– Типа того. Имеем. – Тогда вы в курсе, что я не могу и не буду вам лгать. Даже несмотря на то что вы меня подстрелили, я все равно вам сдамся, – он повернул голову, чтобы голос лучше долетал до первого из двух неприятелей. – Это дело принципа. Он почти слышал, как тот думает. И не он один. – Это ловушка! – презрительно крикнул второй, явно почуяв то же самое. – Сам знаешь, что они за люди. Фанатики! И развед говорил… – Да, я знаю, что они за люди, – перебил его первый. – Именно поэтому я в курсе, что для них значит это слово. Принцип. – Как будто нету способа обойти любые принципы, – возмутился второй. – Как будто мы с тобой не знаем, как можно оправдать и любой принцип, и его противоположность! – Вы что, философы? – искренне полюбопытствовал из-за дерева Малкольм. В ответ пуля сочно воткнулась в ствол у него над головой. – Вот тебе философский вопрос, – сказал второй. – Что это было: предупреждение или промах? – Философ бы первым делом задался мыслью: не одно ли это и то же. – Не одно. – Вон оно что, – ухмыльнулся Малкольм. – С философией все ясно! – Ты бы заткнулся уже, Годвин? – рявкнул первый. Годвин заткнулся. – Я сейчас сосчитаю до десяти, Малкольм, – предупредил первый. – И к последней цифре ты будешь стоять там, где мы оба сможем хорошо тебя видеть, подняв руки вверх. Ты меня понял? Малкольм закрыл глаза и пробормотал благодарственную молитву, потом сказал: – Абсолютно. – Я не шучу. Один неверный шаг, и все философские вопросы разом закончатся. И это уже мое дело принципа. Ну, пошел. Раз… Малкольм вдохнул, снимая ощущения с уха (ухо очень дергало). – Два. Выдохнул через рот, проводил глазами вырвавшееся оттуда гигантское облако пара. – Три. Он сел, выпрямился. – Четыре. Встал. Теперь ему было видно Годвина – коренастый мужик, совершенно не такой, как он себе представлял. – Пять. – Хорош на меня пялиться. Шевели ногами, – сказал Годвин. – Шесть. – Ну, прости, – сказал Малкольм. – Семь. – За что прости? – поинтересовался Годвин и взорвался таким ливнем огня и крови, что Малкольму пришлось отступить обратно за дерево. А заодно и уйти с линии прострела первого… гм, собеседника. Щеку все равно окатило кровью – Годвинова теперь смешалась там с его собственной. Еще и сумку заляпало. Пламя облизало дерево – обожгло, конечно, но кора не занялась. Сумка, понятное дело, была огнеупорная. – Это что вообще было? – заорал первый. – Ты же сказал, что сдаешься! – Я и сдаюсь. – Малкольм вжался в дерево, догадываясь, что сейчас будет. – Но вердикт может быть и отменен. Крики начались секунду спустя, а закончились еще через две, так что мужик, по крайней мере, недолго страдал. Малкольм подождал, пока рев прекратится, пока стихнут в небе удары огромных крыльев. Вскоре осталось только тиканье остывающего металла и нечастое бульканье кипящей резины. – Спасибо, – пробормотал он в неподдельном изумлении. – Спасибо. Подобрал рюкзак – Годвинова кровь уже подсыхала. На черный круг, оставшийся от леса там, где погиб Годвин, он смотреть не стал и быстро зашагал к дороге. «Олдсмобиль» ныне сам собой представлял глубоко философский вопрос: автомобиль ли он еще, если большая его часть навек прекратила свое существование, а то, что осталось, умещалось в неглубокой лужице? И был ли у «олдсмобиля» дух, про который можно сказать, что он жив, пока Малкольм о нем помнит? Дорогу он перешел метрах в десяти, чтобы жар асфальта не расплавил ему подошвы, и нырнул в лес, спускавшийся к реке. Закинув рюкзак на плечи, он двинулся вперед и ни разу не оглянулся. Отдыхать будем потом. До американской границы еще добрых сто восемьдесят миль. 3 – И где же твой отец отыскал голубого? – спросил Сару Джейсон Инагава, идучи с ней по грунтовке из школы. – У брокера, которого твой же и посоветовал, – ответила, несколько удивившись, Сара. Солнце-то на небо выкатилось, но все равно как-то подмораживало. Идти приходилось резво, чтобы не задубеть. Школьный автобус почему-то никогда не доезжал до ферм единственной в ней девчонки смешанной расы и одного из немногих азиатов. И почему бы это, а? – Да, но