому что он бы дрался – дрался, пока не вынудил его… возможно, тогда все было бы по-другому. Но если бы миссия провалилась, то и коп, и Нельсон, и все и вся на этом свете было бы уничтожено. Митера Тея повторяла ему это снова и снова. Миссия – единственный способ сохранить мир, что бы ему ни говорили все остальные. Какую бы чушь… – Ты сам слышал, как он с нами разговаривал, – попробовал Малкольм. – С каким отвращением… – Это была чистая правда, – пробормотал с отчаянием в голосе Нельсон. – Нет! Не была! – Мы – гомики. Мы – дрянь. – Мы не дрянь! – Как ты можешь такое говорить? – У Верящих куда более расслабленное отношение к сексуальности. В этом им равных нет, – сказала агент Вулф. – Вот, ей-богу, не хочу больше слышать об этом… – Это совершенно не важно, чего вы хотите и чего не хотите, агент Дернович. Если вы отказываетесь воспринимать информацию, способную довести это расследование до победного конца, вы недостойны им вообще заниматься. Агент Дернович даже рот разинул. Не от того, что она там несла – даже, помилуй боже, про «сексуальность», – и не от тона, которым… – спокойного, но твердого. Но от абсолютной уверенности, с которой она говорила. Агент Вулф просто знала, что права, и совершенно не собиралась извиняться перед ним за то, что не прав он. Он постарался взять себя в руки. – Мы с вами стоим на месте преступления, агент Вулф. На месте убийства. Убийства нашего коллеги, офицера… – Да, и убийца едет от нас прочь в компании другого мальчика, который, возможно, является его любовником… – Или заложником, агент Вулф! Или сообщником. – Он бы никогда не взял себе сообщника. – И я понятия не имею, с какой целью вы впутываете всякие извращения в это… – С такой, что, если убийца испытывает к этому другому мальчику какие-то чувства, это дает нам шанс его захватить. Агент Дернович охотно бы ее задушил. Ну, не буквально, конечно… Хотя, может быть, и буквально. Во-первых, это ее чертово спокойствие, а кругом пурга, и снег еще даже не замел всю кровь, которая вытекла из офицера Королевской канадской полиции Джона С. Каллахана (женат, четверо детей). Потом ее правота. Да, опять. Безо всякого нажима, без агрессии просто берет и рассказывает тебе, что вы будете делать дальше. Непонятно даже, как она перескочила к тому, что их мальчишка – этот… ну, в общем… Короче, если она права… Кругом их со всех сторон обступали разъяренные канадцы – весьма понятным образом разъяренные. Когда теряешь товарища по оружию… Они желали ответов, и в особенности – как такое могло случиться с ветераном службы (восемнадцать лет как-никак) от рук какого-то чертова подростка. Чистая, зверская, профессиональная работа. Однако больше всего канадская часть собрания хотела знать, до какой степени за все это ответственны два стоящих перед нею американца. Суперинтендант Королевской конной по прибытии даже не поздоровался, зато с тех пор каждые пять минут требовал доклада, чем именно заняты американцы и как они ищут убийцу. Вот и сейчас он приближался к ним с самым начальственным видом. – У нас есть данные по номерным знакам, которые сообщил по рации сержант Каллахан, – сообщил он. Прелюдии к хорошим новостям из реплики все равно не вышло – оно и понятно, учитывая, что это было последнее в жизни сержанта Каллахана отправление официальных обязанностей. – И что же вы узнали? – полюбопытствовал агент Дернович. – А с какой стати я буду держать вас в курсе дел канадской полиции, если вы даже не потрудились… – Суперинтендант… – На кону сейчас стоят вопросы чрезвычайной важности, суперинтендант, – стремительно ввинтилась в разговор агент Вулф. – Более важные, чем гибель моего человека? – от того только что дым не валил. – Более важные, чем чокнутый Верящий ассасин, который, по вашим словам, разгуливает тут на свободе? – Боюсь, да, – отрезала Вулф. Ее нерушимое спокойствие мигом захватило внимание суперинтенданта – как оно не раз делало это с Дерновичем. – Возможно, вы потрудитесь поделиться этими вопросами со мной, агент, – это было адресовано лично ей, и никому больше. – Это выше уровня моей ответственности, но могу вам сказать, что мы уполномочены остановить его любой ценой. «Кто это мы?» – чуть не выдал вслух Дернович, в последний момент прикусив язык. Правда то была или нет – и кто будет это выяснять? – но на суперинтенданта подействовало. Видимо, он по неясным причинам решил, что теперь с ним будут сотрудничать. – Машина с такими знаками принадлежит одной семье в Ванкувере, – сообщил он наконец. – Далековато отсюда, – Дернович попытался сделать свой вклад в беседу, но был начисто проигнорирован. – Родители утверждают, что их сын… – тут полицейский глянул в свои записи, – Нельсон Аррьяга, семнадцати лет, забрал машину, когда покинул дом на прошлой неделе. – Почему он ушел из дома? – спросила Вулф. – Родители говорят, цитирую: «Он – мерзость пред лицом Господа». Брови Вулф полезли на лоб. Она перевела взгляд на Дерновича, который посчитал долгом вмешаться: – И что они под этим имели в виду? – Педрила. Застали его с другим мальчишкой. Вышвырнули из дома вон. – Суперинтендант вопросительно посмотрел на них: – Думаете, нам это чем-то поможет? Суперинтендант явно думал, что может и помочь, так что Дернович с энтузиазмом закивал: – Да, да, наверняка! – прежде чем Вулф успела его опередить. – Верящие смотрят на все, что людям свойственно делать вместе, по-другому, не как остальные люди, – сказал Малкольм. – Да уж, я заметил, – сарказм у Нельсона проступил даже сквозь слезы. – Я не об этом. Мы не убийцы. – Так я и поверил. – Я… у меня задание. – Убивать полисменов? Малкольм замялся. – Если будет нужно, – сказал он через некоторое время. Нельсон смотрел в свое окно на снег и пустую дорогу. – Вылезай из моей машины, – повторил он, но уже беззлобно. – Мир… мир сейчас замер на грани, Нельсон. На лезвии бритвы. Грядут события, которые уронят его в одну сторону или в другую. И если сторона будет не та, все это – снег, грузовик, ты, я – все исчезнет. Закончится. Мы все умрем. – Ты чокнулся.