– Шпора… представляет для нее опасность. – Он снова взял ее и дорисовал что-то руне, над которой трудился. Как только уголок был завершен, рисунок, к полному изумлению Сары, вдруг озарился изнутри и пропал. – В моей крови еще осталось немного магии, – тихо сказал Казимир. – Сколько же мы еще не знаем о драконах, – девочке пришлось даже потрясти головой. – И не без причины, Сара Дьюхерст, – добавил он уже нормальным голосом. От плиты донесся лязг – это Дарлин уронила миску в раковину. – Это имя… – она не могла поднять глаз. – Мое? – подхватилась Сара. – Мое имя. – Я не могу… Я просто не могу. – Прости меня, – Сара встала. – Это было неправильно. Мы оставим тебя в покое… Но Дарлин не дала ей договорить. Два быстрых шага, и она обняла девочку крепко-прекрепко. – Боже, как это можешь быть ты? – горячо прошептала женщина ей в шею. – Ты даже пахнешь так же… Как?! – Я сама точно не знаю… – ответила Сара, но да! Насчет запаха – как это было верно! От маминого запаха воспоминание ударило молнией: ее, совсем малышку, несут на ручках… ей поют колыбельную… показывают, как отучать поросят от матки, и мама стоит рядом… Сара словно падала, падала в собственное прошлое, которое все последнее время старалась держать от себя подальше – все эти два отчаянных года, пока они с папой из сил выбивались, чтобы спасти ферму, не давая себе толком отгоревать. Но сейчас… о боже… Не выпуская Сару, Дарлин попятилась к низкой скамье, врезанной в стену кухни, и усадила обеих – себя и дочь. – Ты же ушла, моя девочка, – прошептала она. – Ты просто исчезла… – И ты. Я так скучала по тебе, что… что иногда дышать не могла. И это была чистая правда. Сару часто ловила врасплох какая-нибудь мелочь – вот как запах корицы сегодня утром… или папа потрепал по голове перед сном… или она вдруг замечала, что напевает без слов песню, из тех, что любила мама – сороковые годы, когда папа вернулся с войны целый и невредимый… И тогда весь мир вокруг на мгновение рушился и больше не было ничего между Сарой и ее утратой – только пустота, только пропасть, которую не пересечь, не заполнить… Вот до сих самых пор. – А ты помнишь… – начала Дарлин. – Хотя как ты можешь помнить… – Что? Дарлин улыбнулась. – Моя Сара боялась гусей… была права, вообще-то: гуси – жуткие твари. Но она… ты… она как-то пробежала всю дорогу из города домой бегом, после того как один такой напал на нее у бакалейщика. – А ты всю дорогу ехала за мной на велосипеде? – подхватила Сара. – И я даже не дала тебе меня взять. – Так это и с тобой было? – глаза у Дарлин сделались очень большие. – Ага, – кивнула Сара. – Только у нас гусей было много, и они паслись перед детским садом, когда ты меня привезла в первый день. – Нет, я этого не понимаю… – Дарлин оперлась спиной о стену и покачала головой. – Но… Она не закончила. – Ну да, – сказала Сара. – Это очень большое «но», правда? Они улыбнулись друг другу. А потом Сара, наконец, задала вопрос, который жег ей язык с тех самых пор, как она здесь оказалась: – А папа… как он умер? Выходить в путь за полночь явно было идиотским решением. Малкольм понял это вскоре после того, как покинул ферму. В первый час ему вообще не встретилось ни единой машины, а дальше так всхолодало, что пришлось уйти с дороги в лес и развести костер, просто чтобы не дать дуба. Он даже подумал было вернуться, но на этот раз Казимир наверняка заставит его остаться. И правильно сделает, и Малкольм, скорее всего, останется. В конце концов, он больше всех знал о Митере Тее… и ему так хотелось оказаться сейчас рядом с Нельсоном, словно в грудь кто-то вшил громадный камень. Это все хорошие, достойные причины. Но ему кое-что нужно было сделать здесь… даже если это совсем бесплодная затея (информации катастрофически не хватало). И другого шанса ему явно не представится. Поэтому Малкольм поднялся на заре и в первые же десять минут поймал попутку – с кем бы вы думали? Это оказался грузовик Хисао и Джейсона Инагавы. Джейсон, конечно, разворчался, что ему приходится двигаться, но Малкольм благодарно запрыгнул в кабину. – Недалеко же ты ушел, – саркастично прокомментировал Джейсон. – Зато сегодня – уйду, – парировал Малкольм, надеясь, что это правда. – Куда тебе надо? – поинтересовался Хисао (вокруг глаз сплошная чернота, нос распух). – В Беллингем. – В Беллингем?! – ужаснулся Джейсон. – Так это же часа три пути отсюда. – Мы-то просто в город едем, – предупредил Хисао. – Ну и отлично, спасибо большое, – заверил его Малкольм. Сейчас, снова оказавшись в грузовике, он машинально пытался нащупать сумку… которой не было. Он ведь с ней ни разу не расставался за все путешествие и без нее чувствовал себя… немножко голым. Конечно, паниковать он не паниковал – его всегда учили приспосабливаться к любым обстоятельствам, да и деньги кое-какие у него с собой остались… Оп-па! Малкольм поскорее полез в карман и вытащил пригоршню долларов. – Это похоже на ваши местные деньги? Хисао с Джейсоном оба уставились на них… и смотрели довольно долго. – Ну, почти, – сказал, наконец, Джейсон. – А вот это кто? – Аарон Бёрр, – сказал Малкольм. – Он был президентом. – Только не здесь, – заметил Хисао. – В остальном – порядок, – резюмировал Джейсон. – Наверняка сойдет… в большинстве мест. Если приглядываться никто не станет. После довольно долгого пути впереди показалась горстка домиков – город Фром собственной персоной. Малкольм даже кое-что узнал – они с Нельсоном не так давно через него проезжали. Почти через него. Вон церковь, вон бакалея, почта, школа… Зато в этом мире на углу главной улицы красовался большой продуктовый магазин – в том на этом же месте была закусочная. Вот туда-то Хисао и зарулил. – Нам сюда, – сказал Хисао. – Спасибо, – Малкольм выбрался из машины. – Дальше я сам. – Ты правда убийца? – брякнул Джейсон. Малкольм отступил, давая им обоим выйти. Мужчина и мальчик смотрели на него – сложно сказать, кому было интересней. – Я вернусь, – сказал Малкольм. – Обещаю. – Вернешься за чем? – спросил Хисао. – Чтобы дать ей отпор. В конце концов, пророчество еще может и сбыться. С этими словами он застегнул пальто и зашагал в сторону шоссе, где можно будет поймать новую попутку. Хисао и Джейсон проводили его взглядами. – Ты хоть что-нибудь понял? – спросил сын. – Ни хрена, – ответил отец. Шериф Эммет Келби был плохой человек. Его проклятие заключалось в том, что он совершенно не умел этим наслаждаться. Вся его «плохость» коренилась во внутренней ярости, которую он сам не мог себе объяснить, – а вовсе не в радости видеть, что люди его боятся. Радости он вообще не знал, никакой, даже когда побеждал. А чувствовать умел только ярость. Зрелище, надо признать, было то еще. Город об этом знал – особенно те, кто с кожей потемнее. Помощник шерифа Лопес, например. Его взяли не так давно и после того, как окружной администрации пришлось практически шантажировать Келби. Впрочем, шериф с тех пор успел отыграться: Лопес уже подыскивал себе гавань потише в каком-нибудь другом округе. Да скорее уж ад замерзнет, чем Келби позволит вставлять себе палки в колеса!