о голубом-то он никогда не говорил, – возразил Джейсон. – Я даже и слыхом не слыхивал ни о каких голубых в нашей округе. – Я тоже не слышала. Но па сказал, он твоему еще скажет всё, что о нем думает, – после того, что этот дракон учудил. Дракон их, конечно, не убил. Такого их племя больше не делало. Никто не знал, сколько на самом деле живут драконы – про бессмертие, понятное дело, это только слухи, – но жизнь свою они ценили достаточно, чтобы не нарушать столетней давности договоры с видом, доказавшим свои исключительные таланты в обращении с оружием массового поражения. Регулярные и дорогостоящие человеко-драконьи войны, не прекращавшиеся тысячелетиями, закончились только в начале восемнадцатого века. Драконы удалились – более-менее по собственной воле – в свои Пустоши-резервации, раскиданные по всему миру. Мир длился долго, и люди благополучно успели обратить накопившуюся агрессию на себе подобных. Первая и Вторая мировые войны (от участия в которых драконы полностью воздержались) – вот два самых очевидных примера. Не считая бесчисленных примеров поменьше. Да вот чего далеко ходить: не далее как на этой неделе Советский Союз изловил шпионившего за ними американского пилота. Эйзенхауэр пригрозил ответными мерами, если пленного немедленно не отпустят, да только в наши дни ответные меры означали бомбы – бомбы такого размера, чтобы стирать с лица земли целые города. Сара знала в школе ребят, которые каждый вечер перед сном молились, чтобы Боженька дал им проснуться поутру. Так что, несмотря на способность легко раздавить, проглотить или расплавить любое человеческое существо, драконы оставались где-то в самом низу списка человечьих забот. Правда, от этого их с папой полет домой менее ужасным не стал. – Если ты еще хоть раз отколешь что-то подобное!.. – разорался отец, когда дракон в целости и сохранности опустил автомобиль на подъездную дорожку. – Что ты тогда сделаешь? – пророкотал тот. – Заплатишь мне еще меньше? Судя по всему, зверь был доволен собой, и негодующий работодатель нимало его не беспокоил. – Я не шучу, когтина! – ткнул в него пальцем отец. – Власти тут, у нас, драконов не жалуют! – Власти тут, у вас, не умеют летать. И дракон был таков, не дав Гарету Дьюхерсту закончить фразы. Заложив круг, он пошел на посадку над первым полем, где ему предстояло работать. Сара проводила его глазами. Зверь сел и свернулся на опушке, у самой линии деревьев. Знать наверняка она, ясное дело, не могла, но какая-то часть ее была совершенно уверена, что их новый работник тут же провалился в сон. – Я скажу Хисао Инагаве все, что я о нем думаю, – проворчал отец и затопал в дом. – Люди все время говорят моему отцу всё, что о нем думают, – кивнул Джейсон Инагава. – Ты обращала внимание? – Они и моей маме говорили, – вздохнула Сара (в груди у нее что-то привычно набрало обороты, стоило только помянуть мать). – Особенно когда она поймала на обсчете мистера Хейнота из фромской продуктовой лавки. Сказав это, Джейсон уважительно умолк. Он всегда так делал с тех пор, как она, подобно ему, лишилась матери. Это теперь редкость: в обозримом прошлом теряли в основном отцов – на войне. Случившееся их заметно сблизило, Джейсона и Сару, хотя они и так дружили (а иногда и больше, чем дружили) с раннего детства. С тех пор, как заметили, еще совсем малышами, что отличаются от других детей. Разницы между ними было всего три недели; оба родились у себя же на фермах… хотя у Джейсона все первые воспоминания были из лагеря для интернированных «Гармония». Того самого, разбитого на ярмарочной площади в Пуйяллапе, куда вынудили перебраться все японские семьи из Вашингтона и Аляски. Но даже и он оказался временным: вскоре Джейсона Инагаву (который еще даже ходить не начал) и его папу с мамой (оба родились в Такоме, оба – американские граждане и потенциальные «пособники врагу») правительство безо всякой иной причины, кроме происхождения, отправило в постоянный лагерь в Минидоку, штат Айдахо, где через два года недобровольного пребывания из трех мама Джейсона умерла от воспаления легких